Роман о Виолетте
Шрифт:
Не оставалось никаких сомнений, что чудесная драгоценность в свое время принадлежала дочери г-на де Сен-Валье, вдове г-на де Брезе и общей любовнице Франциска I и Генриха II.
Вначале Флоранс взирала на этот предмет с удивлением: сначала с любопытством, а затем с восхищением.
С удивлением, поскольку она впервые прикасалась к изделию столь необычному.
С любопытством, поскольку она не разбиралась в его устройстве.
И наконец, с восхищением, поскольку она была прежде всего артисткой, а перед ней предстало произведение искусства.
Рядом с мастерски изображенными резными
Такая жидкость – будь то молоко, сок алтея или даже рыбий клей (это вещество ближе, чем все прочие к семенной жидкости) – должна была заменить сперму.
Флоранс была несколько смущена тем, что этот предмет размером вдвое превосходил банан, которым она недавно пользовалась, графиня с улыбкой представила ей видимое доказательство: одно нажатие – и инструмент вошел без труда.
– Видишь, – сказала она, – провалился без всяких усилий, а ведь у меня там нешироко.
Флоранс наклонилась. Никакого обмана: только тестикулы помешали годмише продвинуться дальше.
Сначала графиня попробовала действовать с ним, как с бананом.
Она лишь надавила им, но даже это простое надавливание разожгло ее сладострастие.
– Надо с молоком! – вскричала она, хватая Флоранс за руку.
Вдоволь налюбовавшись этим историческим памятником, перешли к содержимому бархатных футляров. Первый из двух оставшихся годмише, современной французской или английской работы, оказался ничем не примечательным – обычная каучуковая поделка, немногим лучше фабричной, из тех, что ежегодно числом более чем в два миллиона расходятся по испанским и итальянским монастырям.
Размера он был обычного, как и принадлежавший Диане де Пуатье, пяти-шести дюймов, с натуральными волосами у основания, окрашенный в телесный цвет. Благодаря эластичности материала система выброса жидкости была здесь простейшей: следовало лишь нажать в нужный момент пальцами на тестикулы и введенная заранее жидкость изливалась.
Это не представляющее художественной ценности изделие заслужило рассмотрения куда менее пристального, чем то, что, по всей вероятности, удостоилось чести услаждать Диану де Пуатье.
Перешли к третьему.
При виде его у Флоранс вырвался крик ужаса. И правда – оно было около 7–8 дюймов в длину и 5–6 дюймов в диаметре.
– О, куда там Диане, – воскликнула она, – этот для Пасифаи!
Графиня расхохоталась.
– Вот и я зову его Гигант! Эта диковинка из Южной Америки, и она дает представление о запросах дам из Рио-де-Жанейро, Каракаса, Буэнос-Айреса и Лимы. Но взгляни, какая чудесная работа!
Предмет такого сорта и в самом деле представлял интерес для коллекционера. Сделан он был из прекрасно отполированного каучука. Каждый волосок на нем стоял, как на парике лучшего парижского цирюльника; несомненно, он был отлит, подобно тому, как это делают скульпторы, в прекрасный слепок, снятый с природного образца.
Как и у французского изделия, для извержения жидкости достаточно было простого нажатия на тестикулы; однако емкость здесь была в пять-шесть раз больше, а значит, невыразимое удовольствие орошения могло быть повторено пять-шесть раз.
– Ну и чудовище! – без конца повторяла Флоранс, безуспешно пытаясь обхватить его рукой. – Неужели найдется женщина, способная вместить подобного великана?! Это все равно, что роды наоборот.
Одетта молча улыбалась.
– Объясни же, – нетерпеливо продолжала Флоранс, – довольно насмехаться надо мною!
– Я вовсе не насмехаюсь над тобой, моя маленькая Флоранс. Слушай внимательно.
– Слушаю, – промолвила Флоранс.
– Если недостаточно разгоряченная и недостаточно опытная женщина удовлетворяет свое желание, забавляясь в одиночку, проникновение органа столь внушительного, несомненно, потребует усилий; если женщин две и они беспрестанно ласкают друг друга пальцем, ртом, искусственным членом обычного размера, и та, что изображает любовника, раздразнивает, вдохновляет, разжигает ту, которой предназначена роль любовницы, а в миг сильнейшего возбуждения подносит смазанный кольдкремом кончик годмише к широко раздвинутым губам и вводит его тихонько, бережно, то предмет этот проскользнет без труда, а проникнув вглубь, доведет наслаждение до высшей точки.
– Не может быть!
– Хочешь проверить?
– А на ком испытать?
– На мне, так и быть, приношу себя в жертву.
– Я разорву тебя на части.
– Разорвешь меня на части?
– Именно! Ни о чем другом так не мечтаю! – воскликнула Флоранс.
– Подожди, я сейчас.
Для графини подобная развязка, конечно, не была неожиданной – на спиртовой лампе в серебряном чайничке уже разогревался крем.
За ним она и отправилась, зарядила самое крупное из трех орудий, после чего достала из бархатного мешочка эластичный пояс.
Все эти приготовления явно взволновали ее – ноздри ее вздрагивали.
– Иди сюда, – приказала она Флоранс.
– Зачем? – с испугом спросила Флоранс.
– Я превращу тебя в мужчину.
Флоранс послушно подошла; графиня надела на нее пояс, и с его помощью закрепила на ее лобке самый большой из годмише; затем она вложила ей в руку шедевр эпохи Ренессанса, наполненный теплым кремом. Обняв Флоранс, которая затрепетала, как подросток, непомерно щедро наделенный природой, графиня сорвала покрывало и бросилась навзничь на постель.
– Делай то, что я скажу, – распорядилась она, – и в том порядке, в каком я скажу.
– Будь уверена, – промолвила Флоранс, возбужденная не менее графини, – если повелишь растерзать тебя, я это сделаю.
– Начнем с ротика… с ротика…
Флоранс отложила искусителя Дианы де Пуатье на пол и принялась исполнять ртом одну из наиболее изощренных своих ласк.
Она чувствовала, что сейчас должно действовать утонченно, словно создавая противовес последующим грубым ласкам. В ответ Одетта вознаградила ее полным набором лесбийских нежностей. Она звала Флоранс своей подругой, своим ангелом, своим сердцем, своей жизнью, своей душой; дрожащими от наслаждения устами она, ноту за нотой, исполнила всю гамму сладострастных вздохов, наконец, едва слышно попросила: