Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
Я устало прислонился лицом к решетке. В конце концов, какой смысл бороться за жизнь, раз "Лион" не вернулся?
Отец, очевидно, только сейчас сообразил весь ужас моего положения. Его лицо побелело как мел, и он беспомощно и отчаянно разрыдался.
Мне пришлось утешать его. Он был в ужасе от своей собственной бесполезности, от невозможности помочь единственному сыну.
— Нет, нет, сэр, — утешал я его, — вы сделали все, что могли.
Он конвульсивно вздрагивал от рыданий. Я еле сдерживался сам, но вдруг мне пришло в голову, что он может спасти меня. Я сказал:
— Вам надо только поехать в Клэпхем, сэр.
И в ту минуту, когда он почувствовал,
Мой отец преобразился: чья-то воля руководила им, линия поведения была намечена — он рвался в путь. Я настаивал, чтоб он немедленно прислал мне адвоката.
— О, да, о, да! — повторял он, порываясь уйти. — К майору Кауперу. Дай запишу адрес.
— Не забудьте прислать мне адвоката. Пошлите его, когда будете идти туда!
— Да, да, — кивал он головой, — я наверно смогу быть полезным адвокату: это обычно люди без всякой прозорливости.
И он поспешно убежал.
Вот когда началась настоящая пытка — пытка ожидания. Я пробовал набросать защитительную речь — напрасно. Мысли мои все время неслись за моим отцом. Я ясно представлял себе, как он летит по улицам на своих тонких ногах, в развевающемся новом сюртуке. Кого он нашел? Чего он добьется?
Его лицо побелело как мел
Я впился ногтями в угол стола, чтоб не метаться по комнате. Медленно в решетчатое окно вливался серый сумрак.
Ночь прошла. От отца не было никаких вестей. Я всю ночь ходил по камере. С наступлением дня бешеным усилием воли я победил волнение.
Тюремщик пришел очень рано.
— Дело начнется около часу. В половине первого соберутся судьи. Н-да, едва ли вас оправдают… Среди присяжных пять вест-индских купцов. Им нужно вас зацапать. Все против вас… А ты меня послушай, брат: скажи им громовую речь, бей себя в грудь кулаком, взывай к чести британского дворянина — ну, вообще разжалоби их. Хотя вряд ли поможет. Все они вешатели, эти судьи из адмиралтейства. Мы и то говорим: раз в Олд-Бэйли [56] висит якорь — значит, надежды нет. Мы уж камеру для приговоренных чистим. А якорь всегда вешают, когда заседает адмиралтейская сессия, — объявил он.
56
Здание суда.
Я слушал, старясь не проронить ни слова. Я представлял себе, как Лондон занят моим делом. Для массы просто сенсация, оно стало важным для целей некоторых людей. И мою жизнь они хотели использовать для этих своих целей. Министрам было относительно безразлично, отделится Ямайка или нет, но они хотели повесить меня, чтоб иметь возможность презрительно бросить ямайским плантаторам: "Отделяйтесь, если хотите, господа сепарациони-сты, мы свой долг исполнили, мы повесили человека".
Вот какой конец был уготован моим романтическим грезам. Конец романтике! Конец роману!
Продавцы бульварных листков закончат его выкриками о "предсмертной исповеди преступника". Какой конец!..
Глава IV
Я увидел своего отца только днем, когда меня привели в Олд-Бэйли. В комнатке для арестантов кроме меня было несколько тюремщиков, на чьей обязанности лежало выводить преступника на суд. За большими черными дверями, очевидно, находилась зала суда. Всю ночь я проходил по камере. Голова моя шла кругом. Помню, что раза два я упал, и снова начал ходить. Я знал, что мне надо собрать все силы, напрячь все мысли, чтоб пядь за пядью бороться за свою жизнь. А я решил бороться. Я решил не сдаваться.
Зубы мои стучали от холода, как кастаньеты. Но я был спокоен.
У дверей кто-то спорил и добивался входа.
— Впусти его, Чарли, — крикнул мой сторож. — Это к нашему… — И мой отец вбежал в комнату.
Он начал бесконечный рассказ, как его остановили какие-то люди, как он поссорился с извозчиком, как у него пытались стащить кошелек.
— Конечно, я его отбил — о, я еще умею драться, это у нас в крови. Но тут подошла стража, — короче говоря, ибо сейчас не до лишних слов — я всю ночь просидел в участке. Не одну ночь я провел там, когда мы с лордом, — но я не буду терять времени…
— Нашли вы Каупера, сэр? Будет ли он давать показания?
— Джонни, — сказал отец поспешно, как будто боясь меня обидеть, — он сказал, что ты стащил у его жены кольца.
Майор Каупер действительно сказал, что я ушел с пиратами, ограбившими их судно и укравшими кольца его жены. Мой отец, возмущенный до крайности, даже не спросил у него адресов ямайских плантаторов, живших в Лондоне, а на обратном пути, в поисках адвоката, он попал в переделку, и потом в участок. Только что его оттуда выпустили.
— Мальчик мой, — умоляюще проговорил отец, глядя на меня полными слез глазами.
— Я… я не знаю, как…
— Ничего, отец, — сказал я.
Я предчувствовал, как мое прошлое нагрянет на меня и раздавит меня тысячей непредвиденных роковых совпадений. Очевидно, жена уговорила Каупера свидетельствовать против меня. Я живо вспомнил, как он благодарил меня за то, что я помог вернуть его бумаги: "Благослови вас Бог. Вы спасли меня от голодной смерти"… В его глазах стояли слезы. "Всегда… клянусь честью, если понадобится моя помощь… честь порукой…" Конечно, я советовал его жене отдать кольца, когда пираты угрожали ей.
Дверь открылась. Какой-то человек сердито крикнул:
— Ведите же этого стервеца. Что вы заставляете суд ждать?
Я вышел прямо к скамье подсудимых. Она была обнесена невысокой загородкой, усаженной гвоздями. Мне было совсем не страшно. Три человека в гигантских париках и отороченных горностаем мантиях сидели передо мной. Еще четверо в небольших паричках сдвинули головы, как попугаи на жердочке. Толстый человек с цепью на шее усаживался в кресло за самым важным судьей. Он вытирал рот и что-то дожевывал. По обе стороны судей все скамьи были заполнены дамами и господами, глазевшими на меня. Я видел все ясно. Мне казалось страшным, что какая-то девушка, синеглазая и краснощекая, весело щебетала и смеялась. Меня поразило убожество и грязь залы суда. Мне казалось, что такое важное дело, как мое, только по ошибке слушается в этой убогой обстановке. Я видел золоченый якорь над головами судей и внезапно подумал: "Отчего я не попросил отца узнать, не вернулся ли "Лион" сегодня ночью".