Роман О Придурках
Шрифт:
Ответ из высокого кабинета не заставил долго ждать.
Клюнули. И даже своего глубоко законсервированного агента на новые задачи переориен-тировать успели.
Операции присвоили кодовое название "Замена".
Г Л А В А 9
ПЯТИРИЖДЫ, НО НЕ ГЕРОЙ
ПЯТИРИЖДЫ, НО НЕ ГЕРОЙ
Любимый аспирант, по совместительству свояк и вербовщик, обещавший поставить Рогатова-профессора на постоянное довольствие
Профессор проводил его долгим скрежетом зубов о воротник с капсулой яда, но раскусывать сегодня не стал. Подарок Юльки дорог ему в целом виде, особенно сейчас, когда временное довольствие переросло в постоянное двойное удовольствие. Плюхнулся в наконец вернувшееся к нему с повинной горячо любимое кресло и воскликнул.
— О-ё-ёй! Шухры-мухры…
Еще вчера восклицание профессора, как и скрежет его зубов, записали бы четыре особочувствительных микрофона в трех разных студиях звукозаписи и одном передвижном сантехническом автомобиле. Это он с виду сантехнический, а внутри очень даже технически не сан, а принадлежащий КГБ мобильный пункт подслушки и подглядки. Дежурные офицеры и профессиональные звукорежиссеры проанализировали бы и отыскали в словах профессора тайный смысл, а потом спланировали бы свой обед исходя из суммы лимита, отпущенного на молоко за вредные условия труда. Сегодня микрофонов вокруг профессора стало на один квадратный килограмм больше.
— Я теперь как маршал Хрущев или генсек Жуков четыреждым стал! — почесал разноцветную бороду.
Под ногтями кто-то недовольно зашевелился, многолапчатый. Профессор поймал проходимца, небольно откусил все сучащие лапки по правой стороне — чтобы налево не ходил и другим не навредил, и отпустил с миром. А потом вдруг по-новому глянул на свою корявую растопыренную ладонь и опамятовал.
— Ах, ты, мать твою! Про сегодня-то забыл! Я теперь как Брежнев, пятирижденный! Только и разницы, что те герои, а я подряд завербованный. Вот времена пошли! Меня ж еще и КГБ в свою банду пригласило…
Зря он вслух размышлял. Ведь предупреждали же его, старого, прослушивать будут. Говорили русским языком, не ляпни чего-нибудь там, начальство у нас злое, голодное, враз с потрохами съедят. А и не можешь удержаться, используй свой родной, чукчатский. Не сразу разберут, а когда переводчика сыщут, уже и отмазку заготовишь. И на неточность перевода свалить завсегда можно, потому как в каждом стойбище свой диалект, свои разученные слова. Это в русском их сотни тысяч, слов-то разных. А в родном чукчатском тоже сотни, но только полторы, из которых двадцать три слова про оленя. А остальные тоже нужные: куда пошел, пес рогатый, и кого сегодня, в случае неудачи на охоте, хавать будем. Но профессор начисто забыл многочисленные инструкции, поучающие, как правильно, согласно вновь принятого Думой трудового кодекса, ведут себя послушные шпионы и завербованные агенты. С раннего детства он помнил только одного коллегу, на которого всегда хотел равняться. Звали того скромно: профессор Плейшнер. Молодому оленеводу нравилось уважительное обращение. Добился таки, стал профессором. А тут и второе подоспело. И судьбу, сам того не подозревая, готовил себе аналогичную.
— Аспиранты к себе вербуют. Ну, с этими понятно. Молодость! Бедные, а соблазнов вокруг! — дискотеки, пивко. Девушки тоже сейчас не те, что в наше время! Раньше это бесплатно было, для удовольствия обеих участвующих в процессе сторон. Теперь одна сторона за все норовит капустой взять. Вот и мечутся ребятки, любому заработку рады. Позовут вагоны разгружать — пойдут. Позовут крышу крыть — все равно пойдут. Мои, видать, шибко умные, — сердце профессора трепетно взбрыкнуло всеми своими копытами, —
Вот только с секретами проблема. Им же, гадам, сведения нужны разные. Они же, сволочи, если им ничего не давать, интерес потеряют, платить перестанут. Аспирантов моих из разведчиков за неуспеваемость отчислят, а те вынужденно и меня от довольствия отлучат. И от Юлькиного, и особенно от Наташкиного.
— Эх, — горько вздохнул последний раз в прошлой безмятежной жизни профессор. — Думал до пенсии тихонько дожить, мульку прогнать. Теперь придется новую жизнь начинать, перенастраиваться. Я ж как? Из одной книжки немного, из другой… Так и надергал. И на лекции надергал, и на диссертации. Оно как у всех. Для внутреннего применения сгодится. А для наружного не прокатит. Там не такие дураки сидят. Тему теперь новую брать придется, перспективную. А какую? Хоть бы подсказали, кормильцы, что их интересует, в левую или правую сторону? Кабы знал, я бы, может, чего-нибудь придумал. Или у проректора по науке попросил.
И пошел профессор к синему разливанному морю научного глубокотемья.
Ловить.
И закинул он невод.
И принес ему невод первый раз шиш.
И закинул он невод во второй раз.
И принес ему невод во второй раз два шиша.
А когда он третий раз закинул, надоело морю попусту бултыхаться, и послало оно профессора на… короче, подальше, за высокие горы.
Не утихомирился, стал землю носом рыть.
То на скалу нарвется, и долбит ее, долбит.
То на первоисточник настоящего этилового, и сам отопьет, и с другими поделится.
Целую неделю мучался поочередно то головняком, то отходняком. Душевного покоя и чувственного равновесия лишила его вновь открывшаяся перспектива.
— Если мной заинтересовались разом четыре разведки и одно КГБ, значит, я много стою, — пытался размышлять он. — В какой валюте с них брать и по какому прейскуранту?
Это был первый мучительный вопрос.
Далее.
— Надо ли платить налоги с полученных сумм и сколько отстегивать кагэбэшникам за крышу?
И третье.
— Что я все-таки такого знаю, что можно им толкнуть, да еще и капусты за это фуфло срубить?
Сам профессор, как ни ломал то, что у других людей именуется головой, так и не нашел ответа ни на один из поставленных им вопросов.
В очередной раз невыспавшийся, пришел в КГБ к личному майору Барбосятинову и поплакался.
— Стреляйте меня, товарищ майор! Можете сразу насмерть. Ничего нету в университетских разработках последнего пятидесятилетия, что можно было бы сдать в качестве вклада в уставной капитал иностранным разведкам. Макулатуры много, металлолома в виде лабораторного снаряжения и довоенного оборудования полно, даже цветного металла — озолотиться можно. А вот секретов ни одного килограмма не нашел. Может, вы что-то особенное знаете? Может вы бедному профессору чем поможете?
— Да мы как-то тоже ничего у вас съедобного не находим, — с порога разочаровал товарищ майор, — уже почти всех осведомителей из университета отозвали. Оставили на стреме одного начальника отдела кадров, и того на нищенские полставки.
— На чем же мне заработать благодарность родной единственной Медвежьей партии и всенародного собственного государства Чубайса и Семьи? Чего уж, совсем получается профессор и доктор наук за всю жизнь ничего стоящего не придумал? И весь его университет такой?