Рокоссовский
Шрифт:
«Оборонительное сражение подходило к концу, к этому времени противник на московском направлении израсходовал все свои резервы, но прорвать нашу оборону не смог. Наступил и для него момент перехода к обороне. Нужно было сорвать этот план, не позволить закрепиться на захваченных рубежах, и Ставка Верховного Главнокомандования своевременно приняла соответствующее решение.
В контрнаступление войска армии перешли без всякой паузы. Чем дальше они отдалялись от Москвы, тем сильнее сопротивлялся противник. Еще до подхода к волоколамскому рубежу командование фронта стало прибегать к созданию группировок то на одном, то на другом участке, для чего какая-то часть сил из одной армии передавалась в другую. Подобная импровизация обеспечивала некоторый успех местного значения. С выходом же наших войск на волоколамский рубеж стало совершенно ясно, что противнику удалось оправиться от полученного удара и что его оборона становится организованней. Продолжать наступление имевшимися к тому времени у нас силами расчетом на решительный прорыв обороны противника и дальнейшее развитие успеха уже было нельзя. Наступил момент, когда и нашему верховному командованию надлежало подумать об извлечении пользы из одержанных результатов и начать серьезную подготовку к летней кампании 1942 года.
К великому сожалению, этого не произошло, и войска, выполняя приказ, продолжали наступать. Причем командованию фронта была поставлена задача: изматывать противника, не давая ему никакой
Неоднократные наши доклады командованию фронта о тяжелом состоянии армии в результате понесенных потерь, о несоответствии ее сил и задач, которые ставил фронт перед нами, не принимались во внимание. Приходилось с натугой наступать, выталкивая противника то на одном, то на другом участке. О прорыве вражеской обороны не могло быть и речи. Наши возможности истощились до крайности, а противник продолжал пополнять свои войска свежими силами, перебрасывая их с запада.
Продолжавшееся наступление 16-й армии с Волоколамского рубежа оказалось особенно тяжелым. Противник прилагал все усилия к тому, чтобы задержать наше продвижение. Для этого у него оказались соединения и части, сохранившие высокую боеспособность. Силами войск одной армии уже нельзя было рассчитывать на успех наступления, поэтому чаще всего для продолжения наступления на волоколамском направлении командование фронта привлекало несколько армий. При этом одна из них, наносившая главный удар, усиливалась за счет соседних».
Но Георгий Константинович вновь и вновь бросал в атаки поредевшие дивизии и бригады. Трудно сказать, насколько это была его собственная инициатива, а насколько здесь была воля Сталина. Скорее предположить последнее, потому что в то время советские войска наступали на всех фронтах, а не только на Западном. А такое наступление скорее могли инициировать Сталин и начальник Генштаба Б. М. Шапошников, а не Жуков. Хотя Георгий Константинович был отнюдь не против продолжения наступления, только все время требовал себе новых пополнений, дополнительных сил и средств. Ему казалось: еще один последний натиск, и рухнет фронт группы армий «Центр», которой приходилось обороняться в очень невыгодной конфигурации, сложившейся в ходе немецкого отступления от Москвы. Все это вылилось в кровавую бойню для Красной армии.
21 января 1942 года Рокоссовский был отозван в Москву. Штаб 16-й армии перебрасывался под Сухиничи, чтобы организовать операцию по освобождению этого стратегически важного населенного пункта и не допустить прорыва окруженного там немецкого гарнизона.
Решение перебросить Рокоссовского вместе со штабом под Сухиничи возникло у Жукова потому, что он не верил, что командующий 10-й армией генерал Ф. И. Голиков сможет не допустить деблокады немецкой группировки в Сухиничах. 21 января между Жуковым и Голиковым состоялся довольно неприятный разговор. Жуков негодовал по поводу того, что немецкая группировка, двигающаяся на помощь окруженной в Сухиничах 216-й пехотной дивизии, смогла потеснить войска 10-й армии и заняла деревни Кишеевка и Брынь: «Почему части армии отходят без приказа и виновные в этом не несут ответственности, положенной по приказу фронта?.. Понятно ли Военному совету армии, что исключительная пассивность, отсутствие управления, беспечность привели к активности противника с целью вывода 216 п/д из Сухиничи и второе — понятно ли Военному совету, что дальнейшие пассивные действия армии, игра в батальоны, игра в поддавки может развязать события и помешать нам в проведении главной операции фронта?»
