Россия 2020. Голгофа
Шрифт:
Деваться ему было особо некуда – в Россию бежать боязно, здесь тоже боязно, все-таки исламисты полицию очень не любили. Спасло то, что власть в Казани тогда взяли довольно умеренные люди и начали лихорадочными темпами строить национальное государство со всеми его атрибутами. Потребовалась таможня, и Ахмед стал начальником этой самой таможни. Он не знал, почему.
Поток грузов через станцию упал на порядок, мало стало и пассажиров. Власть колебалась между наскоро избранным меджлисом и пришедшими в город бандами, в которых были и чеченцы, и дагестанцы, и украинцы, и ингуши, и кого только в этих бандах не было. У них был свой орган власти – Шура амиров. Взаимоотношения городского меджлиса и
Пришедшие бандиты стали навязывать свои порядки. Приказали закрыть школу и открыть медресе. Пришли, послушали местного муллу и сказали, что он бидаатчик, и пообещали привезти своего, но так и не привезли: в итоге дети нигде не учились, ни в школе, ни в медресе. Сломали телепередатчик, сказали, что это харам, но все смотрели телевидение по сотовым, потому что моджахеды не могли сломать вышку сотовой связи, она им самим была нужна. Потом моджахеды начали бороться с полуголыми девицами на улицах, требуя, чтобы блудницы носили никаб, и телесно наказывая тех, кто ослушивается, и один раз, наказывая такую блудницу, донаказывались до того, что изнасиловали ее, чем был недоволен весь город. Насильников поймали, демонстративно судили шариатским судом и наказали тридцатью ударами палок по заднице, причем не с размаху. Вообще с правосудием стало совсем худо, потому что суд разогнали, он судил не по шариату, нормальных знатоков фикха тут днем с огнем не найти, а главным доказательством невиновности становилось «Аллахом клянусь, это не я!» – и после этого человека надо было либо убивать, либо освобождать.
Моджахеды собирались идти на Ижевск, на помощь братьям с Татар-базара, но время шло, а намерения так и оставались намерениями. Возвращающиеся с разведки братья доносили, что в городе много оружия, силы полиции и ОМОНа сохранились и попытка подойти и зайти в город окончится тяжелыми уличными боями. Кроме того, те, кто был за ислам, – те бежали, а кто остался – тот был против ислама. Боевикам ничего не оставалось, как скрипеть зубами, высылать группы в леса, чтобы закрепиться на территории и ждать зимы, может, зимой Аллах пошлет русистам голод и мор, и они возьмут-таки город с оружейными заводами…
Бандиты начали останавливать и грабить поезда, и поезда перестали ходить, работы не стало, и грабить стало тоже нечего. Тогда Меджлис выслал делегацию к боевикам и договорились по-хорошему. Боевики никого не грабят, не снимают с поездов, не стреляют, а новоиспеченная таможенная служба отстегивает им деньги на джихад. Часть денег идет в городскую казну, а часть на джихад. Путем сложной торговли и обвинений друг друга в риба аль-фадль, лихве, стороны пришли к тому, что Шура будет получать треть от денег с поездов, а город две трети. Поезда снова пошли, но их было далеко не столь же, сколько раньше…
Сначала было еще ничего, но потом боевики осваивались в городе и начинали качать права. А несколько дней назад встревоженные люди донесли весть о том, что в Казани совершился переворот и все правительство перебили, и весь центр города как Сталинград: руины домов и трупы. На следующий день информация подтвердилась: выступил какой-то шейх, авторитетный богослов, которого до этого мало кто знал, он поздравил жителей вилайата с тем, что время Джахилии, невежества для них подошло к концу и они будут строить шариат Аллаха. Население восприняло это настороженно и скептически, несмотря на то, что боевики были в восторге и до ночи палили в воздух. Потому что за последние сто лет сначала на этой земле строили коммунизм, и шайтан знает, что построили, потом строили капитализм, и тоже не очень хорошо получилось, а теперь вот надо строить шариат Аллаха, и никто не дает гарантий, что что-то дельное получится, раз ни коммунизм, ни капитализм не получился.
Да и моджахеды, воины Аллаха, от бездействия потихоньку разлагались. Если в самом начале они устраивали порки тех, кого поймали на улице пьяным или кто торговал вразнос харамом, то сейчас и сами покупали только так на том же черном рынке. Веры у людей больше от этого не становилось, и шариат Аллаха как-то не получался. Зато возрождался национализм, люди уже шипели, что среди моджахедов – все кто угодно, кроме самих татар…
Так что Ахмед все-таки принял решение бежать. Вечером он сказал жене, чтобы та собрала все самое ценное и подготовила детей. А сам намеревался сегодня не сдавать набранную выручку, как положено, а накопить побольше и дернуть с ней в Русню.
От шариата Аллаха подальше.
И сейчас он стоял на платформе и ждал екатеринбургского поезда. Много с него набрать не удастся, но дальше один за одним – три грузовых. Сказано, что воровать – харам, но он и не воровал, потому что оставлял здесь неплохой дом, который невозможно было продать, и много чего из нажитого. Так что можно сказать, что он продавал свой дом с обстановкой мусульманской умме Агрыза за те деньги, какие возьмет с поезда.
Итак, поезд подходил все ближе, и локомотив замедлял ход, а следом за ним замедлял ход и состав, и проводники уже открывали тамбуры. Дальше все пойдет как обычно, они поднимутся в вагоны, вагонов было восемь, досмотрят вещи и с каждого соберут пошлину за пересечение татарской границы, любой валютой, которая найдется. После чего отпустят русских восвояси и будут ждать товарняка.
И вот поезд, тяжело вздрогнув, остановился, и боевики были на платформе, и они направились к тамбуру, чтобы зайти в вагон. Но лесенку почему-то не открыли, и какая-то невидимая сила рванула проводницу назад, а вместо проводницы появился утолщенный глушителем ствол и окатил и таможенников, и боевиков градом бронебойных пуль по шестнадцать граммов каждая. Падая на перрон, Ахмед подумал, что Аллах все-таки наказал его за жадность, потому что если бы он не пошел заработать деньги для переезда, а, как говорила ему жена утром, просто ушел в сторону России, то сейчас он был бы жив…
Сразу несколько вагонных стекол опустились до предела вниз, заранее смазанные и неоднократно проверенные, и несколько пулеметов отработали по зданию по целой коробке боезапаса – по сто штук. Затем пулеметы прекратили огонь, и поезд пошел дальше, а с него прыгали, разворачиваясь и ведя на ходу огонь, бойцы сводного отряда милиции и сил гражданской защиты.
В этот же момент сработала мина-ловушка, и три гранаты РГО, взлетев на пятнадцать метров над землей, разорвались в апогее, и критически важный, занятый бандеровцами фронтальный пост обороны станции, усиленный двумя крупнокалиберными пулеметами, перестал существовать.
Прикрытые снайперским огнем с нескольких точек солдаты бежали, перепрыгивали рельсы, залегали, вели огонь, снова продвигались вперед. Боевики, застигнутые внезапным нападением, пытались организовать хоть какую-то линию обороны. Но это им не удавалось, и они откатывались назад, оставляя за собой трупы…
Две гранаты рванули внизу, только коснувшись земли. Раздались крики…
Кузьма стрелял на скорость, так, как только мог себе позволить, не отвлекаясь на контроль результатов выстрела и не ожидая наведения от напарника. Емкий, двадцатизарядный магазин позволял вести беглый огонь, почти не целясