Роковой шаг
Шрифт:
Однако прежняя Сабрина была готова вырваться в любую минуту, пока к ней не пришел Джереми. Я присутствовала там и наблюдала за происходящим, но лишь потом я поняла, что с Сабриной происходит что-то серьезное.
Джереми очень любил ребенка, но больше всего на свете он любил Дамарис. Дамарис была его спасением. Прочитав историю их жизни, я теперь понимала, как много она для него сделала. Он был необщительным и несчастным, проклинающим жизнь затворником, который не верил ни во что хорошее в жизни. Потом появилась она; так же, как и у него, у нее были физические недостатки,
Сейчас Джереми был в полном отчаянии, и не только потому, что не хотел терять ребенка. Больше всего его тревожило здоровье Дамарис. Из-за того, что она лежала на льду, к ней мог вернуться тот недуг, которым она страдала в молодости. Джереми был уверен, что все так и произойдет. Хуже того, Дамарис была очень больна, и, зная Джереми, я понимала, что мысленно он уже похоронил ее и вернулся к тому одинокому безрадостному существованию, каким оно было до того, как Дамарис появилась в его жизни.
Лицо у него было бледным, а темные глаза сверкали. Таким я его никогда не видела. Сабрина села на кровати, пристально глядя на него.
Она всегда была чуточку не уверена в своем отце. Возможно, он был не столь чувствительным к ее чарам, как большинство из нас. И, конечно, она знала, что все беды произошли из-за ее непослушания. Но тогда она не понимала, насколько виновата.
Джереми остановился в ногах ее кровати, глядя на дочь почти с неприязнью, как будто хотел увеличить дистанцию между собой и ею.
Когда она посмотрела на отца, ее прелестные глаза расширились, а губы задрожали. Некоторое время Джереми молчал, и Сабрина, которая не терпела молчания, воскликнула:
— Папа… я… прости…
— Ты просишь извинений? — спросил он и посмотрел на нее с ненавистью. — Ты злая девочка, — продолжал он. — Понимаешь, что ты сделала со своей мамой? Она потеряла ребенка, которого так ждала. И она больна… очень больна. Тебе же говорили, что кататься на пруду опасно и что ты не должна ходить туда. Тебе запретили идти…
— Я не знала… — начала Сабрина.
— Ты знала, что поступаешь не правильно, но пошла кататься, несмотря на то, что тебе запрещали. А твоя мать рисковала жизнью, спасая тебя. Может быть, ты убила ее…
Я непроизвольно вскрикнула:
— О нет, нет, пожалуйста…
Но Джереми даже не посмотрел в мою сторону. Повернувшись, он вышел из комнаты.
Сабрина все еще смотрела перед собой пристальным взглядом. Потом она повернулась ко мне и бросилась в мои объятия. Ее тело сотрясали рыдания; она долго плакала. Я гладила ее по волосам и пыталась успокоить, но тщетно. Впервые в жизни она лицом к лицу столкнулась с ситуацией, из которой ей было не выйти с помощью своих чар.
Дом был полон печали. Тревога по поводу здоровья Дамарис росла. Она потеряла ребенка, но на этом беды не закончились. Она действительно была серьезно больна. И дело было не только в пессимизме Джереми, который говорил, что она может не поправиться.
Присцилла и Арабелла приезжали в Эндерби каждый день, хотя вряд ли кто-нибудь из нас мог чем-то помочь Дамарис. Меня также беспокоила Сабрина, которая сильно изменилась. Она утратила свою жизнерадостность, стала молчаливой, почти угрюмой. Нэнни Керлью говорила:
— Она такая же непослушная, как всегда, только по-другому. Она доставляет больше хлопот, чем все дети, которых я прежде растила. Она дразнит милого маленького Жан-Луи. Я думаю, она ревнует к нему.
Я часто сидела рядом с Дамарис, потому что ей вроде бы становилось лучше в моем присутствии.
— Она так много заботилась о тебе, — сказала мне Присцилла. — Ты очень много для нее значишь.
Как-то я взяла Сабрину с собой. Она не хотела идти, но я уговорила ее.
Дамарис улыбнулась своей дочери и протянула ей руку. Сабрина отпрянула, но я прошептала:
— Ну же, возьми маму за руку. Скажи ей, как ты ее любишь.
Сабрина взяла мать за руку и вызывающе на нее посмотрела.
— Да благославит тебя Господь, моя дорогая, — сказала Дамарис.
Лицо у Сабрины смягчилось. Кажется, она была готова заплакать.
Сейчас, как никогда, ей нужна была ласка. Джереми глубоко ранил ее чувства. Он не должен был так поступать, ведь Сабрина была еще ребенком. Конечно, она поступила опрометчиво, беспечно — но и только. Я чувствовала, что Сабрине нужна любовь, которую могла ей дать Дамарис, но Дамарис болела, и я подумала, что должна сама позаботиться о Сабрине.
Пришло время возвращаться домой. Я знала, что у Ланса есть какое-то дело относительно загородной недвижимости, и было нетрудно догадаться, что ему необходимо уехать в Лондон. Эмма тоже выказывала беспокойство. Эндерби сейчас не представлялся подходящим местом для счастливого времяпровождения.
Я поговорила об этом с Лансом. Он признался, что хочет вернуться в Лондон, но я сказала, что не могу уехать из Эндерби в тот момент, когда жизнь Дамарис все еще в опасности. Меня беспокоила и Сабрина. Ланс все сразу понял.
— Но мы все не можем здесь остаться, — сказал он. — Нас слишком много. Кроме того, мы все немного устали друг от друга.
У меня мелькнула мысль, что ему здесь скучно. Мы намеревались оставаться здесь только на рождественские праздники. Здесь не было карточной игры, которую вряд ли одобрили бы в Эверсли. Ланс, должно быть, находил спокойную жизнь за городом, лишенную всякого риска, очень монотонной.
Мы договорились, что Ланс вернется в Лондон, а Эмма, Жан-Луи и Нэнни Госуэлл будут сопровождать его; я же останусь до тех пор, пока не станет наверняка известно, что Дамарис поправляется.