Роман в лесу
Шрифт:
Она видела себя в темноте и спокойствии ночи, в незнакомом месте, в бесконечной дали от друзей, едущей, в сущности, неизвестно куда под руководством неизвестно кого, быть может, преследуемой ее заядлым врагом. Она представляла ярость маркиза теперь, когда ее бегство открылось, и хотя знала, что навряд ли он станет преследовать ее по воде — именно поэтому она избрала такой путь, — все же портрет, нарисованный ее воображением, вызывал у нее трепет. Затем она стала думать о том, какого ей придерживаться плана, когда она окажется в Савойе; и как ни была она предрасположена против монастырских правил, сейчас ей казалось, что ни в каком ином месте не найти ей более подходящего приюта. Наконец она удалилась в тесную каюту, чтобы несколько часов отдохнуть.
Проснулась она на рассвете и, слишком возбужденная, чтобы заснуть снова, встала и наблюдала медленное наступление дня. Свои чувства она излила, сочинив следующий
Сонет
Когда Аделина покинула аббатство, Ла Мотт еще некоторое время постоял у ворот, прислушиваясь к топоту лошади, ее уносившей, пока звук не затих вдали; затем он возвратился в залу с такой легкостью на сердце, какой не испытывал давным-давно. Удовлетворение от того, что он спас ее, как он надеялся, от притязаний маркиза, на время пересилило чувство опасности, какую он навлек на себя этим шагом. Но стоило ему полностью осознать свое положение, как страх перед яростью маркиза всей своей мощью обрушился на него, и Ла Мотт стал лихорадочно обдумывать, как наилучшим образом ее избежать.
Уже минула полночь — маркиза ждали утром следующего дня; в первый момент Ла Мотту показалось возможным за это время покинуть аббатство. У него оставалась одна лошадь; он раздумывал, что лучше — немедля отправиться в Обуан, а там добыть карету и в ней вывезти из аббатства своих домочадцев и самое необходимое или же спокойно дожидаться приезда маркиза и попробовать обмануть его рассказом о бегстве Аделины.
Для того чтобы карета прибыла в аббатство, потребовалось бы немало времени, так что он все равно не успел бы затем выбраться из леса; на деньги, которые у него еще оставались благодаря щедрости маркиза, было далеко не уехать, когда же они пришли бы к концу, ему, вероятно, неоткуда было бы их пополнить, если он до того времени еще не будет схвачен. Если же он останется в аббатстве, это станет доказательством, что ему и в голову не приходит, будто он заслужил ярость маркиза, и, хотя надеяться убедить его, что приказ исполнен, не приходится, дело можно изложить так, что Питер один виноват в бегстве Аделины; такое объяснение покажется тем более вероятным, что Питера однажды уже поймали на этом. Ла Мотт полагал также, что от угроз маркиза отдать его в руки правосудия он может обезопасить себя, пригрозив раскрыть преступление, которое тот приказал ему совершить.
Так рассудив, Ла Мотт решил остаться в аббатстве и поглядеть, к чему приведет разочарование маркиза.
Когда маркиз приехал и был уведомлен о бегстве Аделины, на лице его отразились душевные борения такой силы, что это поначалу встревожило и испугало Ла Мотта. Маркиз клял себя и девушку в выражениях, таких грубых и неистовых, каких Ла Мотт не ожидал услышать от человека, обладавшего столь
??? какими бы необузданными и преступными ни были его страсти. Казалось, изобретение и изъявление этих словес доставляет ему не только облегчение, но и удовольствие; и все-таки, судя по всему, бегство Аделины потрясло его больше, чем разгневала небрежность Ла Мотта; осознав наконец, что он теряет время, маркиз покинул аббатство и разослал своих слуг в погоню за Аделиной.
Когда он уехал, Ла Мотт поверил, что его выдумка имела успех, и вернулся к приятным мыслям об исполненном долге, надеясь, что Аделина уже вне досягаемости. Однако покой продолжался недолго. Несколько часов спустя маркиз вернулся в сопровождении слуг правосудия. Увидев его, обезумевший от страха Ла Мотт попробовал спрятаться, но был схвачен и приведен к маркизу, который тотчас отошел с ним в сторону.
