Роковой шторм

Блейк Дженнифер

Затем девушки принесли накидку из прозрачного розового самаркандского шелка и надели на нее. Покрывало более темного оттенка опустили ей на лицо. Джулия посмотрела на себя, осознав, что ее тело ясно видно сквозь шелк. Хотя это одеяние было несомненно приятнее, чем корабельная роба, она не могла поверить, что это — обычная одежда женщин турецкой империи. Ведь даже нумидийские девушки выглядели более пристойно. Однако нельзя было отрицать разумность их выбора: розовый шелк хорошо сочетался с ее естественными цветами, через его воздушные складки кожа Джулии мерцала, словно живой мрамор, розовые соски казались рубиновыми, а синяков почти не, было видно. Разумеется, будущее

больше не-было для нее загадочным, но теперь у нее родилось подозрение, что это произойдет публично. Она не ожидала такого скорого развития событий, несмотря на слова врача Измаила: «Если тебя выберут…» Араб объяснил ей, что, возможно, ее будет осматривать представитель шаха, чтобы выяснить, подходит ли она для гарема. Это считалось большой честью, но вряд ли можно рассчитывать на нее. Гарем давно уже не пополнялся: дей был пожилым правителем и в последнее время все чаще обращался к радостям ума. Однако упорно носились слухи об указе, обязывающем всех работорговцев изыскивать для дворца необычайно красивых женщин. Если ее не выберут, она попадет к работорговцу, который предоставит возможность ее осмотра более широкому кругу клиентов. В Алжире насчитывалось свыше пяти тысяч домов, принадлежащих мужчинам, ищущим новизны и разнообразия в постели», пять тысяч тюрем, готовых поглотить ее. Ирония заключалась в том, что, хотя все пять тысяч могли свободно глазеть на ее тело, ни один не мог видеть ее лица без покрывала, кроме работорговцев и человека, который ее купит. Сколько раз ей придется демонстрировать себя, пока ее наконец купят? Сколько непристойностей придется выслушать и испытать?

Девушки-рабыни уложили складки ее одеяния так тщательно, словно с нее должны были писать портрет, затем склонились в глубоком поклоне, который, естественно, адресовался не Джулии, а ширме, стоявшей у стены как раз перед ней. Острый слух молодой женщины уловил приглушенный шепот; кто-то наблюдал за ней оттуда. Смириться с этой мыслью было нетрудно, но ей вдруг захотелось убежать и спрятаться. Только сжав зубы, усилие воли она с трудом подавила этот импульс. Джулия поняла, что за ширмой находились два человека, так как слышала вопросы и ответы. Они обсуждают ее, словно телку или кобылу, выставленную на продажу, невольно с отвращением подумала она. Джулия почти не сомневалась, что один из них — арабский врач, другой голос принадлежал незнакомцу, привыкшему повелевать.

— Повернись.

Она повиновалась, как во сне, без всякой грации и желания понравиться.

— Ты что-нибудь умеешь?

Джулия задумалась.

— Что именно, эфенди? — спросила она наконец. — Я могу многое.

— Умеешь ли ты петь или играть на цимбалах?

— У меня обычный голос, и я никогда не играла на цимбалах, но умею играть на фортепиано.

— А твои остальные умения, какие из них пригодны, чтобы развлечь мужчину, уставшего от забот? — спросил голос.

— Я умею ездить верхом и стрелять…

— Бесполезно, даже если это не пустая похвальба, за которую ты заслуживаешь наказания.

Джулия порылась в памяти, затем, облизнув губы, сказала:

— Я умею играть в азартные игры и часто играла в шахматы с отцом, когда он был жив.

— Ты танцуешь?

— Ну да, — начала Джулия, потом поняла, что человек по ту сторону ширмы вряд ли имел в виду танцы, исполняемые западными женщинами на балах.

— Вот это в твою пользу.

