Ромэна Мирмо
Шрифт:
Эти воспоминания сделали для нее печальным ее первый римский вечер, но самая эта печаль не лишена была прелести. Ромэна отдавалась ей с покорной готовностью. Ей уже давно хотелось еще раз побывать в Риме и снова пережить в нем давно миновавшие часы. И вот ей предстояло вернуться в это прошлое, где ее ждало столько встреч с самою собой и с теми, кого она любила. Поэтому, на следующий же день по приезде, она отправилась на кладбище, где покоились ее отец и мать.
Чудесным утром, ясным и прохладным, выполнила она этот благочестивый долг. Обе могильные плиты, расположенные рядом, казались почти совсем еще новыми. Ромэна принесла цветов и усеяла ими двойную гробницу, потом села на скамью, осененную купой кипарисов. Она часто сидела тут, когда, бывало, сопровождала отца на его печальных прогулках. Часто на этой самой скамье месье де Термон говорил ей о покойнице. Благодаря этим беседам Ромэна главным образом и знала свою мать, и когда месье де Термона не стало и уже некому было воскрешать для нее словами материнский образ, ей начало казаться, что этот образ, все такой же дорогой для нее,
Наоборот, об отце Ромэна хранила до такой степени живое воспоминание, что оно граничило с галлюцинацией. Это неизменное присутствие возле нее месье де Термона придавало ее сожалениям какую-то простоту и задушевность. Для Ромэны смерть не превратила месье де Термона в одно из тех условных лиц которыми нередко становятся для нас те, кого уже нет. В памяти Ромэны отец оставался таким же, каким она его знавала прежде и каким он ей тогда казался. Когда она о нем думала, то иные черты характера месье де Термона производили на нее то же впечатление, какое она испытывала от них при его жизни, и подчас забавляли ее и смешили совершенно так же, как, бывало, и прежде забавляли и смешили не раз. И теперь, придя на кладбище, она смутно почувствовала, что в этом Риме, по которому они столько побродили вместе, месье де Термон будет верным спутником ее одиночества и ее раздумий.
Полная этим чувством и словно чтобы теснее объединиться с отцовской тенью, Ромэна Мирмо в то же утро захотела снова увидеть дом на виа Грегориана, где месье де Термон провел последние годы жизни.
С улицы Ромэна долго смотрела на окна прежней их квартиры. В ней кто-то жил. В открытых окнах легкий ветерок вздувал шторы. Ромэна вошла в подъезд и поставила ногу на первую ступень лестницы. Ей хотелось подняться наверх и под каким-нибудь предлогом позвонить, но, заслышав шаги, она раздумала. Она повернулась и вышла на улицу. На тротуаре ее настиг жилец и, обгоняя, взглянул на нее. Это был молодой человек, приблизительно одного роста и одних лет с Пьером де Клерси. При этой мысли Ромэна вспыхнула и почувствовала досаду. Ей не хотелось больше думать о неприятном инциденте и нелепой сцене, связанных в ее памяти с этим именем.
За долгие часы пути мадам Мирмо много думала о том, что произошло между ней и Пьером. Ничто так не способствует самоуглублению, как вынужденный дорожный досуг и одинокая праздность в вагоне. И во время переезда от Парижа до Рима Ромэна тщательно взвесила все подробности пережитого ею случая. Она обсудила его с полной серьезностью и рассмотрела его со всех сторон. В итоге этих размышлений она успокоилась. Продумав все, она пришла к выводу, что ей не в чем себя упрекнуть. Она не видела за собой никакой вины. Она не была, в противоположность большинству женщин, ни двуличной, ни кокетливой, ни даже просто неосторожной. Единственно, в чем она была виновата, — но тут она действительно ничего не могла поделать, — так это в том, что она — женщина. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать в Пьере чувства, толкнувшие его на поступок, которого она настолько не ждала, что ничем даже не постаралась его предупредить и предотвратить. В общем, она послужила лишь поводом к тому, чтобы в Пьере вспыхнул назревавший кризис, неприятные последствия которого ей пришлось вынести на себе. Эти последствия к тому же послужили ей достаточным наказанием за ее непредусмотрительность. Но на этом и кончалась ее вина. Она не могла считать себя ответственной за припадок безумия, обуявший Пьера де Клерси.
Как могла она предполагать, что он дойдет до этой неожиданной и совершенно недопустимой попытки, которую ей пришлось оттолкнуть и при которой он выказал себя и слабым, и в то же время дерзким?
Впрочем, разве не повела она себя в этом случае так, как следовало? Конечно, она сурово обошлась с обидчиком, но эта вынужденная суровость имела то преимущество, что, дав исход ее раздражению и гневу, не оставила в ней чувства злобы за нанесенное ей оскорбление. Оправившись от волнения и удивления, вызванных этой выходкой, она поняла, что лучше всего было бы забыть ту довольно крупную ошибку, которой она дала повод. Бедный юноша, должно быть, очень смущен и пристыжен понесенной неудачей. И Ромэна с улыбкой убеждалась, что, пожалуй, столько же жалеет Пьера де Клерси, сколько на него сердится.
