Роковое наследство
Шрифт:
Он лег, но долго не мог заснуть. И думал он не о неурядицах в семье Скрогг и не о нескольких завещаниях, а о собственной жизни. В конце войны — тогда русские уже вошли в Берлин — его ранило осколком гранаты. Кусочек железа так и остался в черепе, удалить его хирурги не смогли. В госпитале Дьюит познакомился с сэром Ричардом Бердом, известным юристом, брат которого работал в Скотланд-Ярде. Он пробудил у Дьюита интерес к сложным криминальным проблемам, с которыми редко сталкивается рядовой адвокат. И если раньше у Дьюита было много друзей среди художников и ученых, то теперь он стал уделять больше времени преступному миру. Разбойники, бродяги и прочие отбросы общества доверяли Дьюиту. Благодаря умению обращаться с ними, он часто добивался добровольных признаний в тех случаях, когда у следователя ничего не получалось. Таким образом, он приобретал опыт, ведя следствие нестандартными методами. Это гораздо лучше помогало ему отвлечься от тяжких головных болей, чем чтение книг или нудная работа в адвокатской конторе. Когда ему надоедало сидеть в своем бюро, он брался за какой-нибудь сложный случай, как вот сейчас в Килдаре, и расследовал его, не думая о том, к кому приведут следы. Однажды следствие завело его даже в маленькую африканскую страну, и хотя его коллега-напарник адвокат сэр Уильям рвал на себе волосы из-за такого расточительного расходования времени и денег, Дьюит нисколько не был огорчен.
Вода в ванной продолжала шуметь, и это снова напомнило ему, зачем он сюда приехал. Нелепо перестроенная гостиница, букет алых роз в руках могильщика, бусина на дне сундука, беспробудно пьяный Эррис, боязнь Энн оставаться в пустом доме — все было совершенно необычно. Да и непрекращающийся шум воды тоже был странным. Однако Дьюит слишком устал, чтобы встать и проверить, в чем дело. Ветер за окном стих, но пламя свечи, оставленной Энн, сильно колебалось, как будто по комнате двигалось что-то невидимое.
«Да это просто сквозняк», — успокоил себя Дьюит, задувая свечу.
Глава вторая
Внезапно он проснулся. Вода лилась, как и прежде. Взглянув в сторону окна, Дьюит увидел, что уже наступило утро. Он вскочил с постели и быстро вышел. В ванной никого не было. Вода уже затопила коридор и лестницу. Быстро сбежав вниз по лестнице, он стал искать комнату Энн. Раскрыв несколько дверей, он застыл на пороге последней комнаты.
Энн висела на веревке, привязанной к поперечной балке. Лицо ее исказилось, черные волосы спутались. Когда Дьюит подошел поближе, ему бросилось в глаза, что волосы ее были крашеными, у корней цвет был другой. Затем он увидел, что она босая, ногти покрыты ярко-красным лаком, а на двух пальцах ноги — следы чьих-то зубов.
Сначала он хотел вынуть ее из петли, но в этом уже не было смысла, тело окоченело.
Дрожа от холода, Дьюит чихнул и лишь тогда сообразил, что он в пижаме, босиком шлепает по холодной воде. Нужно было прежде всего пойти и одеться, чтобы не заболеть.
Взглянув еще раз на висящую Энн, он поспешил в свою комнату. А одевшись, вспомнил, что в доме кроме него находится Эррис.
Тот лежал с открытым ртом и храпел. Целых пять минут Дьюит безуспешно пытался его растолкать. Пришлось вылить на него кувшин холодной воды. Это подействовало.
Услышав, что произошло, Эррис вытаращил глаза, все еще не понимая, о чем идет речь, и это выражение лица сохранилось и тогда, когда он увидел труп.
Дьюит оглядел комнату Энн. В ней стояла кровать с несвежими простынями, колченогий туалетный столик, за раму зеркала были заткнуты фотографии кинозвезд. В жестяной коробке лежали бигуди, рядом — баночки с кремом, духи и помада. На ночном столике — стопка дешевых романов, стеклянная шкатулка со снотворным и таблетками. В шкафу у стены все в беспорядке. В старом кувшине увядал букет роз, подаренный ей вчера, справа от него темнела полупустая бутылка виски, лежал разорванный конверт с открыткой, а около чернильницы — исписанный лист бумаги.
