Роковое зелье
Шрифт:
Наблюдая церемонию, я заметил, что его царское величество делал все как-то равнодушно, не смотрел в лицо своей невесты и не показал ни малейшего признака любви к ней. Даже когда произошла возмутительная сцена с Миллесимо, не выразил никакого гнева, только покраснел.
Теперь приготовляют все необходимое к браку, который, предполагается, будет в конце января; все хлопочут, чтобы явиться с надлежащим блеском, особенно иностранные министры. Я же со своей стороны могу уверить ваше преосвященство и его королевское величество в величайшем беспокойстве: денег еще не нашел, даже не дают в долг сукна на ливреи и для меня самого; но мне нужно явиться на этом торжестве с приличием, свойственным министру его величества, к милости которого я прибегаю снова, чтобы он приказал заплатить мне по крайней мере нажитое мною жалованье. Говорят о провозглашении указа, запрещающего золото и серебро на одеждах, потому что русские делают столько платья и такое богатое, что те, которые не очень богаты, разоряются единственно на подобные издержки».
Октябрь 1729 года
– Вы уже вернулись? – спросил Алекс, не веря глазам. – Как вы…
Казалось непостижимым, что Кейт проведал о том, что заветный флакон найден! Алекс хотел спросить: «Как вы узнали?», но осекся, сообразив, что этого никак не могло быть.
– Мы с де Лириа так и не повидали барона Остермана. Генрих сейчас во дворце, поэтому нас никто не принял, – проговорил Кейт, усаживаясь в то же самое кресло, в котором он сидел накануне, – и герцог пригласил меня на ужин. Нам с ним есть о чем поговорить!
– Значит, это правда… – промолвил Алекс, разумея весть о помолвке государя с княжной Екатериной Алексеевной.
– Да, правда, – кивнул Кейт. – Подробностей узнать не удалось, однако Долгорукие торжествуют. Ну что же вы хотите! Если молодому человеку всюду и везде подсовывать хорошенькую девицу, которая будет оказывать ему знаки явного расположения, рано или поздно случится то, что должно случиться! Натура, так сказать, берет свое. Natura naturans! [37]
37
Природа побеждающая (лат.).
Он развел в стороны свои короткопалые, крепкие руки таким резким движением, что манжеты откинулись, открыв запястья, а Алекс впервые обратил внимание, что Кейт не носит ни колец, ни браслетов. Ну что же, стало быть, не Кейт будет тем человеком, который пронзит горло Алекса острым клинком – вот тут, слева, где бьется кровь!
Он безотчетным движением приложил руку к горлу, вспомнив, как сделала это Даша, и словно бы вновь увидел ее, как она вошла и остановилась, не веря своим глазам, и он тоже смотрел на нее недоверчиво, словно на ожившее видение, сбывшийся сон, воплощенную мечту…
Не оживет, не сбудется, не воплотится!
– Да вы не слушаете меня, сударь, – прорвался в сознание Алекса раздраженный голос Кейта.
– Простите. Я задумался о том, что означает эта победа Долгоруких.
– Говорите по-русски, – привычно предостерег Кейт. – Каскос продолжает внушать мне опасения.
– Каскос? – пренебрежительно дернул плечом Алекс. – Он настолько поглощен своими амурными делишками с герцогом, что ничто другое для него просто не существует.
– Не нами сказано о том, что не стоит недооценивать противника, – задумчиво сказал Кейт. – У этого малого такой ищущий взгляд… Надо было видеть, как он посмотрел на меня! Полное ощущение, что пронзил насквозь и вызнал всю мою подноготную. А может быть, он уже мысленно просчитал, насколько уменьшится его порция за ужином из-за моего присутствия. Кстати, пригласить-то де Лириа меня пригласил, однако не замедлил пожалеть об этом и тотчас принялся причитать о своем безденежье: дескать, жид уже не верит ему в долг, поэтому скоро они с Каскосом пойдут просить супа святого Франциска. Что это означает?
– Испанцы называют его sopa-boba, – рассеянно отозвался Алекс, – то есть бобовый суп. Его раздают нищим при воротах всех францисканских монастырей в Испании, куда те приходят со своими горшками и ложками. При этом можно наблюдать интереснейшие сцены, потому что для некоторых нищих их порция служит даже предметом торговли.