Успокоившись в отношении собственного поведения, Ромэна Мирмо охотно вернулась к размышлениям о поведении Пьера. Она судила его с сострадательным снисхождением. Ему явно не повезло, что он натолкнулся на такую женщину, как она, когда столько других были бы счастливы ему уступить.
Сознание, что она так не похожа на остальных, было Ромэне приятно; а мысль о том, что она решительно не создана для любви, внушала ей веру в себя, успокаивающую убежденность в своей душевной холодности. Из этого Ромэна заключила, как нечто бесконечно правдоподобное, что она не полюбит никогда, и мирилась с этой отрицательной участью, которая по крайней мере избавляла ее от многих огорчений и многих неприятностей. И потом, не послужит ли эта неспособность любить утешением Пьеру де Клерси, когда он некогда, впоследствии, поймет истинную причину своей неудачи? Впрочем, то, о чем она сейчас думала, она собиралась ему написать, когда вернется в Дамаск и снова заживет своей далекой и одинокой жизнью. А пока она твердо решила не вспоминать больше об этом инциденте. Она и сдержала слово, и только встреча с этим молодым человеком на виа Грегориана воскресила в ее памяти досадный образ Пьера де Клерси.
Приняв эти меры защиты против самой себя и дважды оглянувшись на прошлое, Ромэна Мирмо испытала как бы облегчение. Она боялась, что в Риме ее ждет слишком острое воспоминание о постигшей ее там двойной утрате
49
Палатин — самый знаменитый из семи римских холмов (наряду с Капитолийским) и самая древняя обитаемая часть Рима.
50
Форум — центр политической и культурной жизни древнего Рима — площадь для народного собрания, отправления правосудия, а также рынок. Раскопки Римского форума велись с 1898 г.
51
Мальтийский орден — второе название католического рыцарского ордена Иоаннитов, созданного в Палестине в начале XII в. С 1834 г. резиденция капитула Мальтийского ордена находится в Риме, где ему принадлежат Вилла и церковь Св. Марии на Авентине — одном из семи римских холмов.
52
Акведук — желобочный водопровод с характерными арочными пролетами в местах понижения уровня земли.
Проходя по Пиацца-ди-Спанья, мимо лестницы Тринита де Монти, Ромэна Мирмо вдруг решила написать княгине, известить ее, что она в Риме и что хочет ее видеть. Как это она не сделала этого раньше, сразу же по приезде! Как можно было так пропустить целых три дня? Ромэна упрекнула себя за это невнимание к несчастной подруге, но она была так занята самой собой, так поглощена первыми впечатлениями! По этой же причине она не давала о себе знать ни милейшему месье Клаврэ, который даже не знал ее адреса, ни Берте де Вранкур, которую ей следовало же, однако, уведомить о своем отъезде! Занятая этими размышлениями, Ромэна Мирмо дошла до своего отеля и, прежде чем подняться к себе, задержалась в холле. Набросав открытые письма мадам де Вранкур и месье Клаврэ, она написала довольно длинное письмо княгине Альванци.
Ответ пришел на следующий же день. Он был писан рукою князя Альванци. Князь сообщал Ромэне, что княгиня очень больна, но что она была бы счастлива, если бы мадам Мирмо не отказала приехать в Витербо на один из ближайших дней, тем более что княгиня скоро уедет во Флоренцию показаться доктору Аткинсону и пройти там курс лечения. Впрочем, отсутствовать она будет не больше трех недель, а затем вернется в Витербо, где мадам Мирмо будет желанной гостьей, если она захочет пожить у них подольше, считая первый свой визит лишь дружеским задатком.
При мысли о свидании с княгиней Альванци Ромэна Мирмо испытывала некоторое волнение, к которому заранее примешивалось чувство глубокого сострадания. Вероятно, она найдет в бедной княгине печальную перемену. Это состояние болезненной подавленности, о котором пишет князь, является, увы, последствием трагического происшествия, кровавой драмы, чьей невольной причиной была княгиня. И Ромэна рисовала себе, какую тоскливую жизнь эта женщина с таким мягким сердцем и такой чуткой душой должна вести в своем одиноком и пышном доме, по которому теперь бродит раненый призрак. И все же, несмотря на некоторый страх, внушаемый ей предстоящей встречей с княгиней, Ромэна не могла не думать о том удовольствии, с каким она снова увидит виллу Альванци. Она сохранила такое чудесное воспоминание об ее садах, об их бассейнах, статуях, фонтанах! А этот перекресток, где под аркадами стриженых буксов высятся гермы [53] , а этот грот, который замысловатая фантазия зодчего превратила в подземную рощу, где бронзовые птицы, в синеватой и гулкой полутьме, клюют гипсовые плоды!
53
Герма — четырехгранный столб, оканчивающийся поясной статуей (первоначально — бога скотоводства и торговли Гермеса). В античности гермы использовались как дорожные вехи; с XIV в. — вид декоративной и парковой скульптуры.