Письмо поразило Дьюита. Из него следовало, что Энн добровольно ушла из жизни. Она сбивчиво писала, что не может больше жить из-за одиночества, что у нее никого не осталось… ее одолевает болезнь и убивает равнодушие и жестокость сестер и матери… Все это заставляет ее искать утешение в потустороннем мире…
Дьюит машинально отметил, что только в последнем предложении целых четыре орфографические ошибки. Осторожно вынув открытку из конверта, он прочел: «Дорогая Гилен, может быть, эти розы улучшат твое настроение? Когда мы увидимся? Ответь обычным способом. Твой Ф.» Очевидно, конверт с открыткой был спрятан в букет, а тот, кто писал, поручил О'Гвинну достать розы и передать их сестре Энн, предполагая, что она уже в Килдаре. Но старик пропил деньги, а букет украл с могилы. И вот именно этот букет Дьюит подарил Энн, которую, возможно, и бросил ради сестры этот же самый Ф., написавший открытку.
Эррис, который тем временем пришел в себя и тоже прочитал записку и открытку, сказал, скривив рот:
— Чушь! Чтобы она да повесилась! Полиция должна выяснить, кто это нацарапал, и негодяй может смело готовиться к виселице.
— Есть люди, способные подделать любой почерк, — заметил Дьюит.
Эррис пренебрежительно фыркнул:
— Ерунда. Я много раз пытался подделать вексель, но меня каждый раз ловили. А подделывал-то всего-навсего подпись своего бывшего начальника.
Дьюит сделал вид, что не придал его словам значения.
— Я тоже считаю, что она не сама это сделала, — задумчиво протянул он. — Но порой постороннему легко ошибиться.
— Чепуха, — сердито проворчал Эррис. — Дело вовсе не в посторонних, я слишком хорошо знал ее, эту черноволосую… эту… — Его лицо исказилось, во внезапном порыве он схватил безжизненно повисшую руку Энн. Парень явно из последних сил крепился, чтобы не зарыдать.
Дьюит отвернулся. С некоторых пор он не мог спокойно относиться к проявлению чувств. Нечаянно взглянув на потолок, он заметил нечто чрезвычайно важное. Веревка была завязана не простой петлей, а настоящим морским узлом, который применяют при подъеме грузов. Сама Энн, даже если бы и знала этот узел, не могла бы так завязать веревку на балке. А это обстоятельство лишний раз подтверждало предположение, что Энн повесили уже мертвую или полуживую.
Справившись с собой, Эррис вышел, но вскоре вернулся с бутылкой в руке. После первого же глотка его состояние резко улучшилось. Подобно волшебному эликсиру, алкоголь быстро успокаивал нервы и придавал новые силы. Сделавшись к двадцати пяти годам неизлечимым алкоголиком, Эррис уже не мог существовать без постоянной дозы. Тем удивительнее казалось, что он так четко понимал ситуацию, в которую попал после смерти Энн.
— Для меня все это может чертовски скверно кончиться, — задумчиво заметил он. — Как бы мне не стать козлом отпущения. Не этим ли объясняется, что весь клан оставил меня пить в моей берлоге бесплатно и после смерти Скрогга? Ведь у меня уже несколько недель ни гроша за душой. Если обнаружат на стакане отпечатки моих пальцев, то моя песенка спета, болтаться мне в петле.
— Как вам пришло это в голову? — спросил Дьюит.
— Да вот стоит стакан, которым я пользовался пару дней назад. Сначала в нем была горчица. А то, что Энн часто мерзла одна в своей постели и приходила ко мне погреться, ни для кого не тайна.
Дьюит постоял у зеркала. Что-то тут не так, но что?
Он снова скользнул взглядом по портретам кинозвезд и понял — что. Среди стандартных улыбок кинозвезд, отпечатанных на глянцевой бумаге, была фотография мужчины, которого вряд ли кто-нибудь принял бы за кинозвезду. Размер был тот же, но бумага матовая. И если киногерои только изображали смелых мужчин, то на лице этого человека отражалось истинное бесстрашие. Если Дьюит, будучи неплохим физиономистом, не ошибался, то мужчине было лет двадцать пять, а черты его лица, несмотря на внешнюю суровость, вызывали симпатию. Он слегка улыбался, а его ручищи, сложенные на столе, видимо, по просьбе фотографа, создавали впечатление надежности и доброты.