Роман Ким
Шрифт:
Лагерь в Северной Африке?! Но больше он ничего не сказал. Это был буквально миг, и у меня совсем не было времени расспросить. Когда я опомнился, разговор уже перешел на другую тему. Я долгое время носился с этим «лагерем в Северной Африке». Как мне попадалась книга о гражданской войне в Испании, так я начинал ее перелистывать в поисках чего-нибудь о таком лагере. В позапрошлом году нашел книгу, написанную французским автором. Но там не было и следа советских, нет, даже русских людей. Эту загадку я полностью не разгадал по сегодняшний день. Но она оказалась наполовину разгаданной с совершенно неожиданной стороны. То есть я думаю, что разгаданной. Я узнал, что он был в лагере на Колыме. Колыма находится на северо-востоке Сибири и была центром лагерей в сталинское время, особенно известным своей суровостью.
Солженицын в 4-й главе — «Архипелаг каменеет», 3-й части «Архипелага ГУЛАГ» пишет [512] : «Я почти исключаю Колыму из охвата этой книги. Колыма в Архипелаге — отдельный материк, она достойна своих отдельных повествований. Да Колыме и “повезло”: там выжили Варлам Шаламов и уже написал много; там выжили Евгения Гинзбург, О. Слиозберг, Н. Суровцева, Н. Гранкина и другие — и все написали мемуары. Я только разрешу себе привести здесь несколько строк В. Шаламова о гаранинских расстрелах:
511
Цит. по А. Солженицыну.
“Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму… Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного”».
Из указанных Солженицыным людей на японский была переведена книга Евгении Гинзбург «Крутой маршрут» (в японском издании — «Светлая ночь, темный день» [513] ). С г-жой Гинзбург, матерью эмигрировавшего в Америку и теперь живущего в Вашингтоне писателя Аксенова, мне доводилось раз встречаться в Москве. Это была очень теплая пожилая женщина, по которой и не подумаешь, что она провела 18 лет суровой лагерной жизни.
512
«Акаруй еру курай хиру» (изд. Бондзинся, 1974. Перевод Танака Хадзимэ).
Как бы там ни было, в конце 30-х годов Роман Ким был не иначе как в лагере на Колыме. Человек, предоставивший мне эту информацию, и по сей день здравствует, поэтому я должен назвать его анонимом. Это было зимой 1981 года, в мое первое посещение Москвы после того, как мне семь лет отказывали в советской визе из-за моего перевода «Архипелага ГУЛАГ». Г-н N, работавший в одном институте Академии, узнав, что я — переводчик японского издания «Архипелага ГУЛАГ», сказал следующее. «По правде говоря, я тоже был в лагере на Колыме. Правда, не так долго. Меня арестовали в 1937 году, когда я был студентом, но мой родственник был старым членом Академии, и он попросил за меня Вышинского. Вы ведь знаете Вышинского. После войны он работал на съезде ООН в Нью-Йорке, но в эпоху Большой Чистки 30-х годов он был загруженным работой генеральным прокурором. Изначально он из меньшевиков, и говорят, что он из кожи лез доказать Сталину свою преданность. А тогда он только стал членом Академии и, похоже, удивился, что это за письмо от старшего академика, и открыл его. Говорят, обычно он вообще не открывал письма. Ведь это было время, когда одного за другим арестовывали сотни тысяч безвинных, и личных просьб и жалоб в его адрес, наверное, было много. Открыл он письмо, а там написано, мол, племянника моего арестовали, не перепроверите ли еще раз дело? Вышинский суть письма передал подчиненному, ведь это была просьба от старшего члена Академии. Но тогда дела-то велись, а ведь это огромное количество, и хранили их в месте вроде склада. Дело мое там найти было невозможно, но по какой-то причине, нет, можно сказать, совершенно случайно, дело мое нашлось. Но это я уже потом, конечно, узнал. Ну и поскольку это была просьба от Вышинского, наверное, поэтому меня освободили. В ту ночь я спал в лагерном бараке как мертвый. Посреди ночи меня растолкал охранник и повел к начальнику лагеря. Мое сердце объял страх, ведь я не знал, в чем дело, а в комнате начальника вдруг узнал, что меня освобождают. Из Москвы пришла телеграмма, и вроде как начальник думал, что и наутро можно сообщить, но жена его сказала, что такого почти не случается и лучше хоть чуть-чуть быстрее рассказать мне, и поэтому меня посреди ночи растолкали. На следующее утро я один вышел из лагеря и не посмел взглянуть в лица провожающих товарищей. Нет, я помню, мне за себя было стыдно. Я ведь знал, что все товарищи безвинны. Кстати, среди них был и Роман Николаевич, с которым вы дружны…» [514]
513
Это сообщение отвергает предположение, что он отбывал срок во внутренней тюрьме на Лубянке и в Лефортове.
