Роман с Полиной
Шрифт:
Мама вспомнила тут про девушку, кинулась к двери. Открыла ее.
— Извините, девушка, что я заставляю вас ждать, — и спасла меня от расследования.
— Это стенографистка, — сказал я, — я должен поработать с ней над уставом.
«Стенографистка», действительно, оказалась страстной. Она кусала меня и так визжала при этом, будто ее саму режут. И стонала, и кричала на разные голоса, хотя между нами ничего не было, мы лишь обнимались. По-моему, она и не хотела, чтобы было у нас по-другому. Ей доставало больно хвать меня между
— Но какой! — орала она. — Какой!
Мои бедные родители вначале онемели за тонкой стенкой. Потом вывели звук на телевизоре на полную мощность. Потом по батарее стали стучать соседи.
Для меня Алиса была чересчур страстной. Я не люблю, когда так визжат и когда не доходят до главного. Наконец, она истомилась, оттолкнула меня и уснула. Я тоже уснул.
Часов в 14 постучал и вошел папа. Удивленно посмотрел на то, что мы спим одетые и в разных местах. Он разбудил меня и сказал:
— Тебя очень настойчиво зовут к телефону.
Это была Полина.
— Я согласна на ваши условия, — сказала она, — если вы такой негодяй.
Мне сразу сделалось жарко.
Правда, Алиса никак не хотела меня отпускать. Оказывается, это у нее была такая обычная подготовка, она так готовилась и только потом приступала к любви. «Потому что страсть без любви и любовь без страсти для меня ничто, — объясняла она, — ты не должен быть сейчас негодяем, а то я могу заболеть». Пришлось задержаться на полчаса.
Потом она полезла за мной в душ и хотела, чтобы все повторилось в душе. Ее ничуть не смущали мои родители.
Когда я наконец уходил, кто-то опять позвонил нам по телефону. Мой отец, всегда спокойный и уравновешенный профессор, стал гневно отчитывать какого-то человека.
— Коля, нельзя быть таким грубым, нельзя, — вмешивалась моя мама.
Отец бросил трубку и закричал:
— Но, черт возьми! Почему какой-то грузин звонит мне четвертый раз, зовет меня «господин полковник» и требует, чтобы я уехал в Канаду, потому что он дал мне аванс!
— Это твои студенты тебя разыгрывают, наивный ты человек, разве можно так кипятиться, — сказала мама. — Надо быть идиотом, чтобы не понимать этого.
Тут отца осенило:
— Неужели они узнали, что я езжу в шоп-туры? Я застрелюсь, если они узнали. Или уйду из университета.
Полина старалась не смотреть на меня. Мне тоже было почему-то совестно. Я вспомнил, как в детском садике Генка Титков сказал, что знает, отчего появляются дети, и мы с ним уговорили Ляльку Баусову попробовать это. Вначале пробовал Генка, он почему-то пробовал долго, я ждал-ждал, когда они вылезут из кладовки, потом мне почему-то сделалось стыдно и я ушел. Так же стыдно мне стало сейчас. Я подумал: те настоящие, которые пишут картины и сочиняют гимны, вряд ли чего-то стесняются, — и взял себя в руки.
— Поехали, — сказала она.
— Куда? — спросил я.
— Н у, ты, наверное, подготовил место… где ты всегда это делаешь?
Я говорю, у меня родители только сегодня приехали, а в офисе, говорю, идет евроремонт.
Стали искать место. Попробовали в машине. Съехали в Волынском в лесок. Там чудесное место, я заходил туда, гуляя с Винчем, когда он был еще жив. Там до сих пор бьет родник, которым пользовался святитель Киприан, когда жил здесь в монастыре и переводил Библию с древнегреческого на древнерусский.
Полина была очень спокойна. Я бы даже сказал, равнодушна. Хотя лицо у нее раскраснелось, а руки подрагивали. Целовать она меня не хотела, говорила, это не входит в условия нашего договора. А без поцелуев я никак не мог возбудиться, да и вообще в машине, хоть и такой большой, как Вовин «ЗИС-110», с длинными ногами трудно пристроиться.
А потом, только пристроились, в стекла нам постучали. Машину окружили какие-то пацаны. «Дядя, — говорят, — оставишь нам докурить».
— Не, я первый! Я — первый! — кричал один и ломился в дверцу. Он уже расстегнул штаны и показывал нам свой внушительный, совсем недетский, дрын.
Машина сразу же завелась. Я рванул с места. Но были здесь деревья и бездорожье, скорость не разовьешь. Они бежали за нами и лупили по кузову заточенной арматурой. А нам хоть бы хны.
— Вот почему бронированная машина так хороша, — сказал я Полине, — они надрываются, а нам хоть бы хны, будет что тебе вспоминать в тихой Америке.
Тут какая-то тень пробежала по ее хорошенькому лицу.
— Нет ли у вас знакомого скорняка? — спросила она.
— Скорняка, — удивился я, потому что скорняк мне показался как-то некстати.
— Ну да, не могу же я голой приехать, мне там стыдно будет — из России без шубы. Мне подруга норку достала, надо обязательно шубу построить. Но хорошо, со вкусом.
— Нет проблем, — согласился я и подумал, неужели у нее нет шубы, у моей мамы и то есть какая-то, из ондатры.
Мы выехали на дорогу перед Волынской больницей, что находится рядом с ближней сталинской дачей, на которой он умер, отравленный своими соратниками. Я прибавил ходу, пацаны наконец отстали.
— Куда теперь? — спросил я. Я думал, Полина скажет, все, точка… Она сказала, может быть, в школе? Действительно, вот мудаки.
Мы ехали к школе, всю дорогу я пытался себя разогреть, чтобы она сразу увидела, кто есть кто в этом мире. Она не давалась, нет, говорит, это я не хочу, мне это противно, уберите руки, они у вас, как у лягушки.
Едва я увидел машину, когда вылез наружу, в ногах у меня как-то обмякло — броня, конечно, не пострадала, но краску ребята здорово ободрали своей арматурой. Надо красить. Полина тоже увидела.
— Это вам за ваш сатанизм, — сказала она и пошла в школу.
Я шел за нею, таясь, потому что мой знакомый кацо возился со своими кацо на складе.