Роман
Шрифт:
– Стой здесь и звони, – сказал он и вышел за дверь с топором в руке. Подойдя к дядиной комнате, он осторожно открыл её и, просунув лицо в щель, тихо позвал:
– Дядюшка, можно вас попросить выйти на минуту?
Сидящие за столом Антон Петрович, Куницын, Красновский, Рукавитинов, Клюгин и отец Агафон повернулись к двери:
– Ба! Роман Алексеевич!
– Присоединяйтесь к нам!
– А мы думали, вы уж почивать изволите.
– Ромушка, голубчик…
Антон Петрович отложил карты:
– Простите, друзья, вернусь – дометаю.
Он встал и вышел за дверь. Роман же, быстро пройдя в бильярдную, высунулся
– Прошу сюда, дядюшка.
Антон Петрович двинулся по коридору и вошёл в бильярдную.
– Танюша! – удивился он, заметив стоящую у окна и трясущую колокольчиком Татьяну. – И ты здесь?
Татьяна молча смотрела на него.
Роман закрыл дверь за дядюшкой и повернулся к нему, держа в правой руке топор.
– Что случилось, друзья мои? – спросил Антон Петрович, оборачиваясь к Роману. Но едва он повернулся, Роман изо всех сил ударил его топором в лицо. Взмахнув руками, Антон Петрович стал падать навзничь и тяжко ударился спиной о борт бильярда, отчего голова его откинулась назад, разрушив стопку чайной посуды. Ноги его подогнулись, и тело стало медленно сползать с бильярда на пол. Кровь хлынула из страшной раны, наискосок пересекающей лицо, разрубленная и вывороченная челюсть тряслась, из открытого рта слышались клокочущие звуки. Роман шагнул к нему и ударил топором сверху по голове. Тяжёлое лезвие вошло по самый обух, расколов череп; кровь и мозг брызнули на белый фрак Романа. Пальцы Антона Петровича конвульсивно сжались, он грузно завалился набок. Татьяна, перестав трясти колокольчиком, смотрела на подплывающий кровью труп. Роман взглянул на свой окровавленный топор, обернулся к Татьяне.
Глаза их встретились. Лица их были бледны. Он подошёл к ней. Минуту они смотрели друг другу в глаза, затем он тихо произнёс:
– Я люблю тебя.
– Я жива тобой, – ответила она, бледнея ещё больше.
– Я знаю, что нужно делать, – сказал он.
Она молчала.
– Ты сейчас пойдёшь к ним в комнату и попросишь сюда Адама Ильича.
– Хорошо, – ответила она и вышла за дверь.
Роман подошёл к бильярду, влез на него и, стоя на коленях, привернул до минимума фитиль в висящей над ним лампе.
Бильярдная погрузилась в полумрак.
Дверь вскоре беззвучно отворилась, и в неё, шурша платьем, быстро вошла Татьяна.
– Он идёт, – проговорила она, отходя к окну.
– Стой там и звони, – сказал Роман и подошёл к двери.
Татьяна затрясла колокольчиком.
– Вы позволите? – с весёлой теплотой в голосе спросил Куницын, приоткрывая дверь.
– Входите, – ответил Роман, заслоняя собой комнату и держа топор сзади. – Входите, Адам Ильич.
Но едва Куницын шагнул через порог, Роман схватил его левой рукой за волосы и с силой толкнул через свою ногу.
– Что… – успел произнести лесничий и шумно повалился ничком.
Быстро прикрыв дверь, Роман приблизился к нему сзади и, размахнувшись, обрушил топор на затылок. Удар оказался столь сильным, что, расколов череп пополам, топор с глухим звуком воткнулся в пол, пригвоздив к нему Куницына.
Тело лесничего дёрнулось и растянулось на полу.
Наклонившись, Роман с усилием вытянул топор из пола. Татьяна трясла колокольчиком.
Роман приоткрыл дверь и, убедившись, что всё по-прежнему тихо, вышел в коридор.
Из дядюшкиной комнаты раздался взрыв смеха, и весёлые голоса наперебой стали пересказывать что-то.
Он подошёл к двери, немного приоткрыл её и, просунув лицо в щель, произнёс:
– Пётр Игнатьевич, можно вас на минуту?
– Роман Алексеевич! Где наш банкомёт? Что там за тайны? – оживились за столом.
– Пётр Игнатьевич, – повторил Роман, – прошу вас, буквально на одно слово.
– Что ж. – Красновский, усмехаясь, встал. – Я к вашим услугам, Роман Алексеевич.
– Мы в бильярдной, ждём вас! – Роман пробежал по коридору и скрылся в бильярдной.
Татьяна, увидев его, подняла руку с колокольчиком и затрясла им.
Стоя у двери, Роман прислушался.
Когда в коридоре заскрипели половицы, он приоткрыл дверь и крикнул приближающемуся Красновскому:
– Пётр Игнатьевич, только очень просим вас, когда войдёте – закройте, пожалуйста, глаза!
– Закрыть глаза? – раздался в коридоре пьяноватый голос Красновского. – Что ж, коль заговорщики просят… Я уже закрыл!
Роман отошёл влево от двери и поднял руку с топором.
Звук деревянного колокольчика распространился по бильярдной.
– Вы позволите? – постучал Красновский в дверь.
– Входите, – ответил Роман.
– Так… – Дверь медленно отворилась, и Красновский вошёл, улыбаясь и прикрыв глаза рукой.
– Только не смотрите, – пробормотал Роман, быстро протягивая руку и закрывая за ним дверь.
– Так, так! – усмехнулся Красновский. – Кто-то барабанит… ты, Антон Петрович?
Роман размахнулся и ударил его топором. Голова Петра Ивановича откинулась назад и стукнулась о дверь. Лезвие вошло в прикрывающую глаза руку по самое топорище, пригвоздив руку к переносице. Два пухлых пальца Красновского отлетели прочь, рот приоткрылся, исказившись смертельной гримасой, из него вырвался слабый хриплый вой. Другая рука его вцепилась в топор. Роман выпустил рукоятку топора и, сторонясь шатающегося Красновского, схватил ручку двери, готовой вот-вот распахнуться. Хриплый вой не прекращался, кровь скупо протекла из-под руки Петра Игнатьевича по его щекам.
Держа дверь, Роман свободной правой рукой вцепился в плечо Красновского и потянул его от двери. Ноги Петра Игнатьевича заплелись, и он, развернувшись, грузно обрушился спиной на пол, прямо к ногам мёртвого Куницына.
Вой тут же прекратился, рука, вцепившаяся в топорище, мелко затряслась, словно стараясь вырвать топор из головы, точно так же затряслись ноги; рот Красновского немо, как у рыбы, открывался и закрывался. Роман подошёл к нему и ударил ногой по вцепившейся в топор руке. Она тут же бессильно отпала, но не перестала дрожать мелкой дрожью. Взявшись за рукоятку, он стал вытягивать топор из головы, но голова и пригвождённая к ней рука оказались крепко насаженными на топор и поднялись вместе с ним. Красновский еле слышно хрипел.
Роман наступил на кисть пригвождённой к голове руки и, прижав голову к полу, с трудом вытянул топор.
Кровь хлынула из тёмной дыры в руке, заливая лицо Красновского.
Роман размахнулся и всадил топор в грудь умирающего.
Красновский издал звук, напоминающий слабый кашель, рука его перестала дрожать. Роман легко на этот раз вытянул лезвие из груди, замахнулся, но, передумав, опустил топор: труп не шевелился.
Белая, идеально отглаженная сорочка на груди трупа подплывала кровью.