Он заглянул в мои глаза, когда произносил имя «Роман Николаевич».
И тогда меня осенило. В тот день Ким-сан сказал «лагерь в Северной Африке», но это означало «лагерь на Колыме».
То, что ездившие в Испанию попали под чистку, четко описывает и Эренбург. В целом до смерти Сталина и прихода краткой «оттепели» Хрущева в Союзе был «запрет на упоминание Испании». Уж не от того ли не хотел говорить об Испании Ким-сан, что по возвращении на родину его арестовали и послали в лагерь на Колыме? Как бы то ни было, по свидетельству г-на N теперь ясно, что он был в лагере на Колыме.
Хотя и стало ясно, что по возвращении из Испании он был отправлен на Колыму, неясно, когда его освободили. То есть по тому, что в 1947 году он встретился в Москве с Окада-сан, а в 1951 году вышла «Тетрадь, найденная в Сунчоне» (в японском переводе — «Вспоровшие себе живот штабные офицеры живы» [515] ), понятно, что это было еще до смерти Сталина. Еще от самого г-на Кима я слышал: «Меня отправили на Берлинскую операцию, не на Дальний Восток» [516] . Тогда я совершенно еще не подозревал о Колыме и мне не показалось это странным. Но если он был в лагере на Колыме, то как он попал на Берлинскую операцию? Могу предположить только одно — отправка на фронт прямо из лагеря. Я слышал, что были случаи, когда людям, из лагеря просившим отправить их на фронт, разрешали это. Однако почему-то Ким-сан не рассказывал о Берлинской операции.
514
«Сэппуку-сита камбо-ва икитэиру». Название перевода приведено неточно. Пропущен суффикс множественности «-тати», перевод Такаги Хидэто вышел в 1952 году как «Сэппуку-сита камботати-ва икитэиру». В 1976 году вышел перевод Хасэгава Ари под тем же названием.
515
Это утверждение противоречит информации о том, что он был освобожден 29 декабря 1945 года, потому что Берлинская операция началась 16 апреля 1945 года.
Окада Ёсико-сан встретилась в феврале 1947 года в Москве с Романом Кимом, и он отвел ее в Издательство иностранной литературы. По ее словам, тогда Ким-сан радостно рассказывал ей, что по этой же дороге ходили супруги Окано (имя, которым пользовались Носака Сандзо [517] с супругой во время эмиграции в Москве) и Умэко-сан (жена Хидзиката Еси [518] ). Каждый раз, что мне доводилось бывать в Москве после 1958 года, я посещал г-на Кима, и мы говорили на самые разные темы, но почему-то я ничего не слышал от него о Коминтерне и причастных к партии людях. В районе 1958 года, когда я впервые посетил дом в Зубовском переулке, было еще не так много даже газетчиков, собиравшихся у него дома. Но когда настали 60-е, мне кажется, что в его красной комнате стали собираться и беззаботно разговаривать с ним по-японски японцы самых разных областей работы, включая представителей торговых фирм.
