Родовое проклятие
Шрифт:
– Почему ты ничего не сказала? – спросил Вадик.
– А что я должна была сказать?
– Ну, ты могла попросить меня, чтобы я остановился. А то я так раскачался, что думал: сейчас солнышко сделаем. Сам испугался. А ты молчишь.
– Хотел напугать меня? Ладно, Вадик, все было замечательно, можно сказать – незабываемо! – наконец-то мне удалось засмеяться, – но на лодочки я с тобой больше не пойду.
– С ума все посходили, – пробурчала недовольная Люська.
В тот вечер мы долго гуляли по пустым улицам поселка. Сидели на школьном дворе, болтали ни о чем, а мне очень хотелось, чтобы Генка с Люськой поскорее ушли по домам, а мы бы остались вдвоем… В конце концов, мы все вместе проводили
Мы расстались у калитки, благоразумно пожелав друг другу спокойной ночи. Я ждала до последней секунды и дождалась.
– Да! – Вадик словно только что вспомнил, – Предлагаю устроить небольшую вечеринку, вы как?
Я замерла, Генка замялся. Вадика словно прорвало:
– Через три дня! Три дня меня не будет, я в деревню поеду, коров пасти.
– Чьих коров? – удивилась я.
– Общественных. В деревне, где живут мои дед с бабкой, коров пасут по очереди все жители. Но дед с бабкой старые, болеют, поэтому, когда приходит их очередь, коров пасу я.
Я с сомнением посмотрела на его щегольской джинсовый костюм, перевела взгляд на руки.
– Да не сомневайся, Машенька, – Генка засмеялся, – я тоже пасу, куда деваться!
– Ладно, ближе к делу, – перебил его Вадик, – все свободны через три дня?
– А где? – спросила я.
– У моей бабушки.
– В деревне?
– Нет, у другой бабушки. В деревне живут мамины родители, а папина мама живет в поселке, на Ленина… Часиков в шесть всех устроит?
Мы согласились.
Я вошла в совершенно темный двор и уселась на крыльцо, чтобы дать возможность своим бешено скачущим мыслям угомониться и вернуть себе хоть малую толику былого спокойствия.
– Что со мной? – спрашивала сама у себя.
– Ты случайно не влюбилась?
– Нет, этого не может быть!
– Не будь такой самонадеянной!
– Я? Нет, никогда! Ведь скоро уезжать… Ничего страшного, легкое развлечение…
Я дышала ночью, ее звуками и запахами, и внутри меня была ночь – жаркая и темная. Она начала отсчет, оставалось без каких-то минут три дня.
Утро и весь вожделенный третий день я готовилась, использовала все доступные мне средства: вымыла голову, тщательно продумала свой наряд, распотрошив содержимое чемодана, привезенного с собой. Наконец, после долгих раздумий и примерок, я остановила свой выбор на совершенно неприличной красной кофточке, открытой со всех сторон, и узкой джинсовой юбке. Все это я выгладила старым бабушкиным утюгом, ежесекундно рискуя. Характер утюга был непредсказуем. Он гладил только в одном положении, когда был на «максимуме», но в том-то вся и беда, утюг разогревался до красна, и чтобы его остудить, приходилось выдергивать шнур из розетки. Я страшно нервничала, но мне все-таки удалось сладить и с утюгом, и с юбкой.
К вечеру меня уже изрядно лихорадило, и это мешало довести макияж до того завершающего штриха, который обязан был превратить меня из обычной молоденькой девушки в некую искушенную жизнью роковую женщину.
Но ровно за час до назначенного времени я была готова, оставалось только нервничать и ждать телефонного звонка. Он ударил по моим напряженным нервам, как электрический разряд на влажную кожу. Правда, мне хватило самообладания лениво протянуть в трубку:
– Да-а? Это я… Помню… Да, мы скоро будем. – Я почти умирала. Ни в чем не повинная трубка полетела на рычаг, я метнулась вон из дома, кинув бабушке обычное и никогда не выполняемое: буду не поздно.
