Роковые сапоги
Шрифт:
– Снимите куртку, мистер Стабз, и верните Бантингу жилет.
Я послушался и оказался без жилета и без куртки, а эти мерзавцы пялили на меня глаза и ухмылялись. Хотел надеть куртку, а он:
– Погоди! Снять с него панталоны!
О, негодяй, о, зверь! Сэм Хопкинс - он был у нас в школе самый высокий - стащил с меня панталоны, взвалил меня к себе на закорки, и... меня высекли! Да, сэр, высекли! О, мщение! Меня, Роберта Стабза, справедливейшего из смертных, зверски выпороли, когда мне было всего десять лет от роду! Хоть февраль и самый короткий месяц, я долго не мог его забыть.
Март. Гроза и ливень
Когда матушка узнала, как поступили
Нельзя сказать, чтобы я блистал в школе, - в латыни, например, я так и не пошел дальше ненавистного "Propria quae maribus" {Что свойственно морям (лат.).}, в котором никогда не мог понять ни единого слова, хоть и по сей день помню его наизусть; однако благодаря моему росту, возрасту и матушкиным хлопотам, я пользовался преимуществами, которые предоставлялись старшим ученикам, и по праздникам мне тоже разрешали ходить в город на прогулку. Посмотрели бы вы, какими щеголями мы выступали! Я очень хорошо помню свой тогдашний костюм: сюртучок цвета грома и молнии, изящный белый жилет с вышивкой на карманах, кружевное жабо, панталоны до колен и нарядные белые чулки, бумажные или шелковые. Костюм был просто картинка, однако в нем не хватало пары сапог. У трех учеников в школе были сапоги, - как страстно мне хотелось, чтобы у меня они были тоже!
Но когда я написал об этом батюшке, тот ответил, что и слышать не желает ни о каких сапогах; для матушки же три фунта (столько стоили сапоги) были слишком большой суммой, она не могла выкроить ее из денег, которые батюшка давал ей на хозяйственные расходы; мне их тоже неоткуда было взять, - ведь казна моя в те времена оскудела. Однако желание иметь сапоги было так сильно, что я решил приобрести их любой ценой,
В те дни в нашем городке жил немец-сапожник, - потом он переехал в Лондон и нажил там состояние. Я поставил себе целью достать сапоги у него, не теряя надежды разделаться через год-другой со школой, - и тогда плакали бы его денежки, - или все-таки вытянуть деньги у матушки и заплатить ему.
И вот в один прекрасный день отправился я к сапожнику (звали его Штиффелькинд), и тот снял с меня мерку.
– Вы слишком молодой человек, чтобы носить сапоги, - заметил немец.
– Молод я или стар, это уж не твое дело, - отрезал я.
– Не хочешь шить сапоги - не шей, но с людьми моего звания изволь разговаривать почтительно!
– И я добавил несколько отборных ругательств, чтобы внушить ему, какая я почтенная личность. Они возымели должное действие.
– Бодождите, сэр, - сказал он, - у меня есть превосходная пара, они вам будут как раз.
– И моему взору предстали самые красивые из всех сапог, которые мне когда-либо доводилось видеть.
– Они были сшиты для достопочтенного мистера Стифни из гвардейского полка, но оказались ему малы.
– В самом деле?
– воскликнул я.
– Стифни - мой троюродный брат. А теперь скажи мне, мошенник, сколько ты хочешь содрать с меня за эти сапоги?
– Три фунта, - отвечал он.
– Ого! Цена, конечно, бешеная, но я с тобой сквитаюсь, потому что денежек своих ты скоро от меня не получишь.
Башмачник заволновался и начал было:
– Сэр, я не могу отдавать вам сапоги без...
Но тут меня осенила блестящая мысль, и я прервал его:
– Это еще что такое? Не смей называть меня "сэр". Давай сюда мои сапоги, и чтобы я больше не слышал, как ты называешь аристократа "сэр", понял?
– Сто тысяч извинений, милорд, - заговорил он, - если бы я зналь, что ваша светлость - лорд, я бы никогда не назваль вас "сэр". Как я буду записать ваше имя в книгу?
– Имя? Э-э... Лорд Корнуоллис, как же еще!
– сказал я, направляясь к двери в его сапогах.
– А что делать с башмаками милорда?
– Пусть пока лежат у тебя, я за ними пришлю. И я вышел из лавки, небрежно кивнув немцу, который в это время завертывал мои башмаки.
* * *
Я не стал бы рассказывать вам об этом эпизоде, если бы эти проклятые сапоги не сыграли в моей жизни столь роковой роли. В школу я вернулся распираемый гордостью и без труда удовлетворил любопытство мальчишек относительно способа приобретения моей замечательной обновки.
Но вот как-то утром в роковой понедельник, - вот уж поистине был черный понедельник, иначе не скажешь, - когда мы с мальчиками играли во время перемены во дворе, я вдруг увидел окруженного толпой учеников человека, который, казалось, искал кого-то среди нас. Я весь похолодел: то был Штиффелькинд. Зачем он здесь? Он что-то громко говорил, и вид у него был сердитый. Я бросился в класс, сжал голову руками и принялся читать, читать изо всех сил.
– Мне нужен лорд Горнуоллис, - донесся до меня голос этого отвратительного человека.
– Я знаю, его светлость ушится в этой превосходной школе, ботому что видел его вчера вместе с мальшиками в церкви.
– Какой, какой лорд, вы сказали?
– Ну как же, лорд Горнуоллис, такой толстый молодой дворянин, он рыжий, немножко косит и ужасно ругается.
– У нас нет никакого лорда Корнуоллиса, - сказал кто-то, и наступило молчание.
– Стойте, я знаю!
– закричал этот негодяй Бантинг.
– Да ведь это же Стабз!
– Эй, Стабз, Стабз!
– хором закричали мальчишки, но я так усердно читал, что не слышал ни слова.
Наконец двое из старших учеников ворвались в класс, схватили меня за руки и поволокли во двор, к башмачнику.
– Та, это он. Я прошу у вашей светлости прощения, - начал он, - я принес башмаки вашей светлости, которые вы оставили у меня в лавке. Они так и лежали завернутые с тех пор, как вы ушли в моих сапогах.
– Какие башмаки? Что ты мелешь? Я тебя первый раз в жизни вижу, сказал я, зная, что остается только одно - отрицать все до конца.
– Клянусь честью дворянина!
– воскликнул я, поворачиваясь к мальчишкам. Они заколебались. Если бы мне удалось заставить их поверить мне, все пятьдесят человек набросились бы на Штиффелькинда и проучили его на славу.