516
Носака Сандзо (1892–1993) — деятель КПЯ, КПК, КП Англии и Коминтерна. Во время пребывания в Москве и Китае использовал псевдоним Окано Сусуму. Жена — Носака Рё.
517
Хидзиката Ёси (1898–1959) — драматург, театральный режиссер. Посетил СССР в 1933 году как представитель Союза пролетарских драматургов Японии и остался до 1937 года, когда его выслали из страны.
Новый, 1961 год Ким-сан встретил в египетском Каире и послал мне письмо на бланке гостиницы «Рас» в эфиопской Аддис-Абебе. До того он путешествовал в группе писателей по Европе и Америке, но, кажется, Африка ему понравилась особенно. В письме было написано: «Ко мне попали интересные материалы, и я хочу написать произведение об Африке». На следующий год в Москве я получил в подарок старинного стиля сосуд, изготовленный в деревне, где родились предки Пушкина.
В то время мы по-прежнему обменивались с ним книгами. Однажды он написал мне, чтобы я послал ему «Убийство в Москве» Эндрю Гарва. Это детектив, действие которого разворачивается в Москве в разгар холодной войны, и в нем довольно жестко описываются отрицательные стороны Москвы тех лет. Говорили, что в Союзе ее запретили. Краткое содержание таково. Глава мирного посольства Англии в Москве убит неизвестным в гостинице, а советская сторона быстро арестовала гостиничного служащего и объявила его преступником. Но на самом деле это было дело рук одного из членов того же посольства, и это разоблачает американский газетный журналист.
Оригинал книги довольно сознательно изображает отрицательные стороны советского общества. При издании в Японии книга была переделана в чистый детектив и такие места урезали. Я приобрел это малоформатное издание и вместе с двумя-тремя другими книгами сразу же отправил г-ну Киму. Но ответа о получении не было. На всякий случай я поинтересовался, и пришел ответ, что таких книг не приходило. Тогда я отправил такие же книги заказной авиапочтой. Но и эта бандероль не дошла. Я сходил на почту и попросил разобраться, и через месяц стало ясно, что посылка прошла проверку в аэропорту Ханэда, потом в Цюрихе (?) (это было время, когда прямых рейсов в Москву еще не было) и проверку в центральном отделении Москвы. Согласно официальному разъяснению, присланному советской почтой на французском, бандероль была утеряна после отправки из центрального отделения в местное, а вина полностью лежит на их стороне, и поэтому они готовы выплатить соответствующую компенсацию. Ко мне домой даже специально пришел работник почтового министерства спросить, какой компенсации я потребую. Он, смеясь, сказал: «Это будет платить советская сторона, так что, пожалуйста, не стесняйтесь». Но, конечно, я не мог взять цифры с потолка и затребовал сумму, включающую стоимость потерянных два раза книг со стоимостью пересылки и небольшой надбавкой за доставленное неудобство. И оплатили мне эту сумму через неделю, почтовое министерство Японии заплатило за советское. Как бы там ни было, получается, что я как японец получил компенсацию от советского правительства.
Вероятно, отправленные мной книги не были утеряны два раза подряд, а были проверены и изъяты органом, который проводит цензуру поступающих из-за рубежа книг (Главлитом). У этой истории есть и продолжение. Через несколько лет я как давнишнюю историю рассказал об этом в Союзе писателей. А через несколько дней мне под нос подсунули то самое «Убийство в Москве» Эндрю Гарва со словами: «Не об этой ли книге вы говорили на днях?» Это говорит о том, что книги изымаются цензурой, но некоторые посылаются в надлежащее место. Вероятно, было решено, что не будет особого вреда, если послать ее в библиотеку Союза писателей [519] .
518
Здесь делается не совсем верный вывод. Было бы нелогично отправлять изъятую книгу в открытую библиотеку, где ее мог бы увидеть сам адресат — P. Н. Ким. Изъятые книги распределялись по спецхранам с ограниченным доступом.