Рось квадратная, изначальная

Зайцев Сергей Григорьевич

– А потому, ежели ты ещё не заметил, что в такие моменты всегда что-нибудь случается, и удача, по большому счёту, оказывается на нашей стороне!

– Окружайте, окружайте их, олухи, чего топчетесь, – подгонял своих братков тем временем ватаман, размахивая громадной саблей. – Окружайте да вяжите! Жила, где твой аркан, кровь из носу? Накидывай на деда!

– Дак это ж… на Махине остался, не отвязал ещё…

– Вот так всегда, кровь из носу, вечно от вас нет никакого толку, когда это особенно необходимо!

Воха с сомнением глянул на Благушу, обдумывая его заявление, затем снова на бандюков, почесал в затылке:

– Да что же с этими уродами может сейчас случиться, обертон те по ушам? Разве что гром с ясного неба

вдарит ватаману по маковке, что было бы совсем неплохо!

Гром не вдарил.

Вместо грома с небес послышался какой-то диковинный гул, заставивший всех без исключения на время забыть о предстоящей потасовке и задрать головы вверх в поисках источника столь странного звука. Не успел народ сосчитать до десяти, как гул перешёл в могучий утробный рёв, от которого задрожала земля под ногами да затрепетали листья деревьев – словно прямо в их сторону, сломя голову и ревмя ревя, неслось неохватное взглядом стадо разъярённых быков.

В следующий миг из-за макушек леса на великой скорости вылетела какая-то громадная чёрная еддовина… Как бы нам её описать… Представьте себе здоровенную овальную дыню, втиснутую в подходящего размера корыто, а потом подвесьте всё это дело в воздух и увеличивайте до тех пор, пока она не станет раз в десять больше Махины Представили? Весьма внушительное зрелище, не так ли? И вот эта самая дура, которую мы только что так живо вообразили, вылетает из-за леса и, взревев ещё громче, от чего у всех напрочь закладывает уши, резко останавливается, зависнув на большой высоте прямо над местом несостоявшейся схватки. И, понятное дело, заслоняет собой небо. На землю пала такая исполинская тень, что накрыла не только людей, но и громадный кусок окружающего их леса.

Безумный Проповедник при виде этого дива рухнул на колени и закричал страшным голосом – тем самым, которым вводил в трепет народ во время своих проповедей:

– Кайтесь! Кайтесь, безумцы! Пропали, пропали мы! Вот и смертушка наша пришла, и елсы прилетели за нами на своём чёрном шаре!

И путешественники, и бандюки замерли, словно и вправду громом поражённые.

«А ведь дед говорил, что те шары летали бесшумно, – безотчётно подумалось Благуше, боевой запал которого сразу растаял. – Всё-таки приврал дед-то…» Странная слабость охватила его члены, а перед глазами от нереальности происходящего всё поплыло, поплыло, затуманив взгляд, словно какой-то остряк, схватив его за ноги, сунул головой в проточную воду. Почему-то вспомнились маменька с папенькой, которых он больше не увидит, родной дом в Светлой Горилке, вспомнилась также прорва как не завершённых, так и вовсе не сделанных дел… Много чего вспомнилось…

Внезапно рёв стих, сменившись не менее оглушительной тишиной.

В следующий миг сбоку «корыта» распахнулась дверца, и из неё выпрыгнула человекоподобная фигура – телом и ликом чёрная, с прозрачным шаром за плечами, какие Благуша видел в храмовнике, где они продавались на потеху детям, и с громадным молотом в обеих руках – совсем уж недетским предметом. С тихим шелестом фигура плавно, словно её спускали на верёвочке, спланировала на землю, глухо бухнув ногами при приземлении. А за ней выпрыгнула ещё одна, ничем не отличимая от первой. И ещё. А одна даже держала в руках здоровенную, чем-то смутно знакомую алебарду…

