Роман без названия
Шрифт:
Положение Станислава с каждым днем ухудшалось, завтрашний день грозил ему полной нищетой, если он не позаботится хоть каким-то заработком восполнить изрядно оскудевшие капиталы. Правда, жилье ему предоставляли товарищи, и на этот приют он мог рассчитывать. Горилка по уговору обещал его еще некоторое время кормить, но, кроме этого дарового крова и куска хлеба, у него не было ничего. Из дому вести не приходили, и даже пан Адам Шарский, которому он написал, ответом пока не удостоил.
Однажды вечером, возвращаясь в задумчивости
Фактор и хозяин еще стояли на пороге, когда встревоженный Станислав подбежал к ним с вопросом:
— Кто это тут был?
Оба переглянулись, и еврей, пожав плечами, отвернулся.
— Ну кто это мог быть? И что вам за дело? Наш знакомый, вы его не знаете.
Горилка только буркнул что-то себе под нос, и они сразу разошлись. Появление в Вильно Фальшевича, напомнившее Станиславу дом, о котором он без тоски и страха не мог подумать, сильно его обеспокоило — от волнения он до утра не мог уснуть. Но так как в два следующих дня он нигде Фальшевича не встречал и о нем не слышал, то начал уже думать, что это был призрак, порожденный его воспаленным мозгом.
Но на третий день, на тротуаре возле костела доминиканцев, он лицом к лицу, носом к носу, столкнулся с Фальшевичем — сомнений быть не могло, вряд ли на земле нашлись бы две такие физиономии. Стась вздрогнул всем телом и попятился, а Фальшевич хотел, видно, удрать, по было слишком поздно, и он застыл на месте как вкопанный.
— Что вы здесь делаете? — еле слышно спросил Станислав.
— А-а-а! Это вы! А я… я приехал по своим делам… У меня тут есть родственники… в аптеке.
— Что в Красноброде, ради бога, скажите мне, что в Красноброде?
— А что там может быть? Или вы думаете, там очень заметно, что вас нет?
— Что мой отец?
— Запретил даже вспоминать вас, и говорят, даже завещание написал и вас лишил наследства.
— А матушка? — заламывая руки, спросил Стась.
— Пани судейша полностью разделяет мнение его милости судьи, — ответил, икая, Фальшевич. — Впрочем, от меня вы ничего не узнаете… Его милость судья предвидел, что вы можете пристать с расспросами, и вообще запретил мне с вами разговоры разговаривать.
Произнеся эти несколько фраз со все возрастающей досадой, Фальшевич хотел уже удалиться, бормоча что-то невразумительное, как вдруг Стась, которому эта гнусная фигура, напоминавшая о доме, вдруг стала чем-то дорога, удержал его, схватив за руку. Юноше пришла счастливая мысль, что Фальшевича легко будет подкупить рюмкой, — в кармане у Стася еще было несколько последних злотых.
— Пан Фальшевич, — умоляюще сказал он, — давайте поговорим, тут недалеко кондитерская есть, может, подкрепитесь?
Педагог, собравшийся бежать, остановился, в заплывших его глазках что-то блеснуло, он облизнулся.
— Да что вы! Не надо этого! — запинаясь, промямлил он. — Правда, тут, в городе, замучаешься до смерти, с утра маковой росинки во рту не было…
Несмотря на это заверение, от него крепко разило винным перегаром. Стась, видя, что обороняется он не слишком ретиво, принялся настаивать.
— Пойдемте же, пан Фальшевич, — сказал он, беря его за руку, — рюмочка сладкой водки не повредит.
— Никогда не повредит! — вскричал педагог, слабея перед соблазном. — Водка, aqua vitae! [24] Пусть дурни пьют вино, то напиток вредный и для желудка и для кармана… Нет, мне водку! Водка — это дело! Не чтобы напиваться допьяна, а исключительно для пищеварения… Ну, и где же твоя кондитерская?
Стась радостно потащил его.
Они вошли в боковую комнатку первой попавшейся кондитерской, и Фальшевич алчным взглядом окинул бутыли, стоявшие в соседней комнате, подобно построенной к бою армии, ровными, плотными шеренгами.
24
Вода жизни. (лат.)
Принесли водку. Стась сел с ним рядом и начал выспрашивать.
— Ох, что творилось в Красноброде, когда пришло ваше письмо, и передать нельзя! — сказал Фальшевич, смакуя кромбамбулю. — Пан судья кидался на всех, как… как вепрь, пани судейша плакала, ломала руки, мы все стояли, тряслись от страха, пикнуть не смели. Наконец пан судья закричал: «Нет у меня сына! Не хочу его видеть, не хочу о нем больше слышать! Как себе постелил, так пусть и поспит!.. Не пожелал меня слушать, пусть своими силами пробивается! С богом! Посмотрим, далеко ли уйдет». С той поры о пане Станиславе дома и не вспоминали.
Вторая и третья рюмки сделали Фальшевича еще более разговорчивым и откровенным; он признался, а вернее, намекнул, что был послан в Вильно сообщить домохозяину et quibus interest universis [25] , что судья за сына не отвечает и платить не будет.
Из его бессвязных, как бы невольно вырвавшихся признаний Станислав уяснил лишь то, что на прощенье нет ни малейшей надежды, хотя бы он и совершенно покорился.
«Ежели он будет с голоду подыхать и, как блудный сын, вернется домой, — так, по словам Фальшевича, сказал судья, — все равно не прощу, не приму! Ежели покажется мне на глаза и станет просить прощения, я бы ему только одно разрешил — пусть оставит университет и приедет в деревню учиться послушанию… Науки ему ни к чему, от них его слабая голова вскружилась, лучше пусть хозяйничает в Красноброде».
25
И тем в мире, для кого это важно (лат.).