– Надо надеяться, нам не подадут нынче этот ваш sopa-boba, иначе я предпочел бы отправиться обедать домой, – с испуганным выражением воскликнул Кейт, откровенно лукавя при этом, потому что никогда не упускал случая столоваться на дармовщинку, пусть даже и самой непритязательной или грубой пищей.
– Не волнуйтесь, у сеньора Каскоса аппетит отменный, он очень строго следит за качеством и разнообразием подаваемых блюд, – старательно улыбнулся Алекс.
– Да, ситуация складывается очень непростая, – задумчиво протянул Кейт. – Я-то, признаться, никак не мог поверить, что Долгоруким все же удастся прибрать императора к рукам. Знаете, что рассказывал мне Остерман буквально на днях? Он уверял, что юный государь начал тяготиться своей зависимостью от этой жадной семейки. Петр дошел даже до того, что навестил свою полузабытую тетушку, эту красотку Елизавету, пребывающую почти в полной опале, как говорят русские. Она пожаловалась императору на свои стесненные обстоятельства: Верховный совет урезает каждый грош ее расходов, – и они с государем, обнявшись, поплакали о прежних счастливых временах, когда их любовь-дружба цвела пышным цветом. Потом государь пообещал Елизавете вернуть эти блаженные времена. Ну а вернуть их можно только одним образом – вырвавшись из-под опеки Долгоруких! Остерман был окрылен этими словами, несмотря на свою извечную неприязнь к Елизавете. Он бесконечно изображал в лицах, как совсем недавно государь, возвращаясь с охоты, презрительно бросил кому-то, похвалившему его псарню: «Веду четырех двуногих собак!» При этом он указывал на князя Алексея Григорьевича, Ивана, Николая и эту заносчивую красотку Екатерину Долгорукую. Остерман уверял, что это означает коренной переворот в сознании императора, клялся, что теперь все пойдет по-иному: Долгоруких ждет опала, двор немедленно возвратится в Петербург, государь вновь подпадет под влияние своего верного воспитателя, которому все же удастся довершить начатое, поэтому не столь важно, что наш курьер утратил ту драгоценную ношу, которую должен был нам доставить. Дело наше, уверял Остерман, восторжествует и без всякого вмешательства извне! Словом, еще вчера этот умнейший человек кудахтал, как глупая курица. А сегодня…
– А сегодня? – рассеянно переспросил Алекс, причем у него вдруг возникло полное ощущение, что существо его раздвоилось. Одна часть вполуха слушала разглагольствования Кейта, а другой, истинный Алекс снова и снова представлял это безоглядно-счастливое – и в то же время отчаянно-несчастное выражение на лице Даши, вспоминая, как самозабвенно приоткрыла она губы под его поцелуями – и с каким ужасом отскочила вдруг, отводя глаза, полные слез.
– А сегодня мне не удалось увидеть Остермана, я же сказал! – неприветливо ответил Кейт. – Чем вы слушаете, о чем вы думаете, Алекс?
Он опомнился.
– Я думаю о словах Остермана, который сказал: «Не столь важно, что наш курьер утратил ту драгоценную ношу, которую должен был нам доставить».
– Говорю вам, это было вчера, вче-ра! – огрызнулся Кейт с неожиданной злостью. – Нынче же император объявляет княжну Долгорукую своей нареченной невестой, и означает это прежде всего следующее: влияние Долгоруких отнюдь не ослабело, а еще сильнее упрочилось. Теперь на русском троне сидит не Петр, а все эти «двуногие собаки». Что само собой означает: наше дело провалено. И во всем виноват курьер, который не выполнил задания!
Опять он за свое!..
Рука Алекса бессознательно легла на грудь – туда, где в кармане камзола лежал заветный флакон. Голова его вздернулась заносчиво, даже губы дрогнули, чтобы гордо заявить: курьер все же выполнил задание! – но он не смог произнести ни слова. Мог лишь внимать голосам, ожившим в его памяти:
«Я бы мог убить тебя, ты это понимаешь? Оставалось сказать только одно слово! Да только ее мне стало до полусмерти жалко. Не тебя, а ее, понимаешь ты?»