Роман с фамилией
Шрифт:
Пресмыкающейся тварью ощущал я себя этой ночью, не представляя, как вынести новое испытание – взирать на сражение с вражеской стороны, не в силах помочь своим землякам…
Эти мысли, перехлёстывая одна другую, не давали покоя, заставляли, ворочаясь на жестком ложе, снова и снова возвращаться к давно прошедшим событиям и, может быть, впервые за долгие годы пытаться предугадать будущее.
Когда же при брезжущем утреннем свете бог сна Гипнос всё-таки овладел мной, приснился мне отец – фратарак Сасан.
Подобно самому Морфею – сыну Гипноса, отец предстал в чёрном кафтане с рассеянными по нему золотистыми
Мы шли по равнине, похожей на ту, по которой скакали когда-то с отцом на наших такал-теке. Но скоро дорога сделалась круче, каменистее, а камни под нашими ногами – острее и неустойчивей. Отец вдруг отпустил мою руку и быстро пошёл вперёд. Он шагал так широко и стремительно, что, как ни старался я поспевать за ним, стал всё больше отставать. Между тем широкая горная дорога превратилась в узкую тропу, а после вовсе пропала среди нагромождения огромных валунов. Отец двигался, уже почти не касаясь их ногами, перелетая с валуна на валун. Наконец путь нам преградила отвесная скала, вершину которой окутывали густые свинцовые облака. Отец стал карабкаться наверх по её гладкой поверхности, извиваясь всем телом, юрко, словно ящерица. Я понял, что не смогу забраться вслед за ним, и закричал: «Отец, дай мне руку!» Он обернулся и, отрицательно покачав головой, продолжил подъём. «Не оставляй меня здесь, отец!» – умолял я, но он больше не оборачивался и скрылся в облачной хмари…
Я проснулся с дурными предчувствиями. Сон всё не выходил у меня из головы: «Почему отец не дал мне руку? Почему оставил одного?»
Около полудня пришёл раб с приказом от Тиберия немедленно собираться в путь. Прогноз опытного царедворца Талла оказался верным – моему юному господину потребовался знаток языков, и он наконец вспомнил обо мне.
Мы отправлялись на Восток. Проныра Талл оказался не прав только в одном – целью похода Августа была не столица Парфии – Ктесифон, а далёкие армянские провинции. Они уже много лет принадлежали Фраату и управлялись его ставленниками. Именно в эти провинции Август и повёл свои легионы.
…Путь навстречу Солнцу показался мне куда короче, чем тот, по которому меня, пленённого, везли в Рим. Может быть, потому, что теперь я не был закованным в цепи и находился не в тёмном, пахнущем крысами и нечистотами трюме галеры, а ехал на двуколке в обозе растянувшегося на многие лиги римского войска.
Я мог видеть всё, что меня окружает, и это вызвало во мне смешанные чувства: восхищения и осознания подлинного величия и могущества государства моих врагов.
Все дороги ведут в Рим. Но сеть дорог не только вела в Вечный город, но и расходилась от него по всей Италии и далеко за её пределы – по завоёванным провинциям. Римские дороги строились добротно, со знанием дела: покатые, вымощенные круглым, крупным булыжником, они имели парапеты и канавы для стоков дождевой воды. Вдоль обочин высились милевые вехи – цилиндрические каменные столбы чуть выше человеческого
Арочные мосты и тоннели, пробитые в скалах, многоступенчатые акведуки по обеим сторонам, постоялые дворы, кузницы, конюшни для смены лошадей… Всё это действовало безотказно, как единый механизм: пылали горны, звучали удары молотов о наковальни, дымили харчевни, ржали лошади, обгоняя войско, скакали гонцы…
Поневоле приходили в голову сравнения: в Парфии и в Сирии таких качественных дорог видеть мне не доводилось… И ещё одно странное чувство гнездилось во мне. Я всё чаще ловил себя на мысли, что уже не воспринимаю увиденное как нечто инородное, враждебное. Наверное, я уже стал частью Рима, хотя до сих пор не решался в этом себе признаться…
Легионы Августа скорым, походным шагом прошли на север Италии, передвигаясь сначала по Фламиевой дороге, где свернули на восток, на дорогу, которую, если верить надписи на милевом столбе, полтора века назад построил проконсул Гай Эгнатий.
Эгнатиева дорога предназначалась для связи с восточными провинциями и вела через Илирик, Македонию, Фракию до города Византия, что стоит у проливов, соединяющих Понт Эвксинский с Эгейским морем.
Трудно описать горные красоты, окружавшие нас в пути. Снежные вершины, чистые горные реки и водопады, долины, поросшие зелёным кустарником и масленичными деревьями…
И всё-таки не эти красоты врезались мне в память.
Во время перехода через Македонию случились два события, наполненные скорее мистическим, нежели реальным содержанием.
В Илирии, близ Патавия, Тиберий, взяв меня с собой как знатока греческого, посетил оракул Гериона и приказал тамошним жрецам вынуть для него жребий. По жребию Тиберию выпало бросить в источник Апон золотые игральные кости, число очков которых будет говорить о будущей судьбе Тиберия. Кости показали наибольшее число из возможных. Оракул объявил, а я перевёл его слова, что Тиберия ждёт блестящее будущее и верховная власть в Риме.
Ещё одно предзнаменование случилось близ Филипп – на алтарях, поставленных когда-то победоносным Цезарем, неожиданно вспыхнуло пламя именно в тот момент, когда мы с Тиберием проезжали мимо. И это тоже было расценено как свидетельство скорого возвышения Тиберия.
Конечно, обо всём этом немедленно донесли Августу. Он, по словам Талла, возглавлявшего походную канцелярию, не сумел скрыть своё раздражение и недовольство, посчитав все подобные прогнозы злостным потворством неуёмным властным амбициям пасынка.
На ближайшей стоянке, поздней ночью, когда шум в лагере уже стих, меня вызвали в палатку Тиберия.
У входа стояли хорошо знакомые мне легионеры из личной охраны принцепса. Это свидетельствовало о том, что и Август находится здесь.
Я откинул полог и вошел.
Август и Тиберий сидели на низких походных креслах у такого же низкого стола, уставленного дорожной снедью.
В ответ на моё приветствие Август поставил на стол кубок с вином и устремил на меня проницательный взор.