— Я не был обманут, — сказал он, — незамысловатой историей, вами измышленной. Вы знаете, ваша жизнь в моих руках; сейчас же расскажите мне, где вы спрятали Аделину, или я немедленно обвиню вас в преступлении, совершенном вами против меня; если же вы откроете мне ее убежище, я отправлю приставов назад и, если пожелаете, помогу вам покинуть королевство. У вас нет времени для колебаний, и вам известно, что со мной шутки плохи.
Ла Мотт попытался смягчить маркиза и утверждал, что ему неизвестно, куда в действительности направилась Аделина. Вспомните, милорд, что вы ведь тоже в моей власти и, если не остановитесь, то заставите меня прилюдно объявить, что вы хотели сделать меня убийцей.
Да кто ж вам поверит? — сказал маркиз. — Преступления, которые изгнали вас из общества, отнюдь не послужат доказательством вашей правдивости, а то преступление, в каком я обвиню вас сейчас, добавит достаточно оснований предположить, что ваши слова — умышленный поклеп. Господа, исполняйте свой долг.
Приставы вступили в комнату и схватили Ла Мотта, которого ужас лишил всякой способности к сопротивлению, если бы сопротивление и могло ему пойти на пользу; в сумятице мыслей он сообщил маркизу, что Аделина отправилась в Лион. Впрочем, заявление это слишком запоздало, чтобы помочь ему; хотя маркиз и ухватился за предоставившуюся ему возможность, но обвинение уже прозвучало, и Ла Мотт, страдая от сознания, что подверг опасности Аделину, ничем не облегчив своей участи, молча подчинился своей судьбе. Едва дав ему время собрать то немногое, что он мог захватить с собой, приставы вывели его из аббатства; однако маркиз, приняв во внимание крайнее отчаяние мадам Ла Мотт, приказал одному из своих слуг привести карету из Обуана, чтобы она могла последовать за мужем.
Тем временем маркиз, осведомленный о том, куда направилась Аделина, послал своего доверенного камердинера разузнать, где она укрылась, и незамедлительно вернуться с известиями на виллу.
В полном отчаянии Ла Мотт и его жена покинули Фонтенвильский лес, который в течение стольких месяцев служил им убежищем, и вновь окунулись в суетный мир, где правосудие встретит Ла Мотта своим карающим мечом. Они вступили в лес, найдя в нем пристанище, оказавшееся необходимым из-за прежних преступлений Ла Мотта, и на какое-то время обрели здесь покой, коего искали; но вскоре были совершены другие проступки, ибо даже в столь уединенном месте случаются иной раз искушения, и жизнь Ла Мотта, уже достаточно отмеченная наказанием греховности, ныне явила другую часть великой истины, гласящей: «Где есть вина — душе не знать покоя» [87] .
87
С. 201. «Где есть вина, душе не знать покоя» — возможно, реминисценция из стихотворения «Сова» Майкла Дрейтона (1563–1631): «A guiltie Conscience feeles continual feare».
Глава XV
Между тем Аделина и Питер продолжали свой путь без каких-либо происшествий и вышли на берег в Савойе, где Питер посадил Аделину на лошадь, а сам зашагал с нею рядом. Когда он увидел родные горы, его восторженным восклицаниям не было конца, и он то и дело спрашивал Аделину, приходилось ли ей когда-нибудь видеть такие холмы во Франции.
88
С. 202. Покой могильный, снизойди к нам в души! — Эпиграф взят из поэмы «Менестрель» (кн. 2, строки 82–83) шотландского поэта Джеймса Битти (1735–1803), оказавшего влияние не только на творчество Рэдклифф, но и таких поэтов, как Роберт Берне и Вальтер Скотт. Поэма «Менестрель», оставшаяся неоконченной (кн. 1 — 1771, кн. 2 — 1774), повествует о духовном совершенствовании лирического героя под влиянием природы.