Роковые годы
Шрифт:
Попросив его достать какие только можно подробности, я погнал автомобиль к министру юстиции.
Застаю Переверзева одного в своем малом кабинете. Он сидит за письменным столом и что-то пишет. Кладу перед ним записку и в двух словах называю источник сведений.
Переверзев читает, вскакивает и молча быстро идет к двери.
– Постойте, Павел Николаевич, – говорю ему вдогонку, – у меня к вам еще несколько вопросов.
Переверзев останавливается, поворачивается:
– Да разве после этого могу я чем-нибудь заниматься! – машет он моей запиской и скрывается за дверью.
Встречаемся вечером. Мрачен и неразговорчив.
– Ну как, Павел Николаевич?
– Мне сказали, что эти сведения из старого департамента полиции, который их выдумал нарочно!
– Что вы, что вы! Да ведь эти данные напечатаны
– Говорил…
Я не спросил, к кому именно он обращался. Не подлежит сомнению – к другим своим коллегам по Правительству.
Здесь перед нами разыгрывается удивительнейшее явление. Чернов был не только министром, но и входил в состав Правительства, которое представляло Верховную власть страны. Верховная власть не удаляет этого министра, но в то же время не игнорирует полученные о нем сведения. Напротив: все начинают взапуски предупреждать друг друга, рекомендуя быть осторожным и воздержаться говорить о военных делах в его присутствии. Так было, например, на заседании 3 августа, происходившем при участии Верховного Главнокомандующего Корнилова. Наконец, бывали случаи, что в присутствии Чернова министры осторожно дергали один другого за рукав. Такая аномалия являлась еще одним противоречием правительства среди многих других; она имела свои объяснения. Совет солд. и раб. депутатов очень считался с партией эсеров, особенно первые месяцы. А Чернов – видный эсер – был даже председателем съезда своей партии, который состоялся в Петрограде с 25 мая по 4 июня. Он имел большое влияние и так умело провел съезд, что Керенский оказался забаллотированным и не попал в Центральный комитет партии.
После июльского восстания неприятные для Чернова слухи поползли в печать в период второго кризиса власти. Поднятые нами два месяца назад, они на этот раз исходили из старых эмигрантских кругов, подтверждали правильность документов Департамента полиции, отнюдь не противоречили указаниям английской контрразведки и сводились к следующему.
В 1915 году в Париже Чернов со своими единомышленниками пробовал издавать газету «Жизнь», но за отсутствием средств она не замедлила прекратить свое существование. Тогда в октябре того же года Чернов переселяется в Швейцарию. В Женеве Чернов, Натансон, Камков, Зайонц, Диккер, Шаншелевич и другие, пользуясь германскими субсидиями, организовывают «Комитет интеллектуальной помощи русским военнопленным в Германии и Австро-Венгрии». Этот комитет издавал на немецкие деньги журнал «На чужбине», который бесплатно рассылался на немецкие же средства по лагерям русских военнопленных [36] .
36
Судить о направлении журнала можно по воспоминаниям Г. Алексинского: «Souvenir d’un condamne a mort», pp. 3–4:
В апреле 1917 г. Савинков, Дейч, Алексинский, Чернов и другие возвращаются на пароходе в Россию; с ними же несколько десятков русских солдат, бежавших из немецкого плена через французский фронт. К последним подходят Чернов и Алексинский. Чернов спрашивает: читали ли они журнал «На чужбине» и как он им понравился.
Ответ: «Не очень». Чернов: «Почему?» Солдат поясняет: «В нем писали хорошо лишь о Германии, а о нашей России говорили только дурно». Разговор обрывается.
Напомним, что за люди сидели в этом гнезде.
Связи Натансона с Германией доказывать излишне: о них в свое время достаточно сказал тот же эсер Савинков.
В отношении Зайонца, по донесениям военного агента в Швейцарии, было установлено, что он вошел в тесные сношения с вышеназванным А. Пельке фон Норденшталем. Зайонц же, кстати, предлагал ему свои услуги для доставки материалов для покушений.
Наконец, Камков получает деньги с одной стороны от того же Пельке фон Норденшталем; а из другого кармана – от германского вице-консула в Женеве Гофмана.
Про Чернова старые эмигранты говорили так: лично он не состоял в непосредственных сношениях с Пельке фон Норденшталем – деньги приносил Камков; но Чернов знал, чьи это деньги, знал, за что они даются, и ими пользовался за свои труды, которые отвечали
В 1917 году в Петрограде я не мог доказать, передал ли в Швейцарии два года тому назад Пельке деньги Чернову из рук в руки. Если они виделись, то вряд ли в присутствии понятых. Поэтому, раз я не могу доказать, то, по строгому принципу, которому следую при составлении настоящих строк, я не считаю себя вправе утверждать, что Чернов лично виделся с Пельке, и не могу настаивать на этой детали.
Мне часто возражали, что он циммервальдовец [37] и совсем не скрывает своих пораженческих убеждений. Чернов – интернационалист, у него нет отечества.
37
Участник интернациональной социалистической конференции 9-12 сентября 1915 г. в Циммервальде.
Но, несмотря на все значение Интернационала и ужасы Великой войны, наша эпоха глубоко национальна. Он, пораженец, – был министром во время войны; а в 1918 году Чернов – интернационалист – становится председателем первого русского Учредительного Собрания. Ну а тогда, в 1917 году, газеты заговорили о его деятельности в Швейцарии со слов патриотически настроенных левых эмигрантов, а вовсе не по доносам Департамента полиции, который всегда почему-то все выдумывал нарочно!
Чернов даже вышел из состава министров, чтобы, как он заявил, реабилитировать свою честь; но третейский суд так и не состоялся. 22 июля Центральный комитет социалистов-революционеров постановил выяснить дело в трехдневный срок, а до того времени эсерам в Правительство не входить.
Кризис затягивался. Министр Некрасов и другие приложили все усилия, чтобы свести «недоразумение» на нет, и Чернов благополучно вновь стал министром [38] .
Но с какой легкостью ни зачеркивать все, что было против него, – конечно, кроме того, что свидетельствовало само левое крыло старой эмиграции, мы вплотную подходим к психологии Ленина: один разрушал Россию в 1916 году, а другой в 1916–1917 годах.
Глава 9
Дача Дурново
38
Слово «недоразумение» сказал Некрасов.
На берегу Невы, совсем недалеко от заводов Выборгского района, стоял двухэтажный дом, окруженный великолепным парком. Вся усадьба с началом революции была захвачена небольшой группой выпущенных на свободу грабителей. И вот вокруг живописного уголка нашей столицы одна за другой начинают слагаться легенды, нередко самого противоречивого содержания. Взвинченное воображение чего только не приписало этому поистине «заколдованному месту», история с которым невольно приводит на память всем известный рассказ Гоголя. Слухи быстро облекались в фантастические образы; а образы жонглировались на митингах увлекающимися демагогами, глаголящими устами «самого народа».
На эти признаки много энергии и времени потратил Всероссийский съезд Советов, собравшийся в Петрограде 3 июня [39] . Присутствие на даче одного-двух анархистов в устной передаче сразу же выросло в целую группу анархистов-активистов. Митинг в 123 человека разного рода клиентов прокурорского надзора без особого усилия воображения разросся в полномочное собрание анархистов-коммунистов, посылавшее по той же летучей почте в Таврический дворец свои ультиматумы и угрозы вооруженных демонстраций.
39
1090 делегатов, из них 105 большевиков и 32 интернационалиста.