Рокоссовский
Шрифт:
Рокоссовский также указал на грубость как отличительную черту жуковского стиля работы и вспомнил свое столкновение с Георгием Константиновичем во время битвы за Москву, прямо противопоставив Жукову Сталина:
«Основным недостатком тов. Жукова во время войны… была грубость, заключающаяся не только в том, что он мог оскорбить человека, нанести ему оскорбление, унизить. Управление Западного фронта в то время иначе и не называли, как матерным управлением. Вместо того, чтобы старший начальник в разговоре с подчиненными спокойным, уверенным голосом подбодрил, поддержал, мы слышали сплошной мат и ругань с угрозой расстрела. Такой эпизод был под Москвой, когда я находился непосредственно на фронте, где свистели пули и рвались снаряды. В это время вызвал меня к ВЧ Жуков и начал ругать самой отборной бранью, почему войска отошли на один километр, угрожал мне расстрелом. Я ответил, что нахожусь непосредственно на фронте, свистят пули, рвутся снаряды, смерти не боюсь, может быть, через час я буду убит, поэтому я прошу разобраться объективно. Совершенно иной разговор у меня был с товарищем Сталиным. Я предполагал, что меня, как командующего 16-й армией,
Как главному инспектору, Рокоссовскому приходилось много ездить по стране. Приходилось бывать и на местах былой службы. Полковник Александр Захарович Лебединцев встречался с Рокоссовским в штабе Закавказского военного округа, когда Рокоссовский короткое время был его командующим. На первом же партсобрании штаба округа, посвященном экономии государственных средств, Рокоссовский рассказал о недавней поездке в штаб Дальневосточного военного округа. Лебединцев вспоминал:
«Будучи главным инспектором — заместителем министра обороны СССР, Рокоссовский прибыл в Дальневосточный военный округ и решил отправиться в Благовещенск, где когда-то дислоцировалась кавалерийская дивизия, которой он командовал. Прилетевшего на вертолете маршала встретил командир механизированной дивизии, теперь размешавшейся в хорошо знакомом Константину Константиновичу военном городке.
Рокоссовского как магнитом потянуло прежде всего в здание бывшей конюшни, в которой много лет тому назад содержались его „персональные“ лошади — конь Громобой и кобылица Ласточка. Далее привожу рассказ военачальника почти дословно:
„Я направился прямо к знакомой конюшне. Мне открыли дверь в створке широких ворот. Но весь проход внутри теперь представлял из себя коридор, справа и слева возвышались фанерные стены с такими же фанерными дверьми. Пол был по-прежнему земляной. Несмотря на прошедшие годы, в помещении сохранялся устойчивый запах мочи, пота и лошадиной сбруи.
Меня сразу же окружили жены лейтенантов, сержантов и старшин сверхсрочной службы с грудными младенцами на руках и просили заглянуть в их каморки, где супруги спали на солдатских односпальных железных кроватях, а дети постарше — на топчанах. Потолков не было, окнами служили узкие прорези в стенах, которые специально проделывались в конюшнях, чтобы свет не бил в глаза животным.
Я выслушивал жалобы молоденьких жен, связавших свою жизнь с ‘романтикой’ гарнизонной службы мужей. Командование дивизии, потупив очи, повторяло, что на все их заявки из округа отвечали одно: средств и материалов на переоборудование конюшен в человеческое жилье нет, и тут же показывали документы с перепиской по данному вопросу. Я извинился перед всеми обитательницами и покинул эту конюшню-общежитие.
Меня сопроводили в ‘номерок’ при штабе, предназначенный для приезжего начальства, где для успокоения я стал читать газеты. Через непродолжительное время слышу: завизжали мотопилы, с шумом и треском начали валиться вековые сосны на территории военного городка, заработала пилорама саперного батальона, а из конюшни донесся стук топоров и молотков.
К обеду следующего дня командир дивизии доложил мне о настилке полов, о том, что в общежитии скоро обязательно будут и потолки, и нормальные окна. Но командира соединения тревожила больше всего проблема вырубленного леса без наряда свыше, хоть и выращенного на территории самого военного городка. Пришлось заверить комдива, что никаких взысканий он не получит…“».
Рассказал Рокоссовский коллегам по Закавказскому округу и другую поучительную историю. Однажды его вызвали в Кремль на очередное заседание Секретариата ЦК КПСС. Рассматривался вопрос о невыполнении плановых показателей рядом отраслей. Обсуждали, у кого из министерств можно что-то отнять, дабы помочь отстающим.
Министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева предложила «пощипать» военных, так как у них и зарплаты повыше, и пенсии побольше, чем у прочих граждан, да еще и льготы имеются. Все молчали. Хрущев объявил перерыв на обед.
«По чистой случайности, — вспоминал маршал, — я оказался за столом между Хрущевым и Фурцевой. Никита Сергеевич обратился ко мне с просьбой рассказать о положении в войсках, и я доложил вышеприведенный случай из моей последней командировки на Дальний Восток. В наступившей тишине Фурцева вдруг поднялась, вышла из-за стола и удалилась. Никита Сергеевич крикнул ей вслед: „Ну что, Екатерина Алексеевна, донял тебя Рокоссовский. Не будешь больше ‘щипать’ военных“».
Маршал рассказал также о том, как министр обороны Малиновский попросил его лично побывать в полку охраны Минобороны и выяснить, кем там укомплектованы офицерские должности, хотя и так наверняка знал, что там служат почти исключительно сыновья генералов и маршалов.
«Прибыл я в полк без уведомления, — вспоминал Рокоссовский, — и не в штаб, а в одну из рот. Дневальный подал команду „Смирно, старшина на выход!“ Старшина-сверхсрочник четко доложил мне о том, что рота на стрельбище, и попросил пройти в канцелярию роты. Я пожал ему руку и дневальному. В канцелярии вдруг замечаю, как бравый служака смахнул слезу. Спрашиваю: „Что, старшина, соринка попала в глаз?“ Он смутился и ответил так: „Товарищ маршал, я десять лет в этой роте старшиной, и за эти годы мне даже ни один взводный лейтенант не подал руку после моих докладов, а вот от вас сподобился рукопожатия. И дневальный теперь расскажет всей роте, что и он того же был удостоен…“ Мне после этих слов сразу стало ясно, что из себя представляет офицерский состав полка. Министр обороны приказал: всех заменить!»
«А нас Рокоссовский тогда призвал не кичиться своими погонами, — вспоминает А. З. Лебединцев, — особенно на проверках, пожать каждому солдату руку, если он на отлично выполнил норматив, справился с поставленной задачей».
А вот еще одна история, относящаяся к деятельности Рокоссовского на посту главного инспектора Министерства обороны. Генерал армии М. А. Гареев вспоминал: «После войны, на командно-штабное учение в Белорусском округе, ночью на запасной командный пункт прибыл заместитель министра обороны Рокоссовский. Под сильным дождем мы шли с ним в палатку. По пути, в темноте, Константин Константинович зацепился за небрежно проложенный телефонный провод и упал прямо в лужу. Помогая маршалу подняться, мы ожидали самого худшего. Но он быстро встал, засмеялся и невозмутимо сказал: „А мы во время войны обычно закапывали телефонные провода“. Наверное, по-другому среагировал бы Жуков да и многие рангом гораздо ниже… В этом эпизоде весь Рокоссовский. Обладание такими качествами — это своеобразный и довольно редкий среди больших руководителей талант».
В апреле 1962 года Рокоссовский был отправлен в почетную отставку — в группу генеральных инспекторов Министерства обороны. Распространились слухи, будто отставка была вызвана тем, что маршал отказался участвовать в кампании по разоблачению культа личности Сталина. Константин Константинович действительно ни разу не выступил с публичным осуждением Сталина. Однако, по мнению внука маршала Константина Вильевича, причина отставки заключалась в другом. Незадолго до этого маршал инспектировал Балтийский флот и выявил грубые нарушения в правилах приемки боевых кораблей у судостроителей. Оказалось, что моряки принимали на заводах недоделанные корабли, чтобы рабочие могли отчитаться о досрочной сдаче и получить премии. После подписания акта приемки корабли тотчас ставили в док и еще в течение нескольких месяцев устраняли недоделки. Такой порядок приемки кораблей существовал еще с довоенных времен с молчаливого согласия проверяющих инстанций. Благодаря подобному очковтирательству рабочие получали дополнительные материальные стимулы в виде премий. Однако Рокоссовский не без основания подозревал, что значительная часть премиальных денег делилась между флотскими начальниками, директорами заводов и крупными чиновниками из Министерства судостроения. Не исключено, что Рокоссовского уволили, чтобы не поднимать шума и не выносить сор из избы, поскольку знали, что Константин Константинович не согласится замять это дело.
Но вполне можно допустить, что никаких конкретных поводов к отставке Рокоссовского не было, а его просто уволили по возрасту, потому, что из руководства вооруженных сил ушло его поколение военачальников. Вспомним, что к 1962 году из 14 маршалов Советского Союза, командовавших фронтами в годы Великой Отечественной войны (Тимошенко, Ворошилов, Буденный, Мерецков, Жуков, Конев, Рокоссовский, Василевский, Малиновский, Толбухин, Говоров, Еременко, Баграмян, Голиков), на действительной военной службе осталось только трое — Малиновский, Мерецков и Баграмян. Кстати сказать, одновременно с Рокоссовским в группу генеральных инспекторов в апреле 1962 года был отправлен и маршал Конев, который никогда не подозревался в отказе критиковать Сталина. Вскоре в инспекторы перешел и маршал Филипп Иванович Голиков, очень близкий к Хрущеву военачальник. А Еременко, которого с Хрущевым связывала настоящая дружба, был отправлен в группу генеральных инспекторов еще в 1958 году. Думаю, что это был естественный процесс, связанный, в том числе, с техническим перевооружением армии и флота, которые стали ракетно-ядерными, и опыт прошедшей войны уже не подходил им.
Теперь Константин Константинович жил размеренной жизнью пенсионера, больше времени проводил с семьей и внуками, чаще бывал на природе и работал над мемуарами. По утверждению бывшего адъютанта маршала Б. Н. Захацкого, «Рокоссовский и в мемуарах, и в жизни любил краткость». Но закончить мемуары помешала тяжелая болезнь. Последние главы мемуаров жена и дочь смогли скомпоновать из черновиков и ранее написанных статей Константина Константиновича для «Военно-исторического журнала» и различных сборников, посвященных отдельным битвам. Книга мемуаров под названием «Солдатский долг» вышла в свет через несколько месяцев после кончины маршала.
Другие советские полководцы и при жизни и после его смерти очень высоко ценили военное искусство и человеческие качества Рокоссовского. Так, главный маршал авиации А. Е. Голованов писал в рецензии на биографию Рокоссовского в серии ЖЗЛ:
«Если бы меня спросили, рядом с какими полководцами прошлого я поставил бы Рокоссовского, я бы, не задумываясь, ответил: рядом с Суворовым и Кутузовым. Полководческое дарование Рокоссовского было поистине уникальным, и оно ожидает еще своего исследователя. Редкие качества характера К. К. Рокоссовского настолько запоминались каждому, кто хоть раз видел его или говорил с ним, что нередко занимают в воспоминаниях современников больше места, чем анализ полководческого искусства Константина Константиновича…
Пожалуй, Рокоссовский — это наиболее колоритная фигура из всех командующих фронтами, с которыми мне довелось сталкиваться во время Великой Отечественной войны.
Его блестящие операции по разгрому и ликвидации более чем трехсоттысячной армии Паулюса, окруженной под Сталинградом, его оборона, организованная на Курской дуге с последующим разгромом наступающих войск противника, боевые действия руководимых им войск в Белорусской операции снискали ему не только славу великого полководца в нашей стране, у нашего советского народа, но и создали ему мировую известность. Вряд ли можно назвать другую фамилию полководца, который бы так успешно действовал как в оборонительных, так и в наступательных операциях прошедшей войны.
Обладая даром предвидения, он почти всегда безошибочно разгадывал намерения противника, упреждая их, и, как правило, выходил победителем. Сейчас еще не изучены и не подняты все материалы по Великой Отечественной войне, но можно сказать с уверенностью, что, когда это произойдет, К. К. Рокоссовский, бесспорно, будет во главе наших советских полководцев…»