Ромовый дневник
Шрифт:
Йемон покачал головой.
– Роберт хочет, чтобы газета закрылась. Тогда у него будет повод для отъезда. – Он ухмыльнулся. – Ничего, она еще какое-то время протянет. Лично мне нужно месяца три – поднакопить деньжат и отправиться дальше по островам.
– Куда? – поинтересовался я.
Йемон пожал плечами.
– Да куда угодно – на какой-нибудь хороший остров, где подешевле.
Сала присвистнул.
– Ты прямо как пещерный человек, Йемон. На самом деле тебе требуется хорошая работа в Чикаго.
Йемон рассмеялся.
– Ничего, Роберт. Когда кого-нибудь употребишь, тебе полегчает.
Сала что-то проворчал и приналег
Йемон тоже казался мне знакомым, но не так близко – скорее наводил на воспоминания о неком человеке, которого я в каком-то другом месте знал, но затем потерял его след. Ему было лет двадцать пять, и он смутно напоминал мне меня самого в этом возрасте. Не того, кем я действительно был, а того, кем я мог бы себя увидеть, если бы перестал слишком об этом задумываться. Слушая его, я понимал, сколько воды утекло с тех пор, когда мне казалось, что я держу весь мир за яйца, сколько стремительных дней рождения пронеслось со времени моего первого года в Европе, когда я был так наивен и так уверен в себе, что каждая крохотная удача заставляла меня чувствовать себя ревущим от счастья чемпионом.
Давно уже я так себя не чувствовал. Наверное, в западне тех лет мысль о том, что я чемпион, невесть как оказалась выбита у меня из головы. Теперь же я снопа ее уловил, и оттого показался себе совсем старым. Вдобавок я задергался, что за такую бездну времени сделал так мало.
Откинувшись на спинку стула, я потягивал пиво. На кухне грохотал повар, а фортепиано отчего-то сдохло. Из дома доносилась болтовня на испанском, создавая невнятный фон для моих спутанных мыслей. Впервые я остро ощутил всю чужеродность этого места, реальное расстояние, которое я оставил между собой и своей последней точкой опоры. Не было никакой причины испытывать напряжение, но я тем не менее его испытывал – давление жаркого воздуха и проходящего времени – холостое напряжение, что накапливается в тех краях, где люди потеют все двадцать четыре часа в сутки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На следующее утро я встал пораньше и отправился искупаться. Солнце жарило от души, и я несколько часов проторчал на берегу, надеясь, что никто не заметит мою нездоровую нью-йоркскую бледность.
В половине двенадцатого я влез в автобус у отеля. Свободных мест не оказалось, и мне пришлось стоять. Воздух в автобусе был как в парилке, но никого это, похоже, не трогало. Все окна были закрыты, и вонь стояла просто невыносимая. К тому времени, как мы добрались до Пласа-Колон, я весь вымок от пота и испытывал жуткое головокружение.
Спустившись по холму к зданию «Ньюс», я опять увидел там толпу. Некоторые притащили с собой здоровенные транспаранты, а другие просто сидели или прислонялись к припаркованным машинам, время от времени выкрикивая что-то любезное в адрес входивших и выходивших. Я постарался не обращать внимания, но один мужик направился вслед за мной, размахивая кулаками и что-то крича на испанском, пока я спешил к лифту. Я попытался поймать его дверцами, но он ловко отскочил, когда они закрылись.
Пока я шел по коридору к отделу новостей, оттуда доносились чьи-то истошные вопли. Открыв дверь, я увидел стоящего посреди комнаты Лоттермана. Размахивая свежим номером «Эль-Диарио», он грозил кулаком маленькому блондинистому мужичонке и орал:
– Моберг! Ты, пьянь вонючая! Твои дни сочтены! Если что-то случится с телетайпом, на его ремонт уйдет все твое выходное пособие!
Моберг молчал как рыба. Судя по его виду, ему было самое время в больницу. Позднее я узнал, что около полуночи, вусмерть налимонившись и пребывая в состоянии буйной невменяемости, Моберг забрел в отдел новостей и нассал на телетайп. И сверх того мы могли первыми опубликовать новости об убийстве на берегу, но сигнал от полиции принял опять-таки автопилотный Моберг. Лоттерман снова его проклял, а затем повернулся к только только вошедшему Сале.
– А ты, Сала, вчера где был? Почему у нас с этого убийства ни никаких фотографий?
Сала изобразил удивление.
– Что за черт? Я закончил в восемь. Вы думаете, я буду двадцать четыре часа в сутки вкалывать?
Лоттерман что-то пробормотал и отвернулся. Тут он заметил меня и поманил к себе в кабинет.
– О Господи! – воскликнул он, усаживаясь. – Ума не приложу, как с такими обормотами работать! Сбегают с работы когда хотят, ссут на дорогостоящее оборудование, без конца нажираются… Просто удивительно, как я еще не спятил!
Я улыбнулся и закурил сигарету.
Лоттерман посмотрел на меня с любопытством.
– От всей души надеюсь, что хоть ты нормальный. Еще одни извращенец стал бы здесь последней каплей.
– Извращенец? – переспросил я.
– Ну-ну, ты знаешь, о чем я. – Лоттерман махнул рукой. – Извращенцы в широком смысле – пьяницы, бродяги, воры… Одному Богу ведомо, откуда они являются.
– Ага, – кивнул я.
– Фунта дерьма не стоят! – с жаром воскликнул он. – Скользят тут как змеи, широко мне улыбаются, а йотом исчезают, ни черта никому не сказав. – Он грустно покачал головой. – Как мне выпускать газету, когда кругом одни алканавты?
– Дело табак, – подытожил я.
– Вот именно, – пробормотал Лоттерман. – Хуже не придумаешь. – Тут он поднял голову. – Я хочу, чтобы ты как можно скорее тут со всем ознакомился. Когда здесь закончим, иди в библиотеку и поройся в старых номерах – сделай кой-какие выписки, выясни, что тут вообще происходит. – Он кивнул. – А потом можешь посидеть здесь с Сегаррой, нашим главным редактором. Я велел ему тебя проинструктировать.
Мы еще немного поговорили, и я упомянул о слухе насчет того, что газета может закрыться. Лоттерман явно встревожился.
– Тебе это Сала наболтал, верно? Ну так не обращай на него внимания – он псих.
Я улыбнулся.
– Очень хорошо. Я просто подумал, что надо спросить.
– Слишком много психов тут околачивается, – рявкнул Лоттерман. – Нам бы немного душевного здоровья.
По дороге в библиотеку я задумался о том, как долго я задержусь в Сан-Хуане – как скоро меня наградят ярлыком типа «змея» или «извращенец», как скоро я начну лягать себя по яйцам или буду покрошен на мелкие кусочки националистическими головорезами. Я помнил голос Лоттермана, когда он звонил мне в Нью-Йорк, – помнил странную отрывистость и загадочные фразы. Тогда я этого не почувствовал, зато теперь узрел воочию. Я почти мог представить себе в тот момент Лоттермана – как он судорожно хватается за телефонную трубку и старается не срываться на крик, пока у его порога собирается толпа, а пьяные репортеры заливают мочой всю редакцию, как он напряженно выдавливает: «Дело верное, Кемп, вы разумно рассуждаете, просто приезжайте сюда, и…»