Роман о Виолетте
Шрифт:
На миг графиня застыла в немом восхищении перед странным телом, соединяющим и мужскую, и женскую привлекательность; взяв золотой гребень с бриллиантами, поддерживавший ее волосы за ужином, она соорудила из него диадему для этого милого божества, этой таинственной Исиды, которой, первой среди всех богинь, поклонялись, называя ее чудесным именем Урания.
Бриллианты и золото поблескивали, затерявшись в черном меху, где зубья гребешка увязли до самого основания, так и не достигнув отверстия, которое графиня так страстно хотела отыскать.
Тогда графиня встала на колени и, чтобы
При виде таких нежданно раскрывшихся красот она с ликующим возгласом припала ртом к этому ларчику и стала покусывать и сосать клитор, тотчас напрягшийся от сладострастия. Немного поласкав его языком, она пожелала вознаградить подругу ласками еще более проникновенными и сладострастными, чем те, которые были получены ею самой от меня; однако тут ее радостные крики сменил возглас удивления: проход, который она рассчитывала найти свободным, оказался закрыт. Она отпрянула от преграды, менее всего ею ожидаемой, приподняла Флоранс и жадно всматриваясь в ущелье, недоуменно спросила:
– Как это понимать?
– Все очень просто, дорогая Одетта, – улыбнулась Флоранс, – я девственна, хотя, выражаясь поточнее, следовало бы признать: девственна я только наполовину.
– На какую такую половину?
– O, с моральной точки зрения, душа моя, данная поправка весьма существенна. Девственной следует назвать юную особу, которой не касались ни чьи-либо уста, ни чей-либо палец, даже ее собственный; она целомудренна, и ей неведомо наслаждение. Быть девственной наполовину означает познать и свою собственную ласку, и чужую – мужскую ли, женскую ли – и иметь выдержку сохранить в неприкосновенности девственную плеву.
– Ах! – радостно воскликнула графиня, – наконец-то я встретила женщину, не запятнавшую себя связью с мужчиной! О, даже не смею поверить в это, моя прекрасная Флоранс.
– Ручаюсь тебе в этом, – сказала Флоранс, – у меня, кстати, куда больше поводов для упреков – ты остановилась в самый неподходящий момент. Негодница, только я начала настраиваться!.. Не отвлекайся, любимая Одетта, и, если что-нибудь обладает еще чудесным даром удивлять тебя, подожди говорить мне об этом до того, как закончишь.
– Позволишь сказать хоть слово?
Флоранс нажала пальцем на свой клитор и стала нежно щекотать его, тем самым не давая температуре наслаждения упасть ниже нуля.
– Говори, – разрешила она.
– Итак, ты утверждаешь, что девственна только наполовину.
– Больше не утверждаю, поскольку ты, ленивица, вынуждаешь меня к действиям, из-за которых я рискую лишиться невинности.
– А мужчины, – продолжала графиня, чуть запинаясь, – случалось им посягать на твою честь?
– Ни за какие сокровища; ни один мужчина не видел меня обнаженной, ни один не дотрагивался до того, до чего сейчас дотрагиваюсь я.
– Ах, – воскликнула Одетта, – именно это я и хотела узнать!
И она набросилась на Флоранс, отодвинув ее палец и горячо прильнув к пылающей вагине – незатухающему очагу сладострастия, дарованному самой природой.
Флоранс даже вскрикнула от мощного напора ласкающих ее зубов; однако их тотчас сменил язык Одетты – он столь умело захватил инициативу, что, похоже, опасения Флоранс оказались не напрасными – никогда прежде она не была так близка к утрате второй половины своей девственности.
Флоранс сделала два открытия, первое: куда слаще ощущать себя добычей ненасытного рта, всесторонне вооруженного, чтобы разнообразить наслаждение, – нежно посасывающие губы, жалящие зубы, щекочущий язык, – нежели испытывать возбуждение просто от атакующего тебя пальца, сколь бы ласков и проворен он ни был; и второе: какая пропасть отделяет россиянку Денизу от парижанки Одетты.
Острота наслаждения вылилась у нее в пронзительный крик, со стороны могло показаться, что она стонет от боли; когда же графиня от поцелуев снизу перешла к ее рту, Флоранс чуть было не потеряла сознание.
– Ах, теперь моя очередь… – произнесла она слабеющим голосом.
Соскользнув в изножье кровати, она приняла позу раненого гладиатора. Графиня заняла ее место на кровати и ужом скользнула к голове Флоранс, все еще поникшей под бременем наслаждения.
– Да не поднять мне никогда головы, – прошептала та, – если хоть один мужчина видел и слышал то, что сейчас слышала ты!
В этот миг рыжий пушок графини, приблизившись, коснулся волос Флоранс.
Прекрасная актриса вздрогнула, крылья ее носа напряглись, приподнявшись, она открыла глаза, и рот ее очутился напротив вожделенного огненного букета.
Теперь, когда первые страсти немного улеглись, утомленная, но вовсе не пресыщенная Флоранс отдалась ощущениям более утонченным; она наградила благоухающие кустики нежным поцелуем – и перед ее взором раскрылись спрятанные в них сокровища любви, знакомые ей доселе лишь на ощупь.
У графини никогда не было детей, так что и губы ее, и влагалище сохранили безукоризненную свежесть и тот очаровательный бледно-розовый оттенок, который называют цветом «бедра нимфы». Флоранс раздвинула большие срамные губы, и тут ее внимание привлекла стоящая рядом корзинка с виноградом, персиками и бананами; взяв самый миниатюрный и самый яркий персик, она вставила его в малые срамные губы, наполовину прикрыв его большими губами.
– Что ты там творишь? – поинтересовалась Одетта.
– Позволь мне побыть садовницей и сделать тебе прививку. Ты не представляешь, как хорош персик в таком обрамлении; будь я живописцем, я изобразила бы этот плод, но не ради него самого, а ради оправы.
– Только бархатистая эта кожица, воспетая поэтами, сравнивавшими ее с женскими щечками, колется точно иголками.
– Потерпи чуть-чуть, я сейчас поправлю.
Серебряным ножом она очистила кожицу персика, которая – подобно тому сложенному вдвое лепестку розы, что всю ночь мешал уснуть изнеженному сибариту, – раздражала необычайно чувствительную слизистую оболочку графини, разрезала персик пополам, извлекла косточку и снова поместила в оправу.