Второй человек за ширмой что-то пробормотал, и первый снова спросил:

— Говорят, ты знакома со знаменитым Наполеоном Бонапартом и носишь его эмблему. Ты его родственница?

— Нет, эфенди. Мой отец был его последователем.

—

Но ты беседовала с ним лицом к лицу, без покрывала, по обычаю Франкистана?

— Да, эфенди.

— Я хочу видеть эту эмблему.

Джулия поднесла руку к шее, где так много дней находилась золотая пчела. Ее там не было.

— К сожалению, ее сняли вместе с моей одеждой.

Прозвучал приказ, и одна из рабынь с поспешным поклоном удалилась. Она быстро вернулась, неся на ладони золотую пчелу. Поклонившись вновь, она передала ее через ширму.

Джулия попыталась примириться с потерей пчелы. Она потеряла так много всего, так много, что не позволяла себе думать об этом. Что значила сейчас утрата маленького украшения?

— Любопытно, — сказал человек за ширмой, — очень любопытно. Интересно, почему пчела? Львы, орлы, соколы, драконы — это я понимаю. Но почему пчела?

Джулия облизнула губы.

— В древние времена считалось, что ульем правил император, заботившийся о благе своих подданных — пчел, а они, в свою очередь, приносили ему дань, и это был естественный порядок вещей. Мой отец говорил так, эфенди, хотя я не могу утверждать этого. — Ответа не последовало, и Джулия продолжила:

— Пчела дорога мне, эфенди. Могу ли я… будет ли мне позволено оставить ее?

Согласие было дано небрежно, как бы невзначай, словно у говорящего были дела поважнее. Чувствуя, как слезы подступают к горлу, Джулия приняла брошь из рук рабыни. Она так крепко сжала ее, что крылышки вонзились в ладонь.

Раздалось шуршание одежды, словно человек за ширмой встал. Джулию охватил необъяснимый ужас, хотя она не могла бы ответить, что больше пугало ее: быть отосланной или оставленной в гареме.

— Отведите ее в комнату гарема, — раздался приговор. — Позаботьтесь, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Джулии казалось, что она уже находится в гареме. Она обнаружила свою ошибку, когда ее вновь поручили заботам Абдуллы. Они прошли мимо коридоров, прежде чем остановились перед большой дверью с арабской вязью, выложенной слоновой костью, которую охраняли двое евнухов-эфиопов — черных, словно адская ночь.

Снова Абдулла снял ключ с пояса. Они вошли в огромную спальню со сводчатым потолком. Закрытая на ночь, с опущенными ставнями, она слабо освещалась бронзовыми светильниками. На низких диванах возвышались горы шелковых подушек? с маленьких столиков из черного дерева и слоновой кости призывно манили фрукты и сладости. Стены, обитые яркими тканями с геометрическими узорами, едва проступали из темноты. Ковры, мягкие, с богатым» разноцветным орнаментом, устилали гладкий мраморный пол. В одном углу в кадках небольшая рощица апельсиновых деревьев приглашала отдохнуть в тени ветвей, к которым маленькими золотыми цепями были прикованы бесчисленные птицы с украшенными драгоценными камнями перьями.

Из общей комнаты выходили несколько коридоров, в каждый из которых вел занавешенный дверной проем. Абдулла повел ее к одному из них, расположенному посреди зала, откинул занавес, тяжелый от металлических нитей, которые звенели при каждом движении, и знаком показал, что нужно войти. Помня предостережения арабского врача, Джулия склонила голову в вежливом поклоне и подчинилась.

Комната оказалась небольшой, с окном, укрепленным узорчатой железной решеткой, через которую проникала ночная прохлада. У одной стены находилась кушетка, у другой — инкрустированный сундук. Все это Джулия разглядела, откинув занавес над дверью после ухода Абдуллы. Хотя с потолка свисала лампа, она не горела. Единственным освещением служил звездный свет и слабое мерцание фонаря в проходе.