Размякший от потрясения, прямо-таки как восковая свеча на зерцалопеке, Благуша беспомощно смотрел, словно во сне, как жуткие создания с огромными выпуклыми глазами на безликих лицах, являвшиеся скорее всего теми самыми железными феликсами из рассказа Безумного Проповедника, окружают и его компанию, и бандюков – всех чохом. Ощетинившись саблями, ватага Хитруна сбилась в тесную кучу, спиной к спине, решив, видимо, отбиваться до последнего. Безумный Проповедник продолжал что-то причитать, стоя на коленях, Воха, продолжая белеть лицом, хотя казалось – дальше уже некуда, явно готовился хлопнуться в обморок, а Минута… Минута вела себя странно и непонятно, дошло вдруг до Благуши. Настойчиво теребя его за рукав армяка, она с радостным видом пыталась что-то ему втолковать, показывая то на чёрную громадину в небе, то на деловитых феликсов, закончивших окружение по всем правилам. Вот только непрерывный звон, поселившийся в ушах после прекращения рёва громадины, мешал ему разобрать, о чём же она говорит. Стуманилась девица, решил слав. И так ему стало её жалко, такая вдруг горячая и уже безнадёжная любовь вспыхнула в его сердце, что разом вернулись к нему силы. И слав крепко-накрепко обнял милую, прижав к своей широкой груди и загородив собой от всего злого мира.

Вот тут-то он наконец и услышал то, что хотела сказать ему Минута:

– Да наши это, наши, Благуша! Это Бова Конструктор на своём новом летательном аппарате прилетел!

Глава двадцать третья,

где путешественники убеждаются, что наступил не Конец Света, как им почудилось вначале, а пришёл конец ватаге Рыжих

Больше всего единомышленников у врагов.

Но бывают и приятные исключения.

Апофегмы

– Вот что, парни, не буду говорить долго, пар вам в задницу, не стоит затягивать первую чарку… – Выпрямившись во весь громадный рост, Ухарь обвёл всех присутствующих неторопливым взглядом, важно шевельнув рыжими усищами под сливовым носом.

И компания Благуши, и прибывшие с Бовой Конструктором люди, вольготно рассевшись возле костров, к этому времени уже насытились из отбулькавших своё походных котелков и теперь, с чарками в руках, расслабленно вслушивались в слова махиниста. На мгновение задержав свои маленькие чёрные глазки на лице Благуши, Ухарь вдруг бесшабашно подмигнул ему и закончил:

– В общем, скажу просто – мы здесь собрались для того, чтобы выпить. Так выпьем же за то, что мы здесь собрались!

И, показывая пример, целиком, словно в разверстый бочонок, опрокинул чарку окоселовки в широко раскрытый рот. После чего небрежно утёр губы и как ни в чём не бывало опустился на своё место в кругу пирующих. В ответ в воздух взвились одобрительные выкрики, чарки быстро опустели, а народ обстоятельно занялся закусью.

Благуша тихо вздохнул, не решаясь пошевелиться, затем скосил глаза на Минуту, изящная головка которой уже довольно долго покоилась у него на плече. По губам девицы бродила мягкая загадочная улыбка, а из-под полуопущенных ресниц время от времени, словно стрелы, вылетали озорные взгляды, пролетая над догорающим костром и наповал сражая кого-нибудь из тех, кто в тот момент попадал под обстрел её чудных зелёных глаз. Торгаш снова вздохнул. Пить окоселовку ну совершенно не хотелось. И не потому, что крепка, зараза, – и без выпивки на душе у него было необычайно хорошо. Ну, авось Ухарь не заметит, а ежели и заметит, то авось не обидится, решил слав и аккуратно отставил в сторонку свою едва пригубленную чарку. А освободившейся рукой бережно обнял Минуту, против чего та явно не возражала – наоборот, в ответ на сие действие от удовольствия очень даже похоже замурлыкала по-кошачьи.

«Да, – подумал Благуша, улыбаясь, – славно вот так сидеть среди своих – обнимать любимую девицу, оторви и выбрось, смотреть на умирающие в древесном пепле языки пламени и чувствовать себя в полной безопасности после стольких приключений…»

«Иногда жизнь кажется тебе такой прекрасной, что не хочется просыпаться», – к случаю вспомнилась подходящая апофегма. И взаправду – будто сон. И очень даже сон замечательный. Мнилось ли ему тогда в храмовнике, что такая девица, как Минута, ответит ему взаимностью? Конечно, нет, оторви и выбрось. Он мог лишь мечтать об этом, да и то обрывал себя, не желая бесплодных терзаний. Но ведь ответила. Ответила взаимностью, оторви и выбрось!