Роковая молния
Шрифт:
— Если со мной что-то случится... — шепотом заговорил Эндрю.
— Пожалуйста, не надо об этом. — Т-с-с...
Кэтлин снова расплакалась.
— Если со мной что-то случится, хочу, чтоб ты знала, как сильно я тебя люблю, как сильно буду любить всегда, даже после смерти. Я буду ждать тебя, я всегда буду ждать.
— Не умирай, пожалуйста, не умирай, я не смогу жить без тебя.
— У тебя останется Мэдди. Кэтлин кивнула.
Эндрю крепче сжал ее плечи и привлек к себе, как бы стараясь соединить в одно целое их души. Где-то вдали дважды ударил
— Надо идти, — прошептал он. — Пора.
Она снова кивнула, уронит, слезы ему на грудь, но не разжала объятий. Эндрю помедлил еще минуту или две, не желая уходить, моля Бога, чтобы остановить время, остаться на краю пропасти, чтобы следующий день никогда не настал. Кэтлин глубоко вздохнула, разжала руки и посмотрела ему в лицо.
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, — повторил Эндрю и мягко отстранился.
Он поднялся, не глядя на нее, зажег свечу и начал одеваться. Кэтлин накинула халат и подошла помочь. Она застегнула пуговицы на его рубашке, сняла с вешалки военный мундир и помогла надеть. Потом выдвинула ящик комода, достала красный шарф и повязала его на талии, пристегнула перевязь с саблей и портупею с револьвером.
Эндрю так и не привык к тому, что нуждается в помощи при одевании, но сегодня был благодарен Кэтлин за заботу. Наконец она достала из туалетного столика шкатулку с Почетной медалью Конгресса, которой он был награжден после битвы под Геттисбергом.
— Надень ее сегодня.
Эндрю кивнул, понимая, что для Кэтлин эта медаль была чем-то вроде талисмана. Она пристегнула медаль ему на грудь, потом взяла свечу и подошла к двери.
— Разреши я приготовлю тебе завтрак.
В ее голосе слышалась надежда провести вместе еще несколько минут.
— Я перехвачу что-нибудь в штабе.
Кэтлин без возражений прошла к выходу, Эндрю последовал за ней, кончик сабли звякнул на ступенях. Кэтлин открыла дверь и поставила свечу на столик. В тусклом свете ее длинные распущенные волосы сияли собственным огненным светом, бледная кожа и зеленые глаза тоже, казалось, испускали свет.
Некоторое время они стояли и смотрели друг на друга, потом Эндрю шагнул вперед, обнял ее, приподнял над землей, поцеловал в губы и шею, медленно опустил. Она хотела что-то сказать, но он приложил палец к ее губам.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
С этими словами Эндрю отвернулся, расправил плечи и зашагал по улице к городским воротам. Он знал, что Кэтлин плачет и смотрит ему вслед, но не оглянулся. В голове снова вспыхнуло видение. Он стоит перед мерками с поднятой саблей, мир вокруг лежит в руинах, он должен умереть последним, увидев страшную картину разгрома. Эндрю усилием воли прогнал видение, вызвав в памяти образ Кэтлин, стоящей у двери, вспомнил вкус ее губ в прощальном поцелуе. Он продолжал идти, и одновременно с ним из множества дверей выходили люди, прощались и шли к городским воротам, за которыми их ждала неизвестная судьба.
— Бог солнца, дарующий жизнь, дарующий день, мы склоняемся в поклоне и приветствуем тебя.
Сарг закончил молитву,
Тамука поднялся на ноги, поклонился на запад, в сторону уходящей ночи, провожая духов предков. Сотни тысяч воинов последовали его примеру, раздались бряцанье оружия и скрип кожи, сотни тысяч лезвий взметнулись в салюте и блеснули в первых лучах рассвета. Крик затих вдали, мерки повернулись на восток, где их ждал скот.
Из степи налетел порыв утреннего ветерка, предвещающего жаркий день. Тамука взошел на свой наблюдательный пункт и посмотрел на юг. Вдоль берега в шахматном порядке выстроились четыре умена пеших воинов. На склонах холмов ждали шесть других уменов, позади них еще десять. Четырнадцать уменов расположились двадцатимильной дугой в западном направлении. Далеко на севере, в лесах, уже второй день сражались два пеших умена. Дальше всех стояли в резерве четыре умена конницы, они ожидали первой возможности устремиться в прорыв.
Все было готово.
Тамука обернулся к знаменосцу. — Пусть начинают.
Над землей взвился красный флаг. Далеко впереди, с невысокого обрыва над берегом реки, поднялось облачко, через несколько мгновений донесся грохот выстрела. И вот уже три сотни пушек вдоль всего берега открыли огонь. Начался первый этап атаки.
— За все, что ниспошлешь нам в своем милосердии... — шептал Эндрю слова молитвы, когда прозвучал первый выстрел со стороны мерков.
Внезапно весь западный берег скрылся из глаз.
— ...мы благодарим тебя, Господи, — закончил он и пригнулся от первого снаряда, просвистевшего над головой.
С неба обрушился смертоносный град снарядов, перед стенами бастиона вырастали гейзеры земли, бревенчатые стены вздрагивали от ударов, со стен летела пыль.
— Готово! — взволнованно крикнул русский артиллерист.
Он только что тщательно навел на цель трехдюймовую пушку и теперь отступил назад, держа в руках вытяжной шнур. — Всем отойти!
Он дернул за шнур, пушка с пронзительным скрежетом отскочила назад, раздался свист снаряда. Артиллерист поднял к глазам бинокль, пытаясь разглядеть вспышку взрыва сквозь клубы дыма. — Черт возьми, как раз в точку! Лейте воду!
Остальные тридцать орудий северной батареи — «наполеоны», трехдюймовки и четыре уцелевшие пушки 44-й Нью-Йоркской — выстрелили единым залпом.
Эндрю увидел, как снаряды врезались в линию артиллерии мерков, взметнули вверх тучи земли, опрокинули несколько пушек. Через секунду детонировали ящики со снарядами, раздался оглушительный взрыв. Люди высунулись из окопов, послышались радостные крики. «Лучших выстрелов нельзя себе и представить», — подумал Эндрю. Вскоре все потонуло в клубах дыма.