Ромео
Шрифт:
— Мне было очень хорошо, — шепчет она.
— Я знаю. Всем остальным тоже было хорошо. — Он произносит это с таким безразличием, что волоски на ее обнаженном, исполосованном теле встают дыбом. — До поры до времени. Потом им хотелось остановить игру. Так же, как и тебе. Лгуньи. Притворщицы. Грязные потаскухи. Не можешь платить — не играй.
Неотвратимое предчувствие трагедии захлестывает ее, но она овладевает собой. Что сейчас движет ею — яростное желание выжить или величайшее напряжение воли? Она не знает.
— Ты устал, — ласково произносит она, сама
А как же я? Я разве не испытываю отвращения к себе?
Он ухмыляется, тирада позабавила его.
— Это свидание, доктор, а не прием пациента.
— Я беспокоюсь за тебя. Я знаю, как ты страдаешь.
Он тихо смеется.
— Ты думаешь, что так умна, проницательна. Думаешь, что знаешь правду обо мне. Ты… ничего… не понимаешь… сука.
Он придвигается ближе. Его член упирается в ее бедро. Твердый, холодный, влажный. Он опять откидывается на кушетку, закрывает глаза, мурлычет в такт музыке.
— Не правда ли, романтично? — напевает он. В его голосе звучит скрытая насмешка.
Ее тошнит, шампанское от страха забродило в желудке.
— Мне нехорошо…
Он не слушает. Отходит от нее. Возвращается, напевая. Легко касается ее бедра. Гладит по волосам.
Она чувствует зловоние. В голове эхом отдается его голос. Пока все они, по очереди, не начинают гнить. И тогда я заменяю смердящее сердце на новое, свежее…
— Пожалуйста. Мне действительно нехорошо. — Она начинает сотрясаться в конвульсиях.
— Бедняжка, — сочувствует он.
— О Боже… — Рвота бьет из нее фонтаном. Кажется, поток неиссякаем.
Сокрушительные рыдания. Он вытирает ее губкой. Должно быть, принес ее из кухни. Она была так поглощена самоочищением, что даже не заметила его отсутствия.
— Скажи это, Мелани, — нежно, но настойчиво просит он, очищая ее от рвоты.
По лицу ее катятся слезы.
— Не делай этого. Позволь мне помочь тебе. Я могу помочь тебе.
— Ты мне и так помогаешь, Мелани.
Она чувствует, что происходит самое страшное. Темнота сгущается. Она ищет опору в самой себе, но в душе пустота. Душа испаряется.
Он стоит перед ней. В обтянутой перчаткой руке нож. В серебристом лезвии мелькает отражение хризантем в бронзовой вазе, что возвышается на кофейном столике.
Он подходит еще ближе. Ее взгляд перемещается от ножа к пенису. Она не может заставить себя отвернуться.
— Хочешь его?
Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Кожа зудит. Она с ужасом ощущает, что ее начинает колотить крупная дрожь. Она уже не принадлежит себе. Полностью растворилась в нем.
В комнате очень темно. Она его не видит. Только чувствует. Пенис, прижатый к ее бедру, пульсирует. Кончик ножа упирается ей в грудь.
— Скажи это. Скажи: «Я хочу тебя, Ромео». — Его руки смыкаются
Даже перед лицом смерти она по-прежнему любопытна. Неужели ей довелось танцевать со смертью?
— Скажи это, Мелани. Скажи, и ты будешь спасена, — соблазнительно шепчет он.
Да, спасена. Что ж, это будет не уступка, а возвращение всего того, что я потеряла.
— Я хочу тебя, Ромео. — Словно на последнем дыхании она произносит это последнее… окончательное… признание, перед тем как провалиться в бездну. Все тонет в бессмысленности. Кроме этого последнего шага, невероятного возбуждения и парадоксального ощущения собственной силы.
Музыка достигает крещендо как раз в тот момент, когда нож вонзается в грудь. Мелани не слышит собственного крика. Она в нем тонет.
Он смотрит на нее с благоговением и улыбается. Входит в нее яростно, с остервенением, и лава извергнутой спермы, смешиваясь с ее кровью, навсегда оседает в его душе. В биении сердца. Последнем для Мелани.
Потребность Ромео в убийстве перед изнасилованием — ключевой момент в понимании его сути. Все дело в том, что, достигая оргазма, он — как и все мы — теряет самоконтроль, становясь беззащитным и ранимым…
Он не может позволить себе предстать таким перед своими будущими жертвами, поскольку боится, что они используют его слабость в качестве оружия против него.
Мертвые, эти женщины не представляют никакой опасности.
1
В последний раз Сара Розен разговаривала со своей сестрой Мелани ранним утром в день ее убийства. В любой другой день Сара пришла бы в ярость, разбуди ее кто-нибудь в столь ранний час, когда еще не прозвенел будильник, но сегодня ночью ее мучил кошмар — огромная ручища с толстыми волосатыми пальцами схватила ее за горло, и чей-то зловещий шепот хрипло звал: «Сара, Сара», — так что неурочный звонок она восприняла как подарок судьбы. Пока не услышала в трубке знакомый голос.
— Мне следовало догадаться, что это ты, — сонно произнесла Сара, откидывая со лба непослушную прядь жестких каштановых волос, торчавших в разные стороны. Она пошарила рукой на тумбочке, пытаясь отыскать очки, что оказалось не так-то просто: тумбочка была завалена журналами, бумагами, книгами, здесь же примостился будильник, недопитый стакан белого вина, который она к тому же и опрокинула в процессе поисков.
Не обращая внимания на разлившееся вино, она продолжила охоту. Очки — в золотой оправе, слегка изогнутой, «а-ля Джон Леннон», почему-то оказались под подушкой, по соседству с пустой тарелкой из-под полуночной закуски — орехового масла и джема. Извлечение очков из-под подушки стоило тарелке жизни: упав на пол, она разбилась вдребезги.