Роман в социальных сетях
Шрифт:
Забрезжил рассвет, сизое небо повисло клочками над уснувшей деревней. Горькая обида, разъедавшая Каллистратова, прошла, теперь он ясно увидел себя со стороны. Сгорбленный, с опущенными плечами, он давно проехал повороты, где мог встретить ту единственную, которая его ждала, и которой теперь не будет. Он совершенно успокоился, осознав, что искать Дашу бесполезно, что в этом ему не поможет целый штат детективов, что единственный способ смириться с одиночеством, на которое обрекла его старость, это честно признать его победу, подтвердив все права над собой. Он открыл Интернет и добавил сообщение «Даме с @»: «Перечитай «Страшную месть» Гоголя».
Утром, собрав чемодан, Авдей Каллистратов закрыл дом, спрятал ключ на притолоке, и побрел на станцию ковыляющей походкой, точно его ноги, подгибаясь, пересчитывали прожитые дни.
— В этом году вы что-то рано с дачи, — приветствовала его консьержка. — Насовсем вернулись?
— Насовсем.
Дом показался ему пустым и холодным. Чтобы быстрее к нему привыкнуть, Каллистратов тут же разобрал чемодан, повесив одежду в скрипучий шкаф, потом, листая записную книжку, сел за телефон. «Да, уже приехал. Какие новости?» «Привет, уже из города. Нет-нет, не заболел. Когда у нас ближайшее мероприятие? Увидимся». «Хочу пораньше приступить к работе, сколько можно отдыхать…»
Повесив трубку, он стал насвистывать какой-то веселый марш. Потом вдруг произнес, точно продолжая говорить по телефону: «Ничего, мы еще повоюем, все что ни делается — к лучшему!» Дернув за веревку, он раздвинул глухие шторы, с которых полетела пыль, распахнул окно, полное свежего воздуха и уличного шума. Глядя на мокрый тротуар, еще не высохший после ночного дождя, он думал, что его единственное спасение — это вернуться к прежнему распорядку, погрузиться в работу, не откладывая сев за новый роман. В приподнятом настроении он приготовил кофе, сел в кресло, и тут ему на глаза попалась полка с его книгами. «Ну не настолько они и плохи, раз читают», — сдвинув тугое стекло, взял он одну наугад. Мало ли что он писал про себя в интернете — недовольство собой присуще настоящему художнику. Разве оно не признак истинного таланта? Он пробежал глазами пару абзацев, пролистав, выхватил еще несколько строк, и от его настроения не осталось и следа. Книга полетела на пол, топорщась страницами, как взъерошенный воробей. Он взял следующую. Через мгновенье она накрыла первую. От растерянности Каллистратов никак не мог достать очередную книгу, стекло заело, и он стал бить ладонью по торцу. Стекло лопнуло, клинообразные осколки обнажили акулью пасть. С порезанной ладони у Каллистратова закапала кровь, но он не обратил внимания. Третья, четвертая… Гора на полу росла, пока полка не опустела. Авдей Каллистратов беспомощно опустился на сваленные в кучу книги и дико захохотал…
Премию вручали ранней осенью. На награждении были Чернобай и Синеглаз, раздававшие похвалы жюри за выбор лучших, а в президиуме, передавая микрофон, долго распространялись о лауреатах, подчеркивая несравненные достоинства их книг.
— Это современная проза, — шамкал лысоватый старик, перепутавший на юбилее имя Авдея Каллистратова. — Настоящая, современная литература». Он многозначительно замолчал, давая понять, что вкладывает в свои слова больше того, что представляемые авторы еще живы.
— Мы оценивали только текст, — вертел змеиной головкой критик, приезжавший к Авдею Каллистратову на дачу. — Только художественность и мастерство.
В зале сосредоточенно молчали, ожидая объявление победителя, но в жюри все тянули и тянули. Невзирая на нетерпеливый скрип стульев, говорили о великой силе искусства, возрастающей роли слова, при этом каждый из выступавших не преминул напоминать о себе. Авдей Каллистратов равнодушно обводил взглядом зал, механически кивал, замечая знакомые лица. Он вполуха слушал привычные речи, изредка аплодировал, а сам думал о том, почему всю жизнь писал, бог знает о чем, но не о том, каким увидел мир, в который пришел, и теперь его впечатления останутся тайной, которую он унесет с собой. Оставить слепок своего времени — может, в этом было его предназначение? Может, для этого он и родился? Когда до него дошла очередь выступать, он долго молчал, перебирая пальцами провод от микрофона.
— Говори же, — с недоумением толкнули его в бок.
— А что говорить? — хрипло произнес он. — Что вы лжете? Что мы все здесь мертвые души?