С Люськой встретились на углу моей и ее улиц. Взялись под руки, возбужденные, мы старались сохранить те капли достоинства, что еще пробивались в наших неискушенных мозгах. То и дело ускоряли шаг, но, спохватившись, одновременно сбавляли темп и все время судорожно подхихикивали.
– Надо опоздать, – все время твердила я, – хоть на несколько минут. Надо опоздать…
Люсьена соглашалась со мной, поэтому мы уселись на скамейку у вокзала, стараясь высидеть хоть немного из этих самых минут. Мы обе твердо помнили: все, знающие себе цену девушки, всегда опаздывают.
В итоге нам это удалось. Мы подошли к дому, где жила бабушка Вадика, спустя десять минут, после назначенных шести часов вечера.
Дом был двухподъездный и двухэтажный. В квартире у Вадиковой бабушки даже имелся балкон. На этом балконе я и увидела поджидавших нас ребят: Генку, Вадика и Генкиного закадычного дружка Вовку. Кавалеры принарядились ради такого случая: Генка даже надел костюм с галстуком. Но мой взгляд был прикован к Вадиму. Он стоял у самых балконных перил и, у видев нас, слегка наклонился вперед, что-то крикнув о нашей непунктуальности. Но не это сейчас волновало меня; я остановилась, как вкопанная, – в голове у меня словно сложилась не дававшая покоя головоломка, я узнала своего принца из сна.
Люська дернула меня за локоть, помахала в ответ ребятам другой рукой и ответила ожидавшим, что начальство не опаздывает, а задерживается. Не слишком умно, но все же лучше, чем ничего.
Мы вошли в темный подъезд с деревянной лестницей и поднялись на второй этаж. Дверь справа открылась, Генка заметил первый:
– Красный верх, синий низ, – вы что, договорились? Одетый в бардовый батник и синие джинсы Вадик сострил:
– Нет, мы почувствовали друг друга.
Пили сухое вино, танцевали, а потом Вадик взял гитару и спел о цветах, которые он положит под окнами у любимой в полночь, а сам тихо удалится, чтобы она на заре нашла эти цветы…
Он пел и смотрел на меня, а мне казалось, что это он так объясняется мне в любви, словами чужой песни.
Выпитое вино отпустило мою разбушевавшуюся фантазию, я таяла в лучах бездонных бархатных глаз, как кусок сахара в свежезаваренном чае. Сомнений больше не было – я влюбилась.
В моем распоряжении было что-то около месяца, в конце августа я должна была уезжать домой, меня ждал десятый класс. То есть времени почти не оставалось.
На следующий день Люсьена предложила вместе с ее родителями поехать на Дон. Дальновидные родители решили собрать нашу компанию и посмотреть, что может угрожать их дочери. Разумеется, никто не отказался, и наша пятерка в прежнем составе погрузилась в служебный УАЗик Люськиного отца. Меня, как самую легкую и маленькую, решено было посадить на колени. Понятно чьи колени я предпочла! Но мой принц через несколько минут принялся стонать, что ему тяжело и жарко, и затекли ноги. Благородный Генка тут же пересадил меня к себе, а освободившийся от тяжелой ноши Вадик всю дорогу балагурил с нами, смешил родителей и всячески развлекался. Видимо удовольствие от поездки получили все, кроме меня. Но я упорно не желала сдаваться.
На пляже мы пробыли недолго: успели по паре раз искупаться, попытались построить замок из песка, – вот и все. Не считая того, что Вадик заговорщицки рассказывал нам о монастыре, выдолбленном прямо в меловой горе и чудом сохранившемся; о том, как неплохо было бы сходить туда. Еще они вспоминали с Генкой каких-то девчонок, которых водили в пещеры, они смеялись одним им известным подробностям того похода, и, в конце концов, Вадик пообещал на днях сводить туда и нас.
Чувство ревности ощутимо клацнуло, прищемив и без того ноющее сердечко, так что пришлось сделать глубокий вдох и выдох, оставаясь внешне непринужденной, задавая невинные вопросы и проявляя любопытство. То, что я поеду с ним еще раз в эти пещеры, или еще куда-то, мне было все равно куда, – не вызывало у меня никаких сомнений.