Роковые годы. Новые показания участника
Шрифт:
Нам становится известным, что он привез с собой проект договора о сепаратном мире, составленный немецкой Главной квартирой. Мы уже знаем, что в первом пункте этого договора, перед перечислением условий, оставлено место в кавычках для проставления даты, а за этим местом стояли слова: «месяца мая сего года», когда должно начаться перемирие. У нас начинает слагаться впечатление, что ему через скандинавские страны открыты кредиты до 3 миллионов рублей на приобретение газеты для пропаганды германофильских идей.
Следить за ним среди общего развала, особенно за его корреспонденцией, было очень трудно.
Но как ни был хитер К., но наклонность к широкой жизни заставила его делать промахи; некоторыми
Среди телеграмм, отправленных К. в Стокгольм, из тех, что попали мне в руки, обращали на себя внимание сообщения о трениях в каком-то «бюро» и о «Богданове», служившем в этом бюро. Большая часть телеграмм шла в Стокгольм по адресу госпожи Брейденбейд, а некоторые из них – на имя Гуревича. Все они были на французском языке. Содержание нескольких в переводе дословно такое: «Из-за несогласий в бюро ожидаются скорые перемены его состава», – «Богданов, по всей вероятности, скоро покинет бюро», – «Богданов покидает бюро», – «Переведите полмашины в Стокгольм, полмашины в Христианию». Эти телеграммы обыкновенно были зашифрованы довольно примитивным шрифтом – вставкой лишних слов в известном порядке. Читать их стало совсем просто после того, как удалось скопировать шифр, которым пользовался К.
Приурочивая содержание телеграмм к известным политическим событиям, талантливый судебный следователь В. уже через 2 недели высказал мне гипотезу, что если в телеграммах К. заменить слово «бюро» словами «Временное правительство», а «Богданов» – «Милюковым», то по датам эти телеграммы приобретают значение точных донесений о несогласиях среди членов Временного правительства и удаления министра иностранных дел Милюкова. Как известно, Милюков стоял за безоговорочное продолжение войны и в этом вопросе поддерживался политикой английского посла Бьюкенена.
Эти предположения мы считали уже весьма обоснованными после получения мною двух телеграмм, отправленных К. одновременно: одной, зашифрованной, на имя Брейден-бейд, а другой, официальной, своему частному знакомому, русскому послу в Швеции Н., телеграмм, посланных вслед за уходом Милюкова. Первая гласила: «После разногласий Богданов удален из бюро». Вторая – «Ожидается назначение Терещенко. Искренне поздравляю» [30] .
Чтобы проникнуть в дело К., мне необходим был Стокгольм, и майор английской миссии Alley с неизменной готовностью точно выполнял по телеграфу мои многочисленные просьбы. На исполнение каждой из них уходило всего 2–3 дня. Этим путем мне и были доставлены почти все перечисленные телеграммы, которые я отчаялся разыскать в Петрограде. Майор Alley установил через английскую разведку в Стокгольме, что Брейденбейд интимно связана с К.; уже через неделю он привез мне ее фотографические карточки и доказал, что она постоянно сносится с немецким Главным штабом.
30
Милюкова сменил Терещенко.
Тем временем К. продолжал объезжать редакции больших газет. После неудачных попыток в Петрограде он задумывает поехать на несколько дней в Москву постучаться в «Русское слово». С ним в вагон, будто случайно, усаживаются неизвестные ему спутники, возглавляемые Каропачинским.
Тут, при отходе поезда, происходит небольшое приключение с двумя дежурным агентами, тоже приехавшими на вокзал по следам К. Второпях снаряжая Каропачинского, мы не успеваем послать им приказание не ехать по железной дороге. Эти двое доходят до станции, но здесь их останавливают советские рогатки, для прохода которых надо иметь пропуск на выезд из Петрограда, а достать его мог далеко не всякий. Они спешат в комиссариат станции; но милиция относится к их объяснениям с недоверием, а также к их документам, усматривая в наших двух агентах скрывающихся контрреволюционеров, желающих бежать от суда народного. Время уходит в разговорах, а на платформе один за другим раздаются звонки, уже слышится свисток паровоза. Тут один из двух, выдающийся старший агент Касаткин, не выдерживает: не желая расстаться с К., он, к удивлению бдительной стражи, бросается в дверь, выскакивает на платформу, бежит к отходящему поезду, вскакивает на подножку и уносится, как был, – без билета и без денег – в неизвестное для него направление. Уже в вагоне он, к удивлению своему и радости, попадает на Каропачинского.
После бегства Касаткина положение его оставшегося коллеги становится совсем незавидным. Его арестовывают, допрашивают, передопрашивают, препровождают в Таврический дворец и уже оттуда, внимая просьбам самого потерпевшего, под конвоем доставляют в контрразведку.
Поездка в Москву нам представлялась как путешествие в неизвестное государство. Мне было неясно, что происходит в Округе моего соседа, а о сношениях шифрованными телеграммами нельзя было и подумать. Снабжаю Каропачинского на всякий случай письмом от Переверзева к прокурору Московской Судебной палаты об оказании ему всяческого содействия.
В «Русском слове» К. также постигает неудача. Каропа-чинский едет в редакцию узнавать подробности и на вопрос, почему газета так категорически отвергает сотрудничество К., один из редакторов ответил, что еще перед революцией, примерно в 1916 году, К. прислал несколько статей, но их редакция не пропустила. «Внешним образом статьи эти, – говорит редактор, – удовлетворяли всем условиям для напечатания: темы интересны и в высшей степени патриотичны, а форма изложения не оставляла желать лучшего. Однако после прочтения у вас остается какой-то неприятный осадок – аrri`e go^ut; вы лишены возможности обличить автора, ибо его выводы одинаково патриотичны, как и все содержание. Но на его статью у вас самого вывод напрашивается совершенно иной, а в результате мысли, им затронутые, оказываются для вас отравлены».
В Москве мои агенты переусердствовали: К. замечает, что за ним следят, старается замести следы, проходит через дома с двойными выходами, через общественные места, фойе театров и т. п.
Через несколько дней он возвращается Петроград, где продолжает вести переговоры и главным образом через своих старых знакомых публицистов. Убедившись, что большая пресса не склонна воспользоваться предлагаемой ей поддержкой, К. начинает обращаться в небольшие газеты, которые «держал до сих пор в резерве». Так, по крайней мере, выражался он в разговоре с некоторыми из окружавших его друзей.
Из лиц, посещавших К. в этот период, к нам в первый раз попадает на учет некий Степин. Наблюдение сразу подтверждает его активную роль среди большевиков, а самостоятельное расследование, законченное уже после дела К., обнаруживает, что Степин был агентом Ленина по найму солдат и рабочих для участия за деньги в демонстрациях большевиков.
К Степину мы вернемся еще несколько раз. С К., по моим сведениям, он часто виделся. О том, что К. мог передать какие-нибудь деньги Степину, не могло быть и речи: небольшие авансы, полученные им в Стокгольме, иссякли; он сам уже начинал испытывать денежные затруднения. У меня составилось тогда впечатление, что через этих двух людей связывались две различные немецкие сети.