Рославлев, или Русские в 1812 году
Шрифт:
– Постой-ка! – прервал Зарядьев. – Посмотрите, господа! Что это такое – вон там за кустами?
– Где? – спросил Сборской, взглянув в окно.
– Ну, вон! против нашей квартиры.
– Я ничего не вижу.
– И я теперь не вижу ничего, а право, мне показалось, что там мелькнуло что-то похожее на штык.
– И полно, братец! Тебе все чудятся штыки, да ружья! Нужно было перервать Ленского в самом интересном месте. И тебе охота его слушать? Рассказывай, братец!
Зарядьев, не отвечая ничего, продолжал смотреть в окно, а Ленской начал снова.
– Более четверти часа продолжался этот неравный бой; я начал уставать, сабля едва держалась в ослабевшей руке моей. Вдруг послышались шаги поспешно идущих людей; собака, почуяв приближающуюся к ней помощь, ощетинилась,
Разбойники вместо того, чтоб воспользоваться беззащитным моим положением, стащили с меня собаку. Чувство свободы возвратило мне всю мою бодрость.
– Злодеи! – закричали, – чего вы от меня хотите? Все, что я имею, осталось у вас; а если вам нужна жизнь моя…
– Господин офицер! – перервал кто-то знакомым уже для меня хриплым басом, – вы ошибаетесь: мы не разбойники.
– Не разбойники?.. А мой несчастный слуга?..
– Я здесь, сударь! – закричал Андрей, выступи из толпы.
– Да, господин офицер! – продолжал тот же басистый незнакомец, – мы точно не разбойники; а чтоб вернее вам это доказать, честь имею представать вам здешнего капитан-исправника.
«Плохое доказательство!» – подумал бы я в другое время, но в эту минуту мне было не до шуток.
– Позвольте мне рекомендовать себя, – сказал тоненьким голосом сухощавый и длинный мужчина.
– Что ж значит, – спросил я, не выпуская из рук моей сабли, – этот уединенный дом, оружие?..
– Это мой охотничий хутор, – подхватил толстоголосый господин, – а я сам здешний поветовый маршал, помещик Селява; мое село в пяти верстах отсюда…
– Возможно ли?.. Но разговор, который я слышал: убийство… кровь…
– О! в этом уголовном преступлении мы запираться не станем, – запищал исправник, – мы нынче ночью били медведя.
– Медведя?..
– Да, господин офицер! – прибавил пан Селява, – и если вам угодно на него взглянуть… диковинка! Медведище аршин трех, с проседью…
– А для чего вы услали моего проводника?
– Для того, чтоб иметь удовольствие удержать вас завтра у себя, а послезавтра на своих лошадях доставить на первую станцию.
Не знаю сам, какое чувство было во мне сильнее: радость ли, что я попал к добрым людям вместо разбойников, или стыд, что ошибся таким глупым и смешным образом. Я от всей души согласился на желание пана Селявы; весь этот день пропировал с ним вместе и не забуду никогда его хлебосольства и ласкового обхождения. На другой день…
– Что это? – вскричал Зарядьев. Вдруг раздался выстрел; ружейная пуля, прорезав стекло, ударила в медный подсвечник и сшибла его со стола.
– Что это значит? – спросил Сборской. – Еще!..
– Французы! Французы!.. – закричала хозяйка, вбегая в комнату.
Офицеры бросились опрометью вон из избы. Хозяйка кинулась вслед за ними, заперла ключом дверь и спряталась в погреб. Все это сделалось в течение какой-нибудь полуминуты и прежде, чем Зарядьев успел выдраться из-под стола, который во время суматохи опрокинулся на его сторону. Меж тем французы зажгли один крестьянский дом, рассыпались по улице, и пальба беспрестанно усиливалась. Зарядьев старался выломать дверь, как полоумный бросался из угла в угол, каждый выстрел попадал ему прямо в сердце. «Боже мой! Боже мой!.. – кричал он, – если б я мог!..» Он схватил стул, вышиб раму и кинулся в окно. Но бедный капитан забыл в суетах о своем майорском чреве: высунувшись до половины в окно, он завяз и, несмотря на все свои усилия, не мог пошевелиться. Пули с визгом
Но не один Зарядьев кричал как сумасшедший: французский офицер в гусарском мундире, с подвязанной рукой, бегал по улице и командовал во весь голос, как на ученье: «Feu mes enfants – feu! visez bien!.. aux officiers! En avant!..» [146] Несколько минут продолжалась эта ужасная суматоха; наконец большая часть роты выстроилась на сборном месте; Двинской и другое офицеры ударили с нею на французов, и началась упорная перестрелка. Неприятели стали подаваться назад, вдруг сделали залп и бросились в кусты. Двинской скомандовал вперед; но из-за кустов посыпались пули, и он должен был снова приостановиться. Перестрелка стала утихать, наши стрелки побежали в кусты; мимоходом захватили человек пять отсталых неприятелей и, добежав до морского берега, увидели две лодки, которые шли назад, в Данциг, и были уже вне наших выстрелов. Офицеры поспешили возвратиться скорей в деревню, помочь обывателям тушить пожар.
146
Огонь, ребята, огонь! цельтесь хорошенько!.. по офицерам! Вперед! (фр.)
– Ах, черт возьми! – сказал Сборской, подходя к деревне, – какой нечаянный визит, и, верно, это проказит Шамбюр. Однако ж, господа! куда девался наш капитан?
– Я слышал его голос, – отвечал Двинской, – а самого не видал. – Уж не убит ли он?.. Но что это за крик?
Офицеры и человек десять солдат побежали на голос, и что ж представилось их взорам? Зарядьев, в описанном уже нами положении, бледный как смерть, кричал отчаянным голосом: «Помогите, помогите!.. горю!» Офицеры кинулись в избу, выломили дверь, и густой дым столбом повалил им навстречу. Позади несчастного капитана пылал опрокинутый стол; во время тревоги никто не заметил, что свеча, которую сшибло пулею со стола, не погасла; от нее загорелась скатерть; а как тушить было некому, то вскоре весь стол запылал. Тотчас залили огонь; но гораздо труднее было протащить назад в избу Зарядьева, который напугался до того, что продолжал реветь в истошный голос даже и тогда, когда огонь был потушен. Кой-как толстый капитан выдрался из окна; минуты две смотрел он на всех молча, хватал себя за ноги и ощупывал подошвы, которые почти совсем прогорели.
– Тьфу, батюшки! – сказал он наконец, – ну оказия! ух! опомниться не могу!.. Эй, трубку!
– Что, брат? – сказал Сборской, – не за тобой ли теперь очередь рассказывать историю твоего испуга?
– Чего тут рассказывать; разве вы не видели? Провал бы его взял! Ведь это был разбойник Шамбюр.
– Пленные говорят, что он, – сказал Двинской.
– И, дурачье! не умели его подстрелить – ротозеи!.. Где мой кисет?
– Спасибо Шамбюру, – перервал Сборской, – теперь не станешь перед нами чваниться. Что, чай, скажешь, не струсил?
– Не струсил! – повторил Зарядьев сквозь зубы, набивая свою трубку. – Нет, брат; струсишь поневоле, как примутся тебя жарить маленьким огоньком и начнут с пяток. Что ты, Демин? – продолжал капитан, увидя вошедшего унтер-офицера.
– Дежурный по роте, ваше благородие! Сейчас делали перекличку: убитых поднято пять, да ранено двенадцать рядовых и один унтер-офицер.
– Кто? – спросил Зарядьев. – Я, ваше благородие!
– Во что?
– В правую руку.
– Ах, боже мой, – вскричал Сборской, – у него вся кисть раздроблена, а он даже и не морщится!