Роман с куклой
Шрифт:
– Ты видел все это? – завороженно спросила Ева.
– Нет. Я же говорил – я знаю только теорию. Так вот… Самым сложным ритуалом считаются похороны, – продолжил Даниил. – У северных народов, например, у ненцев, смерть – это не полное отрицание жизни, а переход из одной формы бытия в другую. Сама по себе смерть им не внушает страха, но неприемлема даже мысль о том, что душа умершего, лишенного похоронного обряда, не найдет покоя в загробном мире. Камлание проводилось в ночь после похорон и состояло из нескольких этапов: сначала шаман разговаривал с умершим, узнавал причину смерти и выяснял, не унес ли с собой покойный душу живого человека. Затем наступали собственно проводы души. Ненцы верили, что добродетельные
– Да уж! – усмехнулся Прахов. – Ты, Даниил Петрович, здоров рассказывать сказки!
– А что, Даня, больного они, эти шаманы, действительно могут вылечить? – с любопытством спросила Ева. Она забыла обо всем на свете и теперь не отрывала от мужа глаз.
– Не знаю. Но происходит это следующим образом: шаман надевает свой наряд, берет бубен, вселяет в себя духов-помощников и отправляется на поиски души больного. Кстати говоря, костюм шамана является своего рода защитным панцирем, который оберегает его от враждебных духов… – продолжил Михайловский. – Шаман как бы вторгается в мир мертвых и ведет с ними битву, отбивая души живых. Его пляска – это путешествие в другой мир. При этом глаза шамана прикрыты специальной бахромой: глядеть ему в глаза опасно для смертных, его надо слушать и слушаться. Он может отдать любой запрет – либо перестать людям ходить на охоту, либо даже убить кого-нибудь!
– Дикие люди, – поежилась Ива.
– Да как сказать… А вы знаете, что у шаманов считается причиной возникновения болезни? – прищурился Михайловский.
– Что?
– С их точки зрения, есть две главных причины: первое – в человеческом организме находится нечто, чему там не место. Это нечто попало туда потому, что человек стал уязвим из-за страха, беспокойства, долгих переживаний… Нечто надо извлечь, само собой разумеется. И второе – в человеке отсутствует нечто, что должно там находиться, и тут уж вернуть потерянное – задача шамана. Болезнь может также возникнуть из-за одиночества, чувства собственной ненужности и отчуждения от других людей.
– Когда-то у меня был бубен, – вдруг вспомнил Толя Прахов. – Настоящий, шаманский – я его продал какому-то любителю этнографии. Других желающих почему-то не нашлось.
– Дикие люди… – снова повторила Ива с какой-то тоской – видимо, все еще под впечатлением рассказа Михайловского.
– Нет, Ива, они по-своему мудры. У тех же ненцев одна из главных традиций – священное почитание природы, – возразил Михайловский. – Ей нельзя наносить вред: например, ловить или убивать молодых птиц. Рубить молодые деревья у источников. Без нужды рвать растения и цветы. Бросать мусор и плевать в священные воды озер и рек. Нельзя громко кричать и сильно напиваться. Обидеть старого человека – такой же грех, как лишение живого существа жизни… Почитание огня. Кстати, огонь почитался всеми народами с древности – считалось, что тот обладает очистительной силой. Очищение огнем – обязательный ритуал, дабы гости не причинили хозяевам какого-либо зла. Из истории известен случай, когда монголы безжалостно казнили русских послов лишь за отказ пройти между двумя кострами перед ставкой хана…
– Я же говорю – дикие люди! – упрямо повторила Ива.
Зачем она все это делает – Ива не понимала. Наверное, особый род мазохизма. Ходила в этот дом, беседовала с Евой и Даниилом…
Странно было глядеть в его глаза и не находить в них никакого отзвука, никакого движения – она, Ива, была теперь для своего бывшего любовника пустым местом. Все досталось Еве – абсолютно все. Даже его фамилия, что почему-то особенно обидно. Уж могла бы эта Ева оставить себе девичью фамилию, не позорить имя Михайловского – своей бесцеремонностью, грубостью и глупостью!
Но, видно, такова судьба.
В этот свой приход Ева особо оригинальничать не стала – одарила Иву своим «фирменным» взглядом, который Ива без труда разгадала. Значил он: «Опять ты, милочка, черт знает во что оделась!»
«Почему Ева думает, что только ей одной известна истина, что только ей дано знать, как надо одеваться и как укладывать волосы?! – с бессильным раздражением подумала Ива. – Потрясающая самоуверенность! И как только Даниил ее еще терпит…»
Ива считала свои вещи образцом сдержанности и строгого вкуса. Она терпеть не могла то, что нравилось Еве, – все яркое, кричащее, блестящее, гламурное. Все эти бантики, розочки, рюши, этот нелепый, прихотливый крой в одежде… Тьфу.
А потом Ева совсем распоясалась – предложила им с Толей сойтись. Иву даже передернуло всю от подобной бестактности…
Пришел Даниил, стал рассказывать о шаманах. Но Ива слушала его вполуха, она все прокручивала в голове Евино предложение. Она – и Толик!
«Нет, Толик неплохой… Он мне даже нравится! Но зачем я ему? А он мне – зачем? Какая дикость!» – лихорадочно размышляла она и почему-то вспомнила о своей матери. Та никогда не рассуждала на подобные темы – если мужчина ей нравился, то ее уже ничто не могло остановить. Да и многие другие женщины, насколько об этом могла судить Ива со стороны, подобными рассуждениями себя не утруждали (и эта Ева в первую очередь). Они просто брали от жизни все, что могли, а высоконравственные рассуждения: имеет или не имеет смысла заводить роман с тем или иным мужчиной – их не волновали.
«Я и Толик… Какая дикость! Хотя… Он один, и я тоже. Почему бы нам не сойтись на какое-то время – до тех пор, пока Даниил не бросит Еву?.. Почему я, действительно, должна хранить верность Михайловскому – он-то этого делать не стал!»
– …болезнь может также возникнуть от одиночества, чувства собственной ненужности и отчуждения от других людей…
Когда Михайловский ушел из комнаты, а Ева продолжила наряжать свою чудовищную куклу, Ива с Праховым покинули их дом. Вместе.
На улице моросил мелкий холодный дождь. Небо – белое, мутное, без единого просвета.
– Тебя не покоробила ее бесцеремонность? – спросила Ива, раскрыв над головой зонт.
– Чья?
– Евы, разумеется!
– А, ты об этом… Не обращай внимания.
– Ты как будто защищаешь ее!
Прахов пожал плечами, переступил через лужу. Они вышли за ворота.
– Толя, я обещала Вере Ивановне варенье из облепихи. Зайдем ко мне, я дам тебе баночку, – тихо, безо всяких интонаций произнесла Ива.
– Что? А, да… Конечно, – рассеянно отозвался Прахов.
«Ева бы все это сделала красивее и остроумнее. И вообще, ей не понадобились бы все эти ухищрения, она бы просто позвала мужчину – и тот с радостью побежал бы за ней!» – мелькнуло у Ивы в голове.
Она уже с каким-то отчаянным, мстительным упрямством хотела, чтобы Прахов подчинился ей.
В доме было сумеречно; в сером, тусклом свете все вещи и предметы, наполнявшие комнаты, словно таяли, становились призрачными. Ива собралась было включить в прихожей светильник, но потом передумала.
– Толя, да сними ты плащ – видишь, с него течет! – с досадой произнесла Ива.
– Что? А, да… Конечно. – Прахов быстро разделся, скинул с ног ботинки, обнаружив слишком длинные, слишком плоские ступни в черных носках.