Голиков пытался оправдаться: «Основой действия армии все время были активные действия. Осложнение обстановки на левом фланге, при запоздалом выводе туда крайне ослабленной боями у Белева 322 с/д, вызвано прежде всего не армией, а связано с резким, почти месячным отставанием Попова. Большие окружности управления при обобщенности дивизий и их большой обескровленности сказались на дальнейшем ходе действий… Я хочу доложить наметку управления на случай, если бы врагу удалось войти в связь с гарнизоном Сухиничи, хотя против этого все возможные и реальные меры приняты».
Жуков возмутился, что командующий армией допускает мысль о том, что врагу удастся деблокировать Сухиничи: «Если это случится, то Военному совету не придется организовывать управления, на его месте будет другой, а Ваши наметки, исходящие из неуверенности, я осуждаю. С такими настроениями только в беспорядке отходят, а победы ждать не следует. Говорю Вам это из своего личного опыта, что тот командир, который оглядывается назад, никогда успеха не будет иметь. В трудную минуту надо всем членам Военного совета и всем ответственным работникам до командарма включительно быть в нужных частях и по-командирски расправляться со всеми трусами и паникерами. К сожалению, Военный совет фронта не может видеть таких действий со стороны командования и штаба 10-й армии».
Жуков решил заменить под Сухиничами Голикова Рокоссовским. Тот, правда, деблокаду немецкого гарнизона предотвратить не сумел, но зато захватил город. В Москве, по пути к Сухиничам, они с А. А. Лобачевым зашли к старому товарищу Рокоссовского. Лобачев вспоминая:
«Виктор Николаевич Романченко — давний друг и боевой товарищ командарма. С 1929 года они служили в 15-й Кубанской кавалерийской дивизии. Рокоссовский тогда командовал этой дивизией, а Романченко водил за собой эскадрон. Во время событий на Китайско-Восточной железной дороге эскадрон прославился лихими кавалерийскими атаками. Трудящиеся Восточной Сибири избрали Рокоссовского и Романченко делегатами XVI Всероссийского и VII Всесоюзного съездов Советов. Константин Константинович не раз рассказывал о Романченко и сожалел, что ныне этот одаренный командир не в армии. Перед войной Виктор Николаевич учился в Военной академии имени Фрунзе и оттуда его назначили начальником Управления московской милиции. Когда мы были под Крюковом и Истрой, Виктор Николаевич часто приезжал на фронт, оказывал помощь, мобилизуя автотранспорт, очень помог людьми. Даже 50–100 бойцов в ту пору для нас были драгоценной поддержкой. Романченко заменял в Москве мужчин милиционеров женщинами и в общей сложности направил в армию до тысячи бойцов; они мужественно сражались на ближних подступах к столице.
После землянок и фронтовых изб благоустроенная московская квартира показалась нам чуть ли не райской обителью. Хозяин хлопотал у газовой плиты. Рокоссовский подтрунивал над ним. Вспомнили боевых подруг: жены Рокоссовского и Романченко — Юлия Петровна и Зоя Алексеевна — дружили с давних пор. Еще в дни конфликта на КВЖД, когда мужья сражались, они пошли работать сестрами в военный госпиталь. Виктор Николаевич вспоминал лихие налеты той поры и читал отходную любимому роду войск.
— Ты, конечно, прав, — говорил Рокоссовский. — Боевая песня кавалерии спета. Теперь ее применение очень ограничено. Практически — это партизанские рейды по тылам противника. У нас, правда, был момент — помнишь наступление на Теряеву Слободу в середине ноября? — когда кавалерия могла бы сделать большое дело. А что получилось! Дали нам четыре кавдивизии… Кони истощены и не подкованы, смотреть больно! И ведь все-таки наступали…»
Чувствуется, что Константин Константинович тяжело переживал злосчастную кавалерийскую атаку, видел ее изначальную обреченность, но не мог игнорировать приказ Жукова о контрнаступлении. В армии приказ есть приказ, и его надо выполнять.
Рокоссовский вспоминал:
«Управление и штаб 16-й армии получили приказ перейти в район Сухиничей, принять в подчинение действующие там соединения и восстановить положение. Передав свой участок и войска соседям, мы двинулись походным порядком к новому месту. М. С. Малинин повел нашу штабную колонну в Калугу, а мы с А. А. Лобачевым заехали на командный пункт фронта.
Здесь нас принял начальник штаба В. Д. Соколовский, а затем и сам командующий. Г. К. Жуков ознакомил с обстановкой, сложившейся на левом крыле. Он предупредил, что рассчитывать нам на дополнительные силы, кроме тех, что примем на месте, не придется.
— Надеюсь, — сказал командующий, — что вы и этими силами сумеете разделаться с противником и вскоре донесете мне об освобождении Сухиничей.
Что ж, я принял эти слова Георгия Константиновича как похвалу в наш адрес…
В штабе фронта нам сообщили, что части 10-й армии окружили противника в Сухиничах. Да и в Меховой мне заявили, что этот город блокирует 324-я дивизия генерала Н. И. Кирюхина. Но командир дивизии, человек энергичный и здравомыслящий, откровенно сказал при знакомстве:
— Мы их окружили, знаете ли, флажками. Опасаюсь, как бы самим не очутиться в западне…
…В ударную группировку были включены 11-я гвардейская дивизия генерала П. Н. Чернышева и 324-я стрелковая, возглавляемая, как уже упоминалось, Н. И. Кирюхиным. Усилили их артиллерией.
Атака была намечена на утро 29 января. Ночью войска заняли исходное положение. Артиллерия еще раньше стала на позиции и подготовила огни.
По плану, главный удар наносили гвардейцы. У Чернышева дивизия была сильнее и по численности, и по вооружению. Пожалуй, и опыта у нее было побольше, чем у 324-й дивизии, которой надлежало нанести вспомогательный удар.
К назначенному времени все было готово. Я, Казаков и Орел находились на НП генерала Чернышева и уже поглядывали на часы.
Прожужжал зуммер. Командир дивизии взял трубку и вдруг с удивлением воскликнул:
— Не может быть!..
— Что там случилось? — невольно вырвалось у меня.
Удивляться было чему: из полка, стоявшего ближе других к городу, передали, что к ним прибежали несколько жителей и сообщили, будто немцы в панике покидают Сухиничи. Командир полка — человек решительный — выслал в город усиленную разведку и уже двинул туда батальон с двумя танками.
А до начала артподготовки оставались минуты.
Я что-то не верил этим сообщениям. Обычно немцы упорно защищаются в населенных пунктах, а тут — такой город! На лицах товарищей я тоже прочел недоумение. Казаков даже, поморщившись, махнул рукой: очередные немецкие штучки…
Как бы там ни было, но я решил задержать открытие артиллерийского огня. Казаков передал приказ на батареи.
Долетели звуки редкой перестрелки. Явно из города. Но стрельба не усиливалась. Что же там происходит?
С каждой минутой напряжение на НП возрастало.
И наконец снова сигнал вызова к телефону. У всех нас руки невольно потянулись к аппарату. Но тут же опустились — не следует мешать дежурному телефонисту. Он доложил, что к аппарату просят комдива. Все насторожились. И вот Чернышев прерывающимся от возбуждения голосом, но твердо говорит:
— По докладу командира полка, противник бежал из Сухиничей. Разведка, батальон с танками и полковой артиллерией уже в городе, а весь полк на подходе к нему.
Невольно у всех, кто был на НП, вырвалось громкое „ура“…
В Сухиничах штаб и управление устроились прекрасно. Правда, город был виден немцам как на ладони и часто подвергался артиллерийскому обстрелу. Пришлось рыть щели, строить блиндажи, чтобы штаб нес меньше потерь.
Обстреливали немцы Сухиничи в разное время дня и ночи. Мы к этому как-то быстро привыкли и, откровенно говоря, почти перестали обращать внимание.
Гражданское население относилось к нам прекрасно. Но с каждым днем жителей в городе становилось все меньше: очень донимали непрекращавшийся обстрел и частые бомбежки с воздуха. Наш Василий Иванович Казаков делал все, чтобы отогнать неприятельскую артиллерию подальше от Сухиничей. Он даже в самом городе поставил 152-миллиметровые гаубицы, замаскировав их в сараях».
Почему немцы неожиданно оставили Сухиничи? 24 января, как раз в день, когда штаб 16-й армии прибыл в Мещовск и начал принимать под свое командование дивизии 10-й армии, находившиеся у Сухиничей, на соединение с окруженной в Сухиничах 216-й пехотной дивизией противника прорвались части 208-й пехотной и 18-й танковой дивизий. Рокоссовский в этом виноват не был, так как еще не вступил в командование в этом районе.
Вскоре немцы узнали о прибытии под Сухиничи штаба 16-й армии и были обеспокоены этим фактом: вместе со штабом сюда могли быть переброшены новые соединения. Однако к тому моменту, как немецкий гарнизон оставил Сухиничи, немецкое командование уже знало, что никаких новых дивизий вместе со штабом 16-й армии под Сухиничи не прибыло (хотя, как мы знаем, вместе со штабом были переброшены армейские части усиления, в том числе артиллерия), так что главной причиной отказа от удержания коридора к Сухиничам, скорее всего, послужила необходимость противодействовать гораздо более опасному советскому прорыву у Медыни.
Ф. Гальдер записал в дневнике 27 января 1942 года:
«На фронте группы армий „Центр“, прежде чем вести наступление через Сухиничи в северном направлении, необходимо ликвидировать группировку противника в районе к западу от 53-го армейского корпуса. Восстановление положения в районе бреши между 4-й танковой и 4-й армиями (район восточнее Медыни) по-прежнему связано с большими трудностями». 28 января он с досадой отметил, что «обнаружились разногласия по вопросу о том, удерживать или оставить Сухиничи. Фюрер требует удержания этого пункта, пока не выявятся результаты наступления под Медынью. Из разговора со Шмидтом (2-я танковая армия) выясняется, что действительно Сухиничи хотели снова сдать. Отдан контрприказ, надеюсь, не поздно!»
Но оказалось, что уже поздно. Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Рудольф Шмидт, которого беспокоил прорыв советских войск к Медыни и Вязьме, предпочитал оставить Сухиничи, чтобы за счет сокращения линии фронта высвободить части для контрудара с целью отрезать ударную группировку 33-й армии генерала М. Г. Ефремова, наступавшую на Вязьму. 2–3 февраля этот контрудар был успешно осуществлен.
Главный маршал авиации А. Е. Голованов писал в мемуарах:
«Из целой плеяды военачальников я хочу остановиться на личности Константина Константиновича Рокоссовского. Пожалуй, это наиболее колоритная фигура из всех командующих фронтами, с которыми мне довелось встречаться во время Великой Отечественной войны. С первых же дней войны он стал проявлять свои незаурядные способности. Начав войну в Киевском Особом военном округе в должности командира механизированного корпуса, он уже в скором времени стал командующим легендарной 16-й армией, прославившей себя в битве под Москвой. Сколь велика была его известность у противника, можно судить по следующему эпизоду. У командующего 10-й армией генерала Ф. И. Голикова не ладились дела под Сухиничами, которыми он никак не мог овладеть. Был направлен туда Рокоссовский, который открытым текстом повел по радиосвязи разговоры о своем перемещении в район Сухиничей, рассчитывая на перехват этих переговоров противником. Расчет оказался верным. Прибыв под Сухиничи, Рокоссовскому не пришлось организовывать боя за них, так как противник по его прибытии туда оставил город без сопротивления. Вот каким был Рокоссовский для врага еще в 1941 году!»