Динамик разнес его слова по залу, и, когда Авдей Каллистратов, обхватив голову, шел к двери, стояла гробовая тишина.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Человека под ником «Раскольников» звали Захар Чичин, и он был наемным убийцей.
«Жена и дети считают меня бизнесменом, — писал он. — У меня, действительно, есть сыскное агентство, и, служи я государству, то числился бы героем. Такие есть во все времена — в конце концов, люди всегда сводят счеты, как Каин с Авелем, а я лишь оружие, которое выбирают. Может ли оно быть виноватым?»
С аватары Захара Чичина смотрел окровавленный топор, а на его личной странице значилось:
«Родион Романович Раскольников, год рождения: 1866, религиозные взгляды: «Бог — это дьявол», политические — «право имею».
«О законе говорят, когда хотят запугать, — продолжал он. — К совести взывают, чтобы ослабить. Куда плывет наш корабль? Мы рождаемся, влюбляемся, стареем, из трюма стремимся на палубу, а потом умираем. Тогда нас выбрасывают за борт. Мой дед погиб на фронте. Бабка оплакивала его в одиночестве, не получив за него пенсии. А сейчас правят внуки тех, кто не воевал, кто пас в горах овец или сидел в лавке. Зачем им чужие предки? Мой отец честно трудился, а к старости не скопил на больницу и умер, потому, что ему не сделали операцию. Все каюты на корабле открывает золотой ключик, а как его достают — спросу нет. Но больше рта не проглотишь, больше желудка не переваришь, и лишнего я не беру. Искать меня бесполезно, я пользуюсь разными Интернет-кафе, а живу в далекой стране, так что мои дела вас не коснутся.
Зачем я откровенничаю? А зачем откровенничает «Иннокентий Скородум»? Или «Модест Одинаров»? К нему только приблизилась смерть, а со мной она постоянно».
Комментарии не заставили себя ждать.
«Так и со мной смерть постоянно, — признался «Иннокентий Скородум». — Ночами кричу от страха, кажется, мы с ней под одним одеялом. А Земля — это корабль-призрак, летучий голландец…»
«Если это розыгрыш, то глупый, — написал «Сидор Куляш». — А если откровения киллера, из них можно было бы сделать сенсацию. Лет сто назад».
«Будете флудить, вас забанят», — пригрозил Администратор.
«А сколько стоят ваши услуги, «Раскольников»? — заинтересовалась «Дама с @». — На свете столько мерзавцев».
«Совершенно согласна! — откликнулась «Ульяна Гроховец». — Когда меня отфутболивает чиновник, мне хочется всадить ему пулю в живот. И смотреть, как он корчится. Смотреть молча, жадно, сладострастно!»
«Все закладывается в детстве, — вынес приговор «Олег Держикрач». — В вашем было явно что-то не так».
Прочитав его комментарий, Захар Чичин вспомнил себя ребенком. Он жил тогда в пыльном южном городке с базарной площадью, в которую упиралась единственная улица, круто забиравшая к морю, и песчаной косой, далеко вдававшейся в залив. Цыгане продавали там на базаре животных блох, завернутых в хлеб, который принимали от золотухи, а эвкалипт, сбрасывавший летом кору и стоявший голым, называли «бесстыдницей». Родительский домик с каштаном во дворе, под которым спозаранку горланил петух, ютился на отшибе, отделенный от моря пригорком, и Захар, вместо колыбельной, слушал доносившийся издалека шум волн. Летом родители сдавали комнаты, перебираясь во флигель, и Захар привык, что люди вокруг менялись, навсегда исчезая, будто умирали, он легко сходился и так же легко расставался. «С глаз долой — из сердца вон», — поучала его бабка, на войне потерявшая мужа и проводившая старость в кресле под каштаном со спицами в руках.
— Бабушка, расскажи мне про деда, — просил ее Захар, свернувшись, как кошка, у ног.
— А что рассказывать? О живых надо думать, мертвые сами о себе позаботятся.
И Захар рано осознал, что на свете ничто не вечно. А людская память — и подавно. Он рос сорванцом с вечными ссадинами на коленках, которые мать, придерживая его за талию, пока он нетерпеливо переминался, смазывала зеленкой, и с пронзительным, ломавшимся голосом, раздававшемся то в одном конце улицы, то в другом. «Рыжик, ко мне! — звал он щенка вислоухой таксы с вечно вилявшим хвостом. — Когда вырастем, возьму тебя на охоту». Он ласково трепал собаку, представляя, как она будет вытаскивать из нор сусликов, а потом бегал с ней наперегонки по улице, поднимая облака пыли. Но Рыжик так и не вырос. В то жаркое лето, когда пасеки ломились от меда, его укусила пчела. Его нос мгновенно распух, и все короткие полчаса, пока не началась агония, он знал, что умирает, беззащитно жался к Захару, и в его глазах стояли слезы. Плакал и Захар.