Роль, заметная на экране
Шрифт:
— Вот как? — рассердился наконец и Евгений Данилович. — Вы считаете сочувствие и внимание к близким сентиментами? Может быть, вам кажется мужественностью пренебрежение к женщинам и грубость со стариками?
— Нет, не кажется, — с вызовом сказал Анвер, метнув взгляд в мою сторону. — Хотя я и не так нежно прекрасен, как некоторые другие.
Меня начал разбирать смех.
Теперь я поняла, что он, наверное, считает меня «нейлоновой». Так мы в училище называли нескольких избалованных девушек, которые приезжали в училище на родительских собственных автомобилях, в дорогих
Анвер ведь не знал, сколько линолеума перемыла я на полу той самой дачи, где не было ни горячей, ни холодной воды, а зимой отапливалась одна кухня. Бабушке не было совестно за меня. В интернате мне не приходилось хозяйничать, зато бабушке я помогала изо всех сил, чтобы не чувствовать себя ей в тягость и быть заботливой внучкой. Анвер считал меня «нейлоновой» — это было смешно!
Я невольно улыбнулась. Нерешительно улыбнулся и Анвер.
— Ну хорошо, начнем еще раз, — успокоился наконец и Евгений Данилович. — Анна Николаевна, передаю вам жениха и невесту.
— Эх, ребята, ребята, — сказала она. — Давайте же сделаем все по-настоящему! Ну… И-и, раз!
Я кинулась к Анверу, будто он был не он, а совсем другой человек, которому я могла бы сейчас рассказать, как тяжело у меня на душе оттого, что я чувствовала себя словно между двух огней: с одной стороны, обидное равнодушие Анны Николаевны, а с другой — недоброжелательство балетных артистов. Я смотрела так, словно ждала от него совета и утешения. Правда, смотрела я не в лицо, а на шапку Анвера, но вдруг встретила его удивленный, но мягкий взгляд. Едва я протянула к нему руки, как он крепко прижал меня к себе, так, что узел из тесемок, связывающих его ворот, вдавился мне в переносицу. Легко подхватив, он закружил, держа меня над своей головой, и осторожно опустил. Потом вдруг мягким, но сильным движением провел ладонями вдоль моих опущенных рук, коснулся колен и, сам опускаясь на колени, довел свои ладони до самых носков туфель, на которых я стояла. Он будто хотел удостовериться, что я жива и цела, а поверив этому, обнял мои ноги у щиколоток и прижался к ним головой. Я, склонившись, подняла его лицо и положила ладонь на его голову.
— Вот это другое дело! — воскликнул Евгений Данилович.
Я и сама понимала, что дело получилось другое, и даже не посмотрела в сторону полукруга зрителей.
Мы перешли к репетиции под музыку. Потом нас загримировали.
К этому времени на площадке тоже всё приготовили, и мы с Анвером заняли свои места.
Оказалось, что с каждой командой Евгения Даниловича мои руки и ноги цепенеют все больше и больше. Когда раздалось короткое «Мотор!», я почувствовала себя человеком из дерева, полностью лишенным суставов и связок.
— И-и, раз!..
Все же я заставила себя подняться с коврика, а дальше уж ничего не соображала. Я не услышала даже команды «Стоп!».
— Хорошо, Рая, — сказала Анна Николаевна. — Немного жестковато. Давай мягче.
Евгений Данилович, взяв меня за руку, повел обратно к шалашу.
— И совсем ничего страшного, правда? — спросил он.
— Все-е-таки! — протянула я, усаживаясь на своем коврике.
— Жалко, что вы не видели, какая милая пара пастух со свой невестой, — улыбнулся он. — Хорошо, что вы не обиделись на Анвера. Он хоть и старший, а нуждается в вашей помощи. Он, знаете, всегда горячится, а сейчас сумел открыть в себе мягкость…
Евгений Данилович стал рассказывать, что и пастух, так же как невеста, не знал силы своей души, пока не пережил испытаний.
Слушая, я даже не заметила и того, сколько готовились к съемке следующего дубля. Мне показалось, что мы повторили почти сразу.
Потом расправляли смятую траву рядом с шалашом, потом неудачно прыгнул Анвер, потом неудачно прыгнула я, затем вдруг у дяди Степы отказал лихтваген, и он, обливаясь потом, прибежал просить двадцать минут на починку. Затем, кажется, опять не хватило пленки.
Я то сидела в тени под деревом, то делала свои несколько движений на площадке перед шалашом и подносила Анверу пиалу. Счет времени совсем не укладывался в голове даже и после того, как Евгений Данилович сказал:
— Спасибо, товарищи! Съемка окончена.
Присев на пенек у шалаша, я не могла опомниться.
— Устала? — спросил Анвер, стаскивая рубаху прямо передо мной. — Я упарился. Еще хорошо, что на колени не пришлось становиться с верхней поддержки.
— Да, — сказала я, вздохнув. — Если бы не Хабир, ты бы меня до сих пор головой вниз швырял.
Он кивнул и пошел к автобусу, а я спохватилась. Оказалось, что я невольно похвалила Хабира, который не вызывал никаких симпатий ни у меня, ни у Анны Николаевны.
— Рая, да чего же ты тут сидишь? — воскликнула Мая-администратор удивленно. — Поехали, поехали. Дома уже переоденешься и разгримируешься.
Я опять превратилась в деревянного человека, на этот раз от усталости, и еле влезла в автобус.
Альфия спала на руках у матери. Я с радостью подумала о койке боцмана и села рядом с некрасивой Венерой.
— Не хотела уходить, пока вы не окончите, — сказала она, указывая взглядом на дочку. — Очень за вас волновалась.
— И когда я кумган вытащила? — не удержалась я.
Венера смутилась.
— Она-то маленькая, ей смеяться простительно было. А нас извините… Я вас даже не успела поблагодарить за внимание к Альфиюшке… Она рассказывала…
— Ну, что вы…
— Так вот у нас нескладно получилось, что девочку приходится на работу таскать… — Губы у Венеры побледнели и задрожали.
— Альфия послушная девочка, — поспешила я переменить разговор. — А наверное, это очень смешно получилось с кумганом.
— Ой, ужасно смешно! — улыбнулась она.
И мы засмеялись вместе.
Анна Николаевна оказалась права. Я отправила телеграмму бабушке, что первая съемка прошла благополучно. Послала телеграмму и своей учительнице. Она-то предупреждала меня, что за стенами школы надо приучаться к другим условиям работы, быть более решительной. Я была счастлива сообщить, что преодолела свою робость и неуверенность. Ну, а для своей Коняши я записала все в тетрадку.