Роковая ошибка

Джордан Пенни

– Вы что, редко виделись?

– Напротив. – Он бросил на Джорджию быстрый взгляд. – Ее дом и сад были местом, где я мог спрятаться от своих невзгод. Она была матерью моего отца, но так никогда и не приняла его сторону. Мне часто казалось, что она винит себя за его неразборчивость в женщинах, его вечные измены. Бабушка воспитывала сына одна – мой дед погиб на войне. Сад служил ей утешением, помогал пережить потерю мужа и ошибки сына. Мне было четырнадцать, когда она умерла…

Совершенно неожиданно этот рассказ вызвал у Джорджии сочувственный отклик.

– Вы, наверное, очень переживали ее кончину.

Митч Флетчер помолчал, словно не слыша еe слов, потом холодно ответил:

– Конечно. Так переживал,

что уничтожил в саду все розовые кусты. Идиотский, бессмысленный поступок… Отец пришел в ярость, потому что собирался продать дом, а из-за моей выходки участок оценили ниже, чем ожидалось; в общем, он в очередной раз сорвал свою злость на матери. В то время отец находился в состоянии, когда его лучше было не трогать. Мы с матерью всегда внимательно следили за сменой его настроений. В начале новой интрижки он становился веселым и жизнерадостным. Если события развивались благоприятно, его охватывал охотничий азарт, и, опьяненный первым успехом, он преследовал свою добычу до тех пор, пока не настигал ее. Затем наступала полоса сплошной эйфории, как у наркоманов, и он готов был растерзать всякого, кто, пусть даже случайно, оказывался между ним и предметом его обожания. За накалом страстей неизбежно следовало охлаждение, одержимость гасла – вот тогда с ним можно было хоть как-то общаться.

Чем дольше Джорджия слушала его рассказ, тем острее чувствовала скрытую муку своего собеседника. От всей этой истории ей стало не по себе, но Митч Флетчер невольно вызвал у нее симпатию.

Он передернул плечами, словно освобождаясь от невидимой ноши, и с явным облегчением иронически добавил:

– Но в семейных неурядицах не может быть виновна только одна сторона. Надо признаться, что мать тоже оказалась не на высоте. Теперь-то я это понимаю, но в детстве думал иначе. Одно я могу сказать наверняка: мой отец так никогда по-настоящему и не узнал, что такое брак. Он был из тех, кто не может идти по жизни с одной спутницей…

Митч Флетчер приблизился к Джорджии и заглянул в корзинку.

– Розы… Неужели в подарок любовнику? – Он ядовито улыбнулся. – Что это с вами? По-моему, он должен приносить цветы вам прямо в постель, как это принято у влюбленных. Ах да, совсем забыл, он ведь не может бывать здесь по утрам. Долг велит ему встречать рассвет на супружеском ложе. Теперь ясно, почему вы дорожите этим местечком. Прекрасное укрытие для любовной парочки, тайный уединенный уголок, отгороженный от всего мира, этакий маленький рай. Но что-то мне не верится, что вы ни разу не подумали о ней – его жене – и о той части жизни, которая проходит без вас. Думали, так ведь? Да как же иначе. На что же вы надеетесь? На волю Божью? Или вы считаете, что надо довольствоваться малым, пока он не обретет свободу?

– Все совсем не так! – сердито оборвала Джорджия. – Вы не…

– Что «не»?.. – перебил он. – Не понимаю, да? Его жена тоже не понимает! Как вы, женщины, любите быть обманутыми! – Митч Флетчер отвернулся, чтобы не встречаться с девушкой взглядом. – Так я могу перевезти вещи днем? Или… или это нарушит ваши личные планы?

– Не нарушит, – гневно ответила Джорджия. – На самом деле…

– Вот и отлично. Я подъеду около трех, – бросил он и побежал к воротам, как настоящий спортсмен.

Джорджия растерянно смотрела ему вслед и удивлялась собственной заторможенности. Во-первых, она упустила возможность объясниться с ним раз и навсегда, а во-вторых, не успела объявить, что их вчерашняя договоренность уже не имеет силы. Ну что ж, поздно кусать локти, он уже скрылся.

Вдохнув запах свежесрезанных роз, Джорджия с нежностью тронула бутоны. Бедный мальчик! Смерть бабушки, похоже, сильно, потрясла его. Что толку рассказывать, почему он тогда вырвал с корнем все кусты, – он чувствовал себя растоптанным и уничтоженным. Навалилось одиночество, и жизнь потеряла смысл. Господи, как хорошо она его понимает! Однако, возвращаясь в дом, девушка поборола в себе приступ внезапной жалости – не стоит забывать, что мальчик давно превратился во взрослого мужчину, который к тому же составил о ней ошибочное и совершенно несправедливое мнение, не имея на то никаких оснований.

Приняв душ и собираясь в больницу, Джорджия вновь спросила себя, почему же она все-таки сразу не осадила Митча Флетчера и не опровергла его догадку? Обычно она не позволяла себе наводить тень на плетень, не любила, когда ее превратно понимали, и не испытывала ни малейшего торжества, выслушивая запоздалые признания собственной правоты. Что же произошло? Неужели она испугалась? Просто-напросто побоялась рассказать о болезни тети Мей? Но почему… почему ей стало тогда так страшно?

У Джорджии началось сильное сердцебиение, и снова знакомое отчаянное и яростное чувство охватило ее. Ощущение полного бессилия и беспомощности… Она запретила себе развивать эту мысль, чтобы та не завела ее слишком далеко. И так очевидно, что, следуя путем боли и душевных мук, можно оказаться на краю пропасти. Однажды, после гибели родителей, Джорджия уже подверглась этой страшной опасности, и тетя Мей помогла, спасла и удержала ее. Теперь же рядом нет никого – она должна полагаться только на себя.

И все же, как ни пыталась Джорджия прислушаться к голосу рассудка, побороть жуткий страх ей не удавалось.

Спустившись на первый этаж, она увидела корзину с цветами и чуть не выбросила их в мусорное ведро. Но, вспомнив сухой и в то же время необычайно выразительный рассказ Митча Флетчера о погубленных розах, она решила не поддаваться своему порыву.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Какие розы! Джорджи, детка, ну зачем! Ведь это так дорого!

Наблюдая, как тетя Мей склоняется над распустившимися бутонами и вдыхает их аромат, Джорджия тихо ответила:

– Нет-нет, это из нашего сада, те самые, что мы посадили прошлой осенью. Я только не помню точно, с какого куста. Когда я их срезала, один человек… в общем, меня отвлекли.

– Ах, из сада…

Тетя Мей положила розы на постель и пристально посмотрела на девушку. В ее взгляде было столько любви и понимания, что Джорджия чуть не заплакала. Взяв воспитанницу за руку, больная ласково обратилась ней:

– Джорджия, дорогая, послушай меня. Я знаю, что ты чувствуешь. Не надо так расстраиваться… ну правда, не стоит. У нас с тобой осталось не так уж много времени, и я хочу, чтобы мы… – Она умолкла, услышав, что девушка начала всхлипывать.

– Не говори так! – взмолилась Джорджия. – Ты обязательно поправишься.

– Нет, Джорджия, я уже не поправлюсь, – ровным голосом возразила тетя Мей и убрала пряди, упавшие на лицо внучки. – Я прошу тебя понять и смириться с действительностью. Когда я осознала реальное положение вещей, то не могу тебе передать, какое умиротворение и облегчение испытала. Теперь-то я знаю, как много хорошего было в моей жизни. Мне кажется, что сейчас я нахожусь наедине с миром. Конечно, время от времени меня мучают отчаяние и страх, я отказываюсь воспринимать происходящее и все во мне протестует против скорого конца. Но эти чувства преходящи, как детское упрямство; знаешь, бывает, ребенок сопротивляется, а почему и сам не понимает. Больше всего я боюсь за тебя. Бедная моя Джорджия… Ты так упорно боролась за меня, ты до сих пор отказываешься признавать правду, которая очевидна нам обеим. Я видела твои страдания и ужасно переживала, и еще мне хотелось защитить и оградить тебя, принять на себя твою боль и объяснить, что на самом деле не происходит ничего необычного или неестественного. Просто нам с тобой выпало испытание, и мы должны пройти через него, избавиться от страха и смириться…