Рони, дочь разбойника
Шрифт:
– Белый мох! Принеси его поскорее, не то она изойдет кровью! – крикнула Рони Бирку.
– А ты? Ты не можешь здесь остаться одна, если медведь поблизости.
– Беги в пещеру, беги! – кричала Рони. – Я должна остаться с кобылой, ей нужна сейчас ласка. И белый мох! Ну, беги, Бирк, быстро!
И Бирк побежал.
А пока его не было, Рони обнимала лошадь за шею и шептала ей в ухо, как умела, ласковые слова. И кобыла стояла не двигаясь, словно понимала их. Она больше не ржала, правда, может, от того, что слишком ослабела. Время от времени все ее тело сотрясала судорога. Медведь нанес ей ужасную рану. Бедняжка
Темнело. Скоро спустится ночь, и, если Бирк сейчас не вернется, бедная кобыла больше не увидит солнца.
Но Бирк вернулся и принес большую охапку белого мха. Никогда еще Рони не была так рада Бирку, это она ему когда-нибудь обязательно скажет, но не теперь, теперь надо действовать. И побыстрей!
Они вместе приложили белый мох к ее ране и увидели, что он тут же намок от крови. Тогда они положили сверху еще слой и закрепили его, как смогли, своими ремешками. Кобыла покорно стояла и не мешала им – она, видно, понимала, что ее лечат. А вот лохматый тюх, который выглядывал из-за ближайшей ели, этого не понимал.
– Зачемханцы выханцы такханцы делаетеханцы? – мрачно спросил он.
Рони и Бирк обрадовались, увидев лохматого тюха, потому что это означало, что медведь ушел. Ведь медведи и волки боятся лесной нечисти. Ни лохматым тюхам, ни темным троллям, ни злобным друдам, ни серым гномам нечего остерегаться хищных зверей. Учуяв их запах, медведь в страхе припускается в лесную чащу так, что только пятки сверкают.
– Жеребенокханцы, – проговорил лохматый тюх, – большеханцы неханцы прыгаетханцы. Нетуханцы его-ханцы.
– Это мы знаем, – печально ответила Рони.
Всю ночь они не отходили от кобылы, почти не спали и окоченели, но даже не замечали этого. Они сидели рядышком под густой елью. И говорили о чем угодно, но только не о ссоре. Словно они о ней забыли. Рони собиралась рассказать Бирку про то, как медведь задрал жеребенка, но не смогла, это было слишком тяжело.
– Да в любом лесу это случается, – сказал Бирк.
После полуночи они сменили мох на ране, потом немножко поспали и проснулись, когда стало светать.
– Гляди, рана уже не кровоточит. Мох сухой, – сказала Рони.
Они отправились к своей пещере, ведя за собой кобылу. Ведь нельзя же было оставить ее одну. Бедняга с трудом передвигала ноги, но все же охотно шла.
– На такую крутизну даже не всякая здоровая лошадь поднимется, – сказал Бирк. – Где мы ее поставим?
Неподалеку от пещеры был родничок, он вился между корнями елей и берез. Там они обычно брали воду. И теперь привели туда кобылу.
– Пей, – сказала Рони, – чтоб у тебя новая кровь прибывала.
Кобыла долго и жадно пила. Потом Бирк привязал ее к дереву.
– Тебе придется остаться у нас, пока не заживет рана, – сказал он. – Здесь тебе ничего не грозит.
– Не убивайся так. – Рони погладила кобылу. – На будущий год у тебя будет другой жеребеночек.
И тут она увидела, что из сосцов кобылы капает
– Это молоко для твоего жеребенка, но теперь ты можешь его нам отдать.
Рони побежала в пещеру и вернулась с деревянной миской. Вот наконец и она пригодилась.
И она подоила кобылу. Набралась полная миска молока. Для кобылы было большим облегчением, что ее набрякшее вымя опустело. А Бирк очень любил молоко.
– Теперь у нас появилось домашнее животное, – сказал он. – Лошади надо дать имя. Как бы ее назвать?
– Давай назовем ее Лита, – предложила Рони, не задумываясь. – У Маттиса в детстве была кобыла, которую так и звали – Лита.
Оба решили, что Лита – отличное имя для кобылы, которая, это уже было ясно, не умрет от потери крови. Они нарвали травы, принесли Лите, и она стала жадно есть. И только тут Бирк и Рони почувствовали, что они сами голодны. Им пора возвращаться назад, в пещеру, и отдохнуть.
Когда они уходили от Литы, кобыла повернула голову и тревожно поглядела им вслед.
– Не бойся, – крикнула Рони, – мы скоро вернемся. И спасибо тебе за молоко.
Пить свежее молоко, да еще охлажденное в роднике, что может быть лучше. Они сидели на площадке перед входом в пещеру, ели хлеб, запивали его молоком и глядели, как всходит солнце.
– Жаль только, что у нас нет ножа, – сказала вдруг Рони.
И тогда Бирк вынул нож из кармана и протянул ей.
– Я нашел его, – сказал Бирк. – Он лежал себе под мхом и тихонько ждал, пока мы ссорились.
Рони долго сидела молча, потом сказала:
– Знаешь, о чем я думаю? О том, как легко все разрушить, и из-за чепухи…
– Вот и давай теперь, – сказал Бирк, – остерегаться чепухи… А знаешь, о чем я думаю? О том, что ты мне дороже, чем тысяча ножей!
Рони поглядела на него и улыбнулась.
– Ты что, обалдел, что ли?
Так Ловиса говорила иногда Маттису.
13
Мелькали дни, весна сменилась летом, пришла жара. И дожди. Несколько суток подряд дождь хлестал как из ведра, и лес напился до отвала и стал свежим и зеленым, как никогда прежде. А когда дождевые тучи ушли и снова засветило солнце, лес заблагоухал такими ароматами, что Рони спросила Бирка, пахнут ли другие леса, как их лес. И Бирк ответил, что, скорее всего, нет.
Рана у кобылы давно уже зажила. Они отпустили Литу на волю, она теперь жила в табуне диких лошадей, но молоко у них было по-прежнему. Под вечер табун всегда пасся на лужайке недалеко от пещеры, и каждый вечер Рони и Бирк ходили на эту лужайку и звали: «Лита! Лита!» Она откликалась, и ребята шли на ее ржание. Она хотела, чтобы ее доили.
Остальные лошади в табуне тоже скоро привыкли к ним, к этим человеческим детенышам, и больше их не боялись. Пока Рони доила Литу, другие лошади подходили совсем близко и с любопытством глядели на них – прежде они никогда ничего подобного не видели. Хитрюга и Дикарь тоже частенько подходили к ним чуть ли не вплотную, так что Лита прижимала уши и, казалось, вот-вот рассердится. Но их это ничуть не смущало. Резвясь, кони толкали друг друга, прыгали, вставали на дыбы – ведь они были еще жеребята и им просто хотелось поиграть. И вдруг они ни с того ни с сего срывались с места, галопом мчались к лесу и скрывались в чаще.