Роман для Абрамовича
Шрифт:
Тут рядом оказался Тахтамаш. «Он не придет», – сказал, в глаза не глядя.
«О ком ты?» – и невольно встрепенулась. «Да я о барабанщике об этом. Пойдем, „цыган“ велел мне проводить». Наина, всё-таки, пошла, но возмущалась, само собой, конечно, про себя.
А барабанщика избили хулиганы. Всё в тот же вечер. Знать не суждено придти ему к Наине на свиданье. И неудачно на руку упал, так что врачи её загипсовали.
Но дети всё-таки немного отдалились. Не то, чтобы у них прошла любовь. Но столько юностей других вокруг бурлило.
Девчонки Коле «строили глаза», а быть с Наиною не мог он постоянно. И не хотел, наверно –
А к царственной красавице Наине, ну, что тут скажешь – каждый сверстник вожделел. Не говоря о тех, кто был постарше. Как только Лазарев немного отдалился, другие парни её стали осаждать, как будто слух прошел – попробовать возможно. И кое с кем она была близка… Конечно – до означенной границы.
Но Лазарев не изменял любви, да и Наина – не сказать, что разлюбила. А просто жизнь немного развела. И вот, она уехала в Москву. А он не знал ещё, как с армией дела – год проучился при военкомате на шофера, сейчас могли водителем призвать. Но старший брат мог взять охранником на вышку, он в нефтяной компании служил. Там делали из «срочников» отряд, и даже строили подобие казармы. Тогда, наверно, Коля бы женился – устал от многочисленных подруг, пресытился их постоянной сменой.
Наину он свою не разлюбил, но увела её судьба в другие жизни, а он хотел невесту для семьи. И тут ему Наина позвонила.
– Я приезжаю, может – на три дня. Ты сможешь быть на эти дни свободен?
– Зачем ты странные вопросы задаешь? Давай я лучше за тобой приеду.
– Билет на завтра. Рейс – четырнадцать. Целую.
– Ну, если так, то я тебя люблю. Как только время мне убить до этой встречи?
Она взяла билет на самолёт.
А он ту девушку, что намечал невестой, уговорил слетать в Новосибирск – там старшая сестра её жила, и обсуждали, что неплохо повидаться.
И Коля Лазарев поехал в тот район, совсем под городом, где брата дом построен. Там, ну, почти в дремучей чаще, земли он выкупил, наверное, с гектар. И строил для родителей сюрприз – сруб из отборных вековых деревьев, где, в том крыле, что строил для себя, всё современной техникой напичкал – компьютеры, и разное чего.
С ним постоянно находился Тахтамыш. Так он приехал и распорядился. Чтобы три дня никто не доставал.
Летать Наина не особенно любила, вернее – тягостно текло пустое время в бездеятельном длительном пути. До Томска, что сказать, конец не близкий, и ей не нравилось быть в клетке самолёта, фальшивой птицы средь бескрайности небес.
Она не очень-то умела расслабляться, а тут ещё энергия полета наслаивала свой коэффициент на бурную энергию души, толкнувшей девушку лететь через пространство. И через время, если точно говорить. Но в этот раз так много было мыслей, они наплывами отягощали думы, и где-то близко от границы атмосферы над суетным, земным трудился мозг.
«И почему других устраивал тупой ярлык „цыган“, и только мне решение пришло, что где-то, в предках – корни Ганнибала? Вот отчего такой ты смуглый, Николай – арап был в Томске, когда царь внезапно умер, и в ссылку сплавили сподвижника Петра. Вот и метнул он семя в Томскую губерню.
А может и действительно цыган? Что толку во всём этом разбираться. Я, как была зацикленной девицей, так и осталась ею до сих пор. Но, чувствую, готова к обновленью», – эмоции переполняли грудь. И мощный монотонный рев моторов звучал Наине будто тремоло в оркестре перед грядущей кульминацией пути, что ноты жизни напророчили ей в Томске.
Вопросов не было – а почему же Коля?
Он был настолько значимой фигурой в судьбе доверчивой мечтательной Наины, что в разрешении московских обстоятельств она нашла себе спасенье – Николай. «Он самый нежный. И откуда у мальчишки, – Наина будто бы читала древний эпос, – сыскались силы удержать перед соблазном такую демоническую мощь его прекрасного мужского естества, когда прабабушкой завещанный «цветок», – она задумалась, что смысл немного спутан, – верней: прабабушкин наказ хранить «цветок»… Устроила какой-то заповедник. Но как я верила, что надо сохранять! И до сих пор люблю прабабушку Агату, хотя лишь только слышала о ней. От её дочери, надменной Розалинды, своими примитивными мозгами, что так досадно, не пошедшей в мать. Но хоть Ага-тины твердила наставленья, и воспитала меня с ценностями в жизни. Хотя наверное всё это ерунда. Но что бы ни было, я уважаю принцип, который в человеке должен быть. И я поэтому сейчас лечу к тому, кто мой «цветок» сорвать имеет право».
«В конце концов – причём тут эфиоп? Он Коля Лазарев, и никогда никто мной не был так любим, в нём юность моей страсти», – и тут же посмеялась над собой, «зачем же всё так выспренне, подруга?».
А дальше мысли философские пошли.
«И как насмешка возникает слово «ВЕЧНОСТЬ», когда в иллюминаторе – смотри, уже осточертел однообразьем назойливой линялой синевы и этот свод небесный за окном, и облака, как сахарная вата. Вот если бы я даже и разбилась, трагедия, какая вдруг стряслась, – то это ничего, когда на взлётё. Пускай «ценою жизни ночь мою», ведь я лечу сейчас за этой ночью. Я прочитаю, как там Пушкин написал… Ведь если с самолетом что случится, я за любовь, выходит, жизнью заплачу… А то какой-то там специалист, назначенный врачом в научном центре, со мною будет терапию проводить так называемым «лечебным брачным сексом». Мне, слава Богу, есть с кем ложе разделить».
Стюард сказал, что скоро «Боташово». Томск принимал и все защелкнули ремни.
– Вот спорим, что какая-то актриса, – две стюардессы, что готовились на рейс, рассматривали группу прилетевших. А Лазарев недалеко стоял. И понял, что отметили Наину. – Идёт как королева сквозь толпу.
И Коля видел, что Наина похудела, и в силу этого, возможно, впечатляла какой-то окрылённой красотой.
Сначала будто всматривалась в лица – встречающих, но было далеко. Потом, он видел, разглядела, где он есть, и улыбнулась, и рукою помахала.
Он тоже, несомненно счастлив был, но главным чувством было удивленье – и что она внезапно сорвалась? И речи не было, чтоб приезжать обратно. Ну, может быть, когда-нибудь, потом.
«Ну, коли надо – хорошо, что прикатила. А я её недаром разглядел. Какая стала классная деваха, – друг детства заново как будто узнавал, – и будто там, в столице, выше стала».
Наина в это время подошла, и в тот же миг подумала с досадой:
«Какая всё-таки я форменная дура, что нацепила эти каблуки. Но он не смотрит снизу вверх, мой „цыганенок“. Как сокол гордо голову вознес, и наблюдает ястребиным взглядом».