Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг
Шрифт:
– Тридцать восемь.
У Бусбека невольно вырвалось:
– Ого!
И впрямь пора править, не то собственные сыновья повзрослеют.
А потом случилось страшное…
Уже имевший в руках письма Мустафы, подписанные «Султан Мустафа», что само по себе означало смертный приговор для шехзаде, султан Сулейман еще обнаружил, что австрийский посол направился вместо его шатра к шехзаде!
Много лет назад султан Мехмед Фатих объявил:
– Любой, кто покусится на мою законную власть, будет
Завоеватель Константинополя считал, что лучше потерять принца, чем провинцию, не говоря уже о троне или разжигании гражданской войны, его поддержало высшее духовенство (которое сам султан и возглавлял), а потому его потомки, придя к власти, безжалостно уничтожали родственников мужского пола, могущих претендовать на трон, включая собственных взрослых сыновей.
А тут наследник, которому под сорок, и почти шестидесятилетний султан. Было от чего забеспокоиться Сулейману, обнаружив, что австрийский посол отправился прямиком к Мустафе.
Янычары упорно твердили, что это дело рук султанши Хуррем и ее подпевалы султанского зятя Рустем-паши, бывшего сераскером (главой) похода. Все понимали, что шехзаде Мустафа переступил черту дозволенного, но считали, что султану пора на покой.
Никто не задумывался, что покой будет вечным, а такого едва ли мог желать даже престарелый султан. К тому же Мустафа, придя к власти, непременно уничтожил бы братьев с племянниками – детей султанши Хуррем.
Султан Сулейман опередил сына – приказал уничтожить его самого, а затем и его единственного сына тоже. Матери шехзаде Мустафы Махидевран пришлось оплакивать не только самого Мустафу, но и семилетнего внука.
…Бусбека спасло только то, что сам Сулейман о нем забыл. Все же казнить старшего сына, по своим качествам вполне достойного трона, – не самое легкое дело для отца.
К тому же, поход продолжился, персидский шах вовсе не был намерен сдаваться, несмотря на казнь своего сообщника из султанской семьи. А во всех грехах привычно обвинили султаншу Хуррем и ее зятя Рустема-пашу.
Не написал Гиселин де Бусбек и о том, что в Алеппо умер младший из султанских сыновей шехзаде Джихангир. Говорили, что от тоски по старшему брату, который незадолго до похода приблизил к себе младшего. Никто не желал слушать, что влияние старшего было вовсе не положительным, что и без того больной с детства Джихангир стал принимать дурманящие средства. Опий хорош только для обезболивания изредка, к нему легко привыкнуть, а вот отвыкнуть невозможно. Дозу приходится увеличивать и рано или поздно она становится смертельной.
Но какое кому дело до этого? Умер и умер, на Джихангира никогда не рассчитывали, как на султана, и без него наследников хватало.
Пожалуй, смерть младшего из шехзаде прошла почти незамеченной.
И еще об одном умолчал посол (об этом он рискнул бы писать только в секретном послании своему королю): прошел слух, что шехзаде Мустафа не казнен, ему удалось выжить. Нет, того человека, что вошел в шатер Повелителя, действительно задушили. Но как любой восточный правитель, шехзаде Мустафа был очень осторожен,
Гиселин Бусбек оказался умным дипломатом, он извлек урок из увиденного, верно оценил возможности Османской империи и силу ее правителя султана Сулеймана. Больше ошибок посол не допускал, а ведь служил связующим звеном между Австрией и Турцией еще очень долго, и при сыне Сулеймана, и при его внуке тоже.
Рустем-паша прислал два письма – одно жене Михримах Султан, второе теще – всесильной Хасеки Хуррем Султан, хотя мог бы написать только одной, все равно мать с дочерью словно единое целое.
– Госпожа, гонец от Рустем-паши…
По тому, как нынешний главный евнух Джафер-ага взволнован, ясно, что гонец срочный, а срочный гонец и не от Сулеймана, а от Рустема мог означать только… О нет!
Не успев сорвать печать с письма, почти выкрикнула:
– Повелитель?!
Евнух поспешно ответил:
– Нет, Повелитель здоров, да продлит Аллах его дни.
– Иншалла…
Строчки прыгали перед глазами, от волнения пыталась прочесть слева направо, руки дрожали, пришлось отвернуться от слуг, чтобы не заметили.
Но, конечно, заметили, хотя вида не подали. У нее вышколенные служанки, не хотят потерять свои места и отправиться топить печи в хаммам.
Рустем сообщал, что… Повелитель казнил шехзаде Мустафу!
– О Аллах!
Этого просто не могло быть! Но это было, вот оно сообщение Рустем-паши. На всякий случай глянула на печать, нет, все верно, да и почерк самого Рустема, не секретаря. Зять не умеет писать ровно, его строчки неизменно ползут вверх, потому весь текст получается изогнутым, и закорючка в конце предложения тоже его. Конечно, можно подделать, но зачем?
– Аллах, о чем я думаю, какая подделка, Мустафа казнен!
Эстер говорила, что на сей раз Повелитель решится, знала что-то неведомое ей, конечно, знала.
Роксолана вспомнила о застывших за ее спиной евнухе и служанках. Повернулась, окинула взглядом сверху вниз:
– За предательство Повелитель был вынужден казнить шехзаде Мустафу!
Надо бы не так, не «вынужден казнить», а «казнил», ибо никто не может вынудить сделать что-то Тень Аллаха на Земле. Но сказала прежде чем подумала.
Она гордилась бы тем, что стала матерью Vali Ahad – наследника трона, но в ту минуту не могла, в голове билась мысли о том, что в опасности сам султан. Янычары не простят Повелителю казни своего любимца. Что же будет, бунт в армии? А ведь армия так далеко от Стамбула. Успокаивала себя тем, что там Рустем-паша, Селим, там верные султану сипахи и янычары не все против султана…
Но успокоиться не получалось, сердце ныло и ныло.
Зато в Стамбуле янычар много, и все под рукой Кара-Ахмед-паши, который на защиту не встанет… А в память Роксоланы навсегда врезался бунт янычар, когда ей пришлось скрываться самой и укрывать у себя беременную Хатидже Султан.