Роковая монахиня
Шрифт:
Она смутно услышала женский смех — женский, громкий, визжащий, сумасшедший смех. Он резко усиливался — пронзительный вопль животного. Открылась дверь, и доктор сказал: «Это опять номер 18. Я полагаю, нужно посмотреть, в чем дело». Сиделка вошла в комнату. Нора услышала в коридоре стук шагов доктора по линолеуму.
— Действительно, Нора, хватит этой чепухи. Давай, готовься ко сну. Уже восемь часов.
— Сиделка… Если я вам расскажу, вы мне поможете, правда? ВЫ МНЕ ПОВЕРИТЕ?
— Хватит. Еще одно слово, и я скажу доктору, что с тобой опять не все в порядке. Ты очень капризная девочка.
Нора молча начала расстилать кровать. Если
— Ну, спокойной ночи, Нора, — сиделка выключила у двери свет. — Засыпай, дорогая, и чтоб я от тебя больше не слышала ни слова. — Дверь с сердитым стуком захлопнулась.
Нора лежала под одеялом, открыв глаза. Спать — она должна спать. Скоро уже завтра. Она едет домой завтра. Она должна заснуть. В тишине она услышала едкий смех женщины из номера 18 — она сегодня не в себе, сказал доктор. Она должна заснуть… должна заснуть… заснуть…
Доктор Паттерсон был обеспокоен. Он, конечно, понимал, что было бы абсурдом обращать внимание на слова Норы. Она была возбуждена завтрашней выпиской, вот и все. И все же ее ужас казался таким неподдельным…
Он подумал, не проконсультироваться ли с Моррисом, но решил, что лишь напрасно того потревожит. Он не должен обращать на это внимания. Если бы он принимал всерьез все, что говорили его пациенты, он сам уже давно был бы одним из них. Но все же — было что-то трагичное в мольбе Норы. Нет, решил он, он ничего не скажет Моррису. Тот недавно казался не совсем здоровым; он слишком много работал — и потакал своим желаниям тоже, если он, Паттерсон, не ошибается. Моррис был красивый, здоровый человек с крайне мощной индивидуальностью… с сильной индивидуальностью. Доктор Паттерсон был точным человеком и любил поправлять в уме свои мысли, пока они не выражали именно то, что он имел в виду.
Он подумал о том, что сам несколько похудел и вздохнул, отчасти с завистью. Но размышлять было некогда: нужно было еще много сделать. Надо было, например, успокоить на ночь женщину из номера 18. Глоток снотворного поможет бедняжке.
Хьюг Моррис нажал на кнопку звонка на своем рабочем столе, и, наклонив свою смуглую голову, вновь стал писать. Вскоре в дверь постучали.
— Войдите, — голос Хьюга был медленным и низким. — А, Тодд, — продолжал он, — я звонил, чтобы сказать, что вы мне сегодня вечером больше не понадобитесь. Можете идти спать. Мне надо проделать много работы, и я не хочу, чтобы меня беспокоили — ни по какому поводу.
— Хорошо, сэр. Вам оставить что-нибудь?
— Нет, Тодд. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сэр.
Моррис послушал, как удаляются его шаги. Нет, он ни в коем случае не хотел, чтобы его беспокоили… Тодд мог бы поклясться, что он работал в своем кабинете всю ночь. Он снял смокинг и втиснул плечи в рабочий белый полотняный халат. Затем он натянул мягкие резиновые перчатки, подошел к зеркалу над каминной доской и посмотрел на себя с удовлетворением.
Он увидел мужчину лет сорока пяти, великолепного телосложения, с вьющимися надо лбом кучерявыми темными волосами, волевым подбородком и решительным ртом с несколько негроидными толстыми губами, Это было красивое лицо, но ничем не примечательное, кроме глаз. Большие и темно-голубые, они горели огнем фанатизма. Ему говорили, что это глаза сумасшедшего. Его подруги — их было немало — говорили, что в них «вселяли ужас глаза Хьюга — они гипнотические». Но Моррис на самом деле на обращал внимания на то, что говорили его друзья и враги. У него была только одна цель в жизни, его призвание — изучение человеческого мозга. И этой ночью… этой ночью, ликующе улыбнулся он, он проверит свою теорию о том, какую боль может выдержать субъект, находящийся под гипнотическим влиянием. Он глянула на часы. Безопаснее будет подождать еще час.
Лунный свет заливал и обесцвечивал крошечную комнату Норы. Норе казалось, что она уже несколько часов лежит, застыв от страха и слушая, когда раздадутся эти уверенные тяжелые шаги, которые она так хорошо знала. Она выбежала бы в коридор, но дверь была самозапирающейся, и ее можно было открыть ключом только с наружной стороны. К тому же, если бы ее нашли блуждающей по коридорам, у нее были бы неприятности.
Когда ее взвинченные нервы уже не могли больше выдержать неопределенность, к ней пришел сон.
Часы над воротами менихэмской психиатрической больницы пробили два часа. Здание было все в темноте, за исключением ярко-оранжевого пятна комнаты, где вязала или читала, коротая ночное дежурство, сиделка. Редко бывало, чтобы ее тревожили пациенты.
Моррис мягко открыл дверь своей амбулатории. Коридор был пуст. Как большинство людей огромной физической силы, он мог при случае двигаться легко, как кошка. Напротив номера 18 он остановился. Оттуда не доносилось ни звука.
Он с удовлетворением подумал, что прописанное Паттерсоном снотворное подействовало. Его рука, нежно касаясь холодного металла, погладила маленький скальпель, лежащий в кармане халата.
Нора открыла глаза. Несомненно, о, несомненно, было почти утро. Она беспокойно глянул в окно. Было очень трудно определить время. Через несколько часов ее мама будет здесь. Она выписывается сегодня. Мама! Ах, дома будет так хорошо — среди света, тепла и дружеского интереса.
Легкий шум за дверью испугал ее. Она увидела узкую полоску света. Она медленно расширялась. Пораженная, Нора не могла оторвать глаз. Доктор Моррис! Она знала, что возможности бежать не было. Почему она не рассказала все сиделке, почему настаивала, чтобы ее выслушал Паттерсон? Доктор Моррис еще утром сказал ей: «Это должно быть нашим секретом, дорогая, поняла? Если ты кому-нибудь скажешь, что я приду, я убью тебя».
Она задрожала, представив, как его сверкающие глаза пристально смотрели на нее. И сейчас он был здесь…
Широкая фигура Хьюга заслонила освещенное пространство.
— Доктор Моррис, — прошептала Нора.
— Тише, дурочка.
Он вошел в комнату и прислонился к двери. Она закрылась с легким щелчком, отчетливо слышным в тишине комнаты. В два шага он подошел и стал над ней. Ее лицо, белое в обесцвечивающем все свете луны, жалобно смотрело на него снизу вверх. «Доктор Моррис», — повторила она.
Хьюг сел на кровать, протестующе заскрипевшую под его тяжестью, и поймал ее руки.
— Нора, посмотри на меня, — его лицо очень близко наклонилось к ее лицу, большие квадратные зубы пугающе белели на фоне загорелой кожи.
— Нора… вспомни, что я сказал тебе утром. Ты никому не сказала, что я приду, так?
— Никому, доктор.
— Посмотри на меня, — он сильнее сжал ее руки. — Ты будешь делать так, как я скажу, ты слышишь? — говорил он бесцветным голосом. — Ты не чувствуешь никакой боли — боли не существует. Повторяй за мной: боли не существует. Не нужно бояться. Повтори… Не нужно бояться… Боли не существует.