Роспись по телу

Данилова Анна

Она вернулась к себе в уборную, мокрая как мышь. Сбросила с себя высокий голубой, украшенный сделанной из папье-маше огромной корзиной с фруктами, парик в стиле восемнадцатого века и зашла за ширму, заменявшую душевую кабину. Включила воду и подставила свое уставшее тело под теплую воду. Никто не знал, как хотелось ей пустить холодную струю, но это могло бы вызвать спазмы сосудов или судороги, поэтому ей, опытной стриптизерше, приходилось терпеть после выступления еще и испытание противной теплой водой.

– Гел! – услышала она сквозь шум льющейся воды. – Гел, к тебе можно?

Это был хозяин «Черной лангусты» Максим Бюшгенс, интеллигентный мошенник с манерами великосветского льва. Сорокалетний, приятной наружности мужчина, всегда прекрасно одетый, улыбающийся, он умел так незаметно гадить людям, что им и в голову не могло прийти, откуда дует ветер предательства и подлости. С

Гел у него были сложные отношения, и они как могли старались ладить уже хотя бы потому, что были необходимы друг другу. На Гел и ее эротические танцы валила толпа, это приносило бару немалый доход, поэтому вот так запросто взять и вышвырнуть непослушную и дерзкую стриптизершу на улицу означало бы подставить под удар самого себя. С другой стороны, Бюшгенс смог бы зарабатывать неплохие сутенерские деньги, продавая красивую Гел. Они могли бы стать врагами, и только стараниями умной Гел, вынужденной приспосабливаться к нелегким условиям, которые ставил перед ней ее хозяин, они все еще не разорвали друг друга на части. Гел не могла покинуть «Черную лангусту», как не могла допустить и того, чтобы Бюшгенс, однажды прозрев, вдруг вычислил ее «ахиллесову пяту» и стал управлять ею, продавая Гел как дорогой товар. Это означало бы полный провал, и тогда Гел ждала бы полная неизвестность, сопряженная с риском для жизни. Мысль о том, чтобы снова вернуться в свой родной город и упасть на колени перед Бахрахом, была заранее обречена: Михаил Семенович с самого начала предупредил ее о том, что обратного хода у нее нет. И что если она появится перед ним, разыщет его, у нее будут большие неприятности. Гел была умной девушкой и не могла не понимать, что то огромное количество бумаг, которое ей приходилось подписывать, можно сказать, с закрытыми глазами, связывало ее насмерть с какой-то тайной, имеющей явно криминальные корни. Она, ставя свою подпись на очередной документ, видела лишь черту, на которой должна была расписаться, и ни строчки больше. Бахрах использовал ее имя и руку для того, чтобы плести свою финансовую паутину, это было ясно. Скорее всего, на ее имя были открыты какие-нибудь фирмы-однодневки, которые он то закрывал, то регистрировал вновь, но уже под другими названиями. И только хозяйкой наверняка продолжала числиться Гел. Вот откуда деньги, фактически причитающиеся ей за «работу» проценты, вот откуда те таящиеся между строчками документов угрозы, в истинность которых она верила, и все это время жила как на пороховой бочке. Человек, которому она должна была отдать конверт, интересовал ее больше всего. Она знала, выучила его лицо до мельчайших подробностей, до формы носа и губ, разреза глаз и округлости подбородка, и в каждом новом посетителе бара видела его и всякий раз вздрагивала, как если бы прямо в ее голову был нацелен пистолет. Ведь этот человек мог быть послан Бахрахом исключительно для того, чтобы убить ее, Гел, ставшую ненужной Бахраху. Отсюда – ее ночные кошмары, ее бессонница и животный страх, увеличивавшийся с каждым днем и грозящий вылиться в необратимую депрессию…

Надо было что-то делать, что-то предпринимать. Хотя бы самой разыскать этого парня с голубыми глазами, войти к нему в доверие и выяснить, кто он такой и зачем ему приходить в «Черную лангусту». Но как это сделать, не покидая бар и Москву? Как? Разве что нанять частного детектива? Прошло больше года, как она впервые встретилась с Михаилом Семеновичем…

Максим Бюшгенс заглянул к ней и в восхищении воззрился на ее белеющее в полумраке, блестящее от воды тело.

– Максим, ты бы купил мне нормальную душевую кабину, – капризным тоном проговорила она, не давая ему сказать и слова, чтобы сразу сбить его с толку. Он пришел, чтобы сосватать мне того толстяка с рыбьими глазами. – Что скажешь?

– Ты видела того старика, который не сводил с тебя глаз? Гел, он очень богат, и, если ты согласишься провести с ним хотя бы один вечер за бутылкой шампанского, он попросту озолотит тебя…

– И тебя, – она сощурила глаза и смерила его ледяным взглядом. – Макс, оставь меня в покое…

– Я могу оставить тебя в покое, но тогда ты останешься без работы, и я сделаю все, чтобы тебя не приняли ни в одно из подобных заведений, – вдруг тихим мерзким голосом произнес Бюшгенс. – Ты осточертела мне со своими монашескими ужимками. Сама трахаешься со всяким дерьмом, а ублажить клиента за большие бабки тебе, видите ли, девичья гордость не позволяет. Кого ты из себя корчишь? Или тебе было мало?..

– Чего мало?.. – она побледнела.

– Тебя мало били?

– Ты хочешь сказать…

– Да, именно это я и хочу сказать. У тебя лицо зажило, синяки исчезли, шрамы зарубцевались?

– Так это ты, скотина? – она бросилась на него с кулаками. – Это ты, гад! – она не скупилась на выражения. – Ты хотел меня проучить? И ты

допустил, чтобы из меня делали фарш какие-то молокососы?

Тут Гел заметила, что Макс смотрит куда-то вниз, пониже ее талии.

– А этот шрам тебе кто оставил? Кто заклеймил тебя, Гел? – произнес он с издевкой. – Это…

– Это косметический шрам, – перебила она его. – Он нужен мне для работы. Разве ты не видишь, как млеют твои клиенты, когда видят меня, обнаженную, с этим чудовищным рваным шрамом на заднице? Макс, успокойся… – она говорила уже примирительным тоном, леденея при мысли, что Бюшгенс исполнит свое обещание и вышвырнет ее, как котенка, на улицу. – Не заплатит мне этот старик больших денег. Он, как и всякий другой мужик, когда получит свое, откупится шампанским и сотней долларов. Но я и здесь достаточно зарабатываю, чтобы не спать с этим боровом. Посмотри на меня, разве в ближайшие десять лет с моим телом может что-то статься? Взгляни, – она взяла его руку и приложила его ладонь к своей груди: – Видишь, какая она упругая? Макс…

Макс одинаково любил и мужчин, и женщин, но, вероятно, чувствуя исходящую от Гел силу, боялся предъявить на нее свои права хозяина. Хотя все без исключения девушки, работавшие вместе с Гел на сцене, не миновали его постели.

– Гел, что ты делаешь, Гел?

– Ты думаешь, наверное, что я не вижу, какими глазами ты на меня смотришь? Нет, Макс, я все отлично понимаю. И я очень ценю то, что ты до сих пор еще не дотронулся до меня и пальцем. Но если я отказываю твоим толстосумам, это еще не значит, что я откажу тебе. Ты нравишься мне, Макс, нравишься, как мужчина, и я готова доказать тебе это…

Фальшь сквозила в каждом ее слове, и они оба понимали это. Макс, разочарованный услышанной лестью, смотрел на совершенное тело Гел и спрашивал себя, зачем она говорит ему все это, зачем пытается его соблазнить таким дешевым способом. В одном она не лгала: ее демонический шрам, довольно крупный, рваный, на ее левой ягодице и придававший всему ее облику флер таинственности и порочности, возбуждал даже его, успевшего немного поостыть от женских тел. Но тогда становилось и вовсе непонятным, зачем Гел, имея такое мощное оружие, как это великолепное, клейменое тело, пытается привлечь его на свою сторону и даже готова отдаться ему здесь, в этой тесной душевой? Неужели он нравится ей? Острая, как бритва, мысль мгновенно отрезвила его: да она же любит его! Гел любит его, и как это он не понял раньше? И разве не этим объясняется ее нежелание «работать» на него, ложась в постель с посетителями бара? А он, скотина, которому даже в голову не могло прийти, что Гел руководит любовь, отдал приказ наказать ее за непослушание, рискуя больше не увидеть эту прелестную девушку в «Черной лангусте»! Она любит его – теперь он не сомневался в этом.

– Гел, почему ты раньше мне ничего не говорила? Даже взглядом не выдала своих чувств ко мне? – потрясенный Бюшгенс подошел к ней и обнял ее, мокрую, теплую и показавшуюся ему такой родной. – Малышка, как же я виноват перед тобой…

Гел, которая и не ожидала такого благостного для себя поворота событий (дурачок, он подумал, что я люблю его!), решила действовать до конца и, зажмурившись, дала поцеловать себя.

– Я думала, что ты это знаешь, – говорила она с придыханием, прижимаясь к нему всем телом и пытаясь завести его. Сейчас ей предоставлялась возможность сблизиться с ним, и она пустила в ход все свое обаяние, все известные ей, профессионалке-стриптизерше, приемы, в результате чего Макс сорвал с себя одежду и набросился на нее, пылающий, ничего не соображающий и счастливый тем, что его в этом грязном и пошлом мире кто-то любит и не собирается предавать. Гел – цельная и сильная натура, именно такая женщина и нужна ему для жизни. Он думал об этом, обнимая Гел, покрывая поцелуями ее влажное лицо, мокрые волосы, чудесный плоский живот и стройные сильные ноги. С ней он вновь почувствовал себя настоящим мужчиной, и именно эта раздвоенность (утром он был с юношей, русоволосым, кудрявым и совершенно инфантильным) позволила ощутить себя человеком неординарным, способным жить сразу несколькими жизнями, и от сознания этого у него закружилась голова, и кровь хлынула из носа. Счастливый и удовлетворенный, он поднялся с женщины, которая подарила ему это осознание, и помог ей подняться с жестких деревянных решеток.

– Извини, Гел, я заставил тебя страдать… Ты простишь меня?

Гел нежно обняла его и поцеловала. В отличие от Бюшгенса, она получила от этой близости лишь ощущение физического неудобства, лежа на решетке, да надежду на отсрочку приговора, который рано или поздно вынесет ей Макс. Она не могла поверить, что то, что между ними произошло, может быть для него серьезным событием в жизни. Между тем Макс думал иначе.

– Гел, ты необыкновенная девушка. Я бы хотел каким-то образом закрепить наши отношения… Надеюсь, ты не откажешься поужинать сегодня со мной у меня дома?