Роковое наследство
Шрифт:
Девушка не нашлась, что ей ответить, и молчала. Она, сама не зная почему, похолодела от ужаса. Графиня не внушала ей доверия.
– Позвольте я присяду, – проговорила графиня и прибавила в ответ на невнятные извинения, которые стала бормотать крайне смущенная Ирен: – Я вижу, мой визит привел вас в замешательство. Признайтесь, это так? Еще бы, ведь светские дамы не каждый день навещают своих вышивальщиц. Другое дело, модные портнихи, к ним часто заезжают обсудить новый туалет к предстоящему балу, для них не жалеют времени... Ах, милое дитя, вы совсем меня не знаете.
Прозвучало это удивительно просто и по-доброму.
– Милое дитя, – продолжала графиня с безмятежной улыбкой, но серьезным тоном, – когда-то и я не была светской дамой; мало того, я так до конца и не стала ею. Что если я приехала к вам вовсе не из-за нарядов и прочих пустяков, а для откровенного разговора, который важен и для вас, и для меня?
Ирен наконец-то очнулась от оцепенения и принесла гостье стул.
– И вы, милочка, садитесь рядом, поскольку, предупреждаю, беседа у нас с вами будет долгой. Но сначала, прошу вас, задерните шторы и зажгите свечу.
Девушка повиновалась. Страх ее понемногу прошел, и в душе затеплилась надежда. Надежда на что? Трудно сказать. Графине ничего не стоило околдовать своего собеседника. Один звук ее глубокого, проникающего в самое сердце голоса завораживал и очаровывал. Влюбленные в нее сходили с ума от страсти. Всегда находились люди, обожавшие ее больше жизни.
Когда свеча осветила комнату, графиня Маргарита откинула кружевную вуаль и предстала перед Ирен во всем своем великолепии. Властная красота этого лица с тонкими и правильными чертами некогда возносила юного художника к вершинам вдохновения, одновременно погружая в бездну отчаяния многие возвышенные души. Красота ее была гордой, дерзкой, всепобеждающей, хищной, наслаждающейся своим превосходством над поверженными в прах соперницами. Было нечто устрашающее в триумфе этой женщины, не брезговавшей прежде ремеслом куртизанки. Впрочем, с той поры прошли многие годы, и она, словно змея, переменившая кожу, чудесно преобразилась. Красота ее не померкла, но стала иной – тихой, ласковой красотой добродетельной супруги. Каштановые волосы, отливающие бронзой, не рассыпались больше по плечам в великолепном беспорядке. Продолговатые глаза, окаймленные густыми темными ресницами, эти сверкающие зеркала, в которых когда-то отражались дикие оргии, умерили свой неистовый блеск. Ленивая, сладострастная грация движений сменилась изысканной сдержанностью и достоинством. Она держалась так мило, естественно и непринужденно, будто никакого позорного прошлого вовсе не существовало в ее жизни. Окружающие преклонялись перед ее возвышенной красотой, которая никого уже не звала к разгулу чудовищных страстей.
– Помилуйте, сколько же ей лет? – спросите вы.
Не знаю. Да и какое это имеет значение? Разве бури и время умаляют красоту дивных мраморных статуй? Разве спрашивают о возрасте прекрасных бронзовых изваяний? Кто красив, тот и молод. Маргарита столь прекрасна, что никто не усомнится в ее молодости. Даже цветущая юность восемнадцатилетней Ирен не в силах затмить ее красоту.
Ирен поставила свечу на столик и села подле графини.
– Ваша светлость, почему вы заговорили со мной о моем отце?
– Милое мое дитя, я хочу просить вас об одном одолжении, – отвечала графиня, – мне нужна ваша комната на эту ночь.
Ирен молчала в крайнем недоумении, не зная, как отнестись к подобной просьбе и пытаясь найти связь между своим вопросом и полученным ответом.
– Хорошо, – проговорила графиня, вглядываясь в выразительное лицо девушки, – вы смотрите мне прямо в глаза, а значит, не подозреваете меня в чем-либо недостойном. Подобные подозрения несовместимы с честностью вашей натуры. Вы сама невинность и искренность, именно такой я всегда вас себе представляла. Я не обману вашего доверия, комната нужна мне для дела очень важного и неотложного. Поверьте: ни о чем нехорошем речь не идет.
Говоря так, она сняла лист папиросной бумаги с вышивки Ирен.
– Истинное произведение искусства! – прошептала она. – Просто шедевр! Мне очень жаль, Ирен, но я вынуждена вас предупредить: вы не успеете закончить оформление моего будуара. Довольно скоро вам придется оставить ваше ремесло.
Согласитесь, странное начало беседы. Говорят, величайшие дипломаты действуют так же, подбираясь к интересующему их вопросу окольными путями.
Графиня снова прикрыла вышивку бумагой.
– Ваша светлость... – начала Ирен в смущении, слегка покраснев.
– Нет-нет, дитя мое, – прервала ее речь Маргарита, – не стоит волноваться... Итак, мы говорили о вашем отце, да... Так вот! Я, само собой, не вправе вмешиваться в вашу жизнь. Но искреннее участие... Словом, я наводила о вас справки, мне хотелось узнать, могу ли я быть вам полезной, могу ли чем-то помочь, бескорыстно помочь молоденькой девушке, сироте, вынужденной зарабатывать себе на кусок хлеба вышиванием. И так уж случилось, что мне тут же открылись факты, связывающие вашу судьбу с моей.
Она умолкла. Ирен сидела на стуле – прямая, напряженная. Свеча озаряла обеих красавиц, в высшей степени обаятельных, но настолько непохожих, что ни один художник не сумел бы отобразить на полотне столь разительный контраст.
Графиня смотрела нежно, говорила тихо и ласково, во всех словах и жестах ее чувствовалось желание покровительствовать. Лицо Ирен выражало с трудом сдерживаемое нетерпение, желание поскорее разгадать мучившую ее загадку.
– Ирен, – вновь заговорила графиня, словно угадав в устремленном на нее взгляде взволнованной девушки вопрос, задать который той мешали воспитание и врожденная скромность, – я познакомилась с вашим отцом двадцать лет тому назад. Тогда мне было восемнадцать, столько, сколько вам теперь. В то время он еще не был каменщиком; женат он тоже не был. Он подавал большие надежды, жил такими высокими устремлениями! Ах, если бы я узнала раньше, что вы дочь лучшего друга моей юности, мы с вами давно бы уже подружились. Но мне сказали об этом только вчера.
– С папой случилось несчастье, – произнесла Ирен совсем тихо, – он, правда, никогда не делился со мной своими бедами.
– Ему стало бы еще горше, – отозвалась графиня, также понижая голос, – узнай он, что его дочь страдает, что она глуха к зову своего сердца, что она легкомысленно предпочла другу детства, преданному и любящему, чужого, не известного ей человека...
– Ваша светлость! Ваша светлость! – не выдержала Ирен. – Кто вам это сказал? Я не поверяла своих сокровенных мыслей ни единой живой душе!
Графиня взяла ее за руки, привлекла к себе, приласкала.
– Ирен, поймите; я могла бы быть вашей матерью. Так считайте же, что отныне я стала ею. У Ренье благородное доброе сердце. Он вас ни в чем не упрекает. Скорее он утратил бы веру в Бога, чем искреннее доверие к вам.
– Я никогда его не забуду, я нежно по-сестрински привязана к нему.
– Ах, все мы одинаковы, моя девочка, – прошептала графиня. – Словами «я люблю вас, как сестра» мы жестоко раним тех, кто открыл нам свое сердце и душу.