Роман с Полиной
Шрифт:
Неудача, как известно, одна не ходит.
Я крутил баранку и думал, чем же буду платить старику за машину, я уже несколько дней не платил. У меня уже был долг почти в триста долларов. На что теперь я куплю бензин?
Вдруг внаглую, на красный свет, выскакивает шестисотый «мерин» с сытым румяным господином внутри. Я вдавливаю тормозную педаль до упора. И все же «мерс» своей правой роскошной скулой шаркает меня по моей левой. У меня зазвенело стекло, я сам тюкнулся башкой о лобешник. Меня занесло, я кормой ударил какую-то старуху по тощим ногам. Она упала и завопила.
Я
Я кричал и ругался, от усталости и сплошной невезухи потеряв голову. А они надо мной смеялись, им-то отчего ее терять. Да еще у старухи сломана голень. У «мерина» глубокая полоса по всему правому борту. У меня сворочено левое крыло и выбита левая фара, да трещины по ветровому триплексу от моей головы. Если я виноват, значит, за все платить мне. Теперь я опытный, знаю, надо всегда улыбаться и с улыбкой отстаивать свои права. Тогда я завизжал и кинулся на ненавистную ряху нового русского хозяина жизни. Всю жизнь били только меня, теперь бил я и кричал самые плохие слова, какие только мог вспомнить, бил его, как только мог, без всяких приемов. Когда били меня, меня били умные, без свидетелей; я, дурак, бил при всех.
Гаишник — мент продажный — кинулся разнимать. В запале я ударил ногой и его. Ему только этого и не хватало. Он вырвал пистолет из кобуры и пальнул в воздух. Потом перетянул меня своим жезлом по голове. Одним словом, в итоге меня увезли на патрульной машине. Напоследок мент поделился со мной своим жизненным опытом.
— Хороший человек хорошо живет сам и дает хорошо жить другим. А говно — он для всех говно, для себя в первую очередь, — в таких немногих словах выразились его богатые жизненные наблюдения.
Когда меня выпустили из милиции, против меня было возбуждено уголовное дело. Я дал подписку о невыезде из Москвы. Пожилой, судя по затасканному мундиру, нищий главстаршина последнего пенсионного возраста, отдавая документы, сказал, что он мне не завидует. Спасибо, «семерку» они поставили во дворе отделения, мародеры вроде не раскурочили то, что от нее осталось. Однако шли дожди, на изломах машина стала ржаветь.
Дома телефон трезвонил, как ненормальный. Звонила Полина.
— Где вы шляетесь, несносный мальчишка, мне надо с вами срочно поговорить.
Я сказал, что ездил в Иваново, покупать ткацкую фабрику. Мы договорились встретиться через полчаса.
На кухонном столе лежала записка от мамы: «Где тебя носит, негодяй? Не смей заходить в нашу комнату, мы с папой поехали в Китай по бартеру».
В дверь их комнаты был вставлен замок. Я взял на кухне нож-топорик, которым когда-то в нашей семье рубили мясо, и взломал дверь. На кровати, чуть ли не на целый метр вверх, были уложены кожаные куртки, слаксы, рубашки, паршивая турецкая обувь. Я подобрал кое-что для себя, пошел принимать ванну.
Когда я выходил из ванной, в дверь кто-то звонил. Я по-дурацки подумал: «Полина», хоть мы договорились встретиться у «Кропоткинской», — она как всякая роскошная женщина жила в центре. Я открыл дверь, это был старик-военмор, у которого я арендовал машину, и мой друг Володя внизу у его ног на своей деревянной каталочке.
— Извини, братан, — сказал мне Володя, — но ты тоже хорош.
Дедок специально для дружеской встречи одел на культю железный крюк и со слезами на глазах кинулся на меня с этим крюком…
После перемирия наш консенсус заключился в следующем: я обязался отремонтировать автомобиль в течение ближайших пяти дней, а в счет долга отдал старику пять пар турецких штанов, три рубашки и две кожаные куртки — многовато, конечно, но на меньшее он не шел.
Тут в дверь опять позвонили. Это был почтальон. Он принес мне повестку в суд. Владелец «мерседеса» возбудил против меня уголовное преследование. Я имел неосторожность расписаться в получении повестки.
Когда я вернулся, Володя с кем-то разговаривал по телефону. Тебя, сказал он. Это звонил мой грузинский друг Гиви. Он спросил насчет того «симпатичны полковник». Откуда у него мой телефон? Была не была, я попросил его перезвонить через полчаса, полковник в сортире, у него небольшое расстройство.
Этот жадный старик с крюком на культе согласился за 50 баксов прикинуться пехотным полковником, хотя мне это омерзительно и западло, сказал он, потому что я коренной морфлот, кавторанг, что означает капитан второго ранга.
В общем, я смотался за Гиви, привез к себе на квартиру, он ее внимательно осмотрел. Поговорил с кавторангом об отечественной войне и американском империализме, который нас нае…ал, поудивлялся большому количеству вещей на кровати у папы и мамы. Старик пояснил, что везет их в качестве подарков и сувениров родственникам в Канаду… потому что у него полно других родственников за границей, которые завалили его этим шмотьем, и он не знает, как от него избавиться.
Короче, мы заключили с Гиви товарищеское соглашение об аренде родительских апартаментов на два года с выплатой аванса за полгода вперед из расчета 250 американских гринов в месяц и с въездом через двадцать дней. Хорошо, что у папы остался дома советский паспорт и что все старые джентльмены на одно лицо. Правда, мой папа с 37-го, а старик скорее всего с 30-го, но и это замазали — урюк он и есть урюк.
Старый кабан требовал себе половину и угрожал нанести мне увечья железным крюком, но я отдал ему только $400, $1100 оставил себе, ведь я рисковал больше.
Я хорошо подготовился к этой встрече. Из родительского товара подобрал неплохую куртку из кожи, хорошие слаксы, туфли, рубашку. Я даже не стал бриться, я хорошо смотрелся в щетине — несколько утомленный и деловой. Неплохо, что кавторанг ободрал меня своим стальным крюком — хорошая свежая полоса по щеке, по шее и далее вниз. От самого виска, будто меня хотели убить. Томные синяки после милицейской дубинки просматривались под глазами, дополняя образ борца на ниве первоначального накопления.