Роковое совпадение
Шрифт:
Она зевает, сжимая кончик носа большим и указательным пальцем. Моника просто вымотана. И не из-за того, что вчера ночью Леттерман не давал ей спать. Она испытывает общую усталость, как будто эти серые стены и казенный ковер в кабинете через космос проникают в нее. Она устала писать отчеты по делам, которые ничем не заканчивались. Устала смотреть своими сорокалетними глазами в глаза десятилетних детей. Ей просто необходимо было отдохнуть на Карибских островах, где буйство красок — голубая лазурь, белый песок, алые цветы — ослепляло, заставляя
Моника подпрыгивает в кресле, когда звонит телефон.
— Моника Лафлам слушает, — произносит она, резко открывая папку, лежащую на письменном столе, как будто собеседник на другом конце провода мог увидеть, что она предается мечтам на работе.
— Здравствуйте, вас беспокоит доктор Кристин Робишо. Я работаю психиатром в медицинском центре штата Мэн. — Следует пауза, и этого достаточно, чтобы Моника поняла, о чем пойдет речь. — Я должна сообщить о возможном сексуальном насилии над пятилетним мальчиком.
Пока доктор Робишо описывала поведение, с которым сталкивалась уже не раз, Моника делала пометки. Она записала фамилию пациента, фамилии его родителей. Что-то мелькнуло у нее в памяти, но она отмахнулась от этой мысли, чтобы сосредоточиться на том, что говорит психиатр.
— Вы можете переслать мне по факсу какие-либо материалы расследования? — спрашивает Моника.
— Пока в полицию не обращались. Мальчик еще не назвал своего обидчика.
При этих словах Моника откладывает ручку.
— Доктор, вы знаете, что я не могу открыть дело, пока не будет подозреваемого.
— Это всего лишь вопрос времени. У Натаниэля соматоформное нарушение, в результате он утратил речь безо всяких физических причин. Я уверена, что через пару недель он сможет рассказать нам, кто с ним так поступил.
— А что говорят родители?
Психиатр колеблется:
— Для них это необычное поведение.
Моника постукивает ручкой по письменному столу. В ее практике, когда родители уверяют, что ни по поведению, ни по высказываниям ребенка даже не догадывались о том, что он подвергается насилию, это часто означало, что насильником является один или оба родителя.
Доктор Робишо тоже это понимает:
— Я решила, что вы должны вмешаться в это дело уже на начальной стадии, мисс Лафлам. Я направила Фростов к педиатру, который специализируется на случаях жестокого обращения с детьми, для проведения более детального обследования их сына. Он пришлет вам результаты своего осмотра.
Моника приняла информацию к сведению и повесила трубку. Потом взглянула на то, что написала, пока готовилась открыть очередное дело, которое, вероятнее всего, развалится, даже не дойдя до суда.
«Фрост… — думает она, переписывая фамилию. — Наверное, однофамильцы».
Мы лежим в темноте, не касаясь друг друга, между нами добрых полметра.
— Мисс Лидия? — шепчу я, и чувствую, как Калеб качает головой. — Тогда кто? Кто еще оставался с ним наедине, кроме нас двоих?
Калеб
— Патрик оставался с ним на целую неделю, когда мы в прошлом месяце ездили к твоему двоюродному брату на свадьбу.
Я приподнимаюсь на локте:
— Ты серьезно? Патрик полицейский. Мы знакомы с ним шесть лет.
— У него нет девушки…
— Он полгода как развелся!
— Я одно хочу сказать, — Калеб поворачивается на бок, — ты знаешь его не настолько хорошо, как думаешь.
Я качаю головой:
— Патрик любит Натаниэля.
Калеб пристально смотрит на меня. Его ответ совершенно очевиден, хотя он так и не произносит его вслух: «Возможно, слишком сильно».
На следующее утро Калеб уходит из дома, пока луна еще висит на своем гвоздике на небе. Мы о таком раскладе договаривались, обмениваясь временем, как фишками в покере: Калеб закончит свою стену и вернется домой к полудню, в результате — я могу отправляться на работу. Но я никуда не пойду. Работа подождет. Это случилось с Натаниэлем, когда меня не было рядом; я не могу рисковать и еще раз выпустить его из поля зрения.
Это уважительная причина — защищать своего ребенка. Но сегодня утром я почему-то не могу понять львиц, которые охраняют своих малышей, а скорее соотношу себя с хомяками, которые пожирают свое потомство. С одной стороны, мой сын, кажется, не заметил, что я хочу стать для него героем. С другой — я и сама не уверена в том, что хочу им стать. Только не в случае, если стать героем — значит защищать мальчика, который постоянно со мной дерется.
Господи, у него есть все причины меня ненавидеть за то, что я была такой эгоисткой!
Хотя терпение никогда не было моей сильной стороной. Я решаю проблемы, ищу официальные свидетельства. И хотя я понимаю, что нежелание самого Натаниэля тут ни при чем, я злюсь на него за то, что своим молчанием он оберегает человека, которого следовало бы посадить за решетку.
Сегодня Натаниэль сам не свой. Он настаивает на том, чтобы оставаться в пижаме с Суперменом, хотя уже почти двенадцать часов дня. Хуже того, сегодня ночью он опять описался, поэтому от него воняет мочой. Вчера Калебу понадобился целый час, чтобы снять с него мокрую одежду; сегодня утром мне понадобилось целых два, чтобы понять, что у меня нет ни эмоциональных, ни физических сил с ним бороться. Но все равно я ввязываюсь в очередное сражение.
Натаниэль подобно каменной горгулье сидит на стуле, плотно сжав губы и противясь всем моим попыткам впихнуть в него еду. Со вчерашнего утра он ничего не ел. Я испробовала все, начиная от мараскиновых вишен до корня имбиря, — все содержимое холодильника от А до Я, а потом в обратном порядке.
— Натаниэль. — Я вижу, как скатывается с кухонного стола лимон. — Спагетти хочешь? Куриные палочки? Я приготовлю все, что захочешь. Только намекни.
Но он лишь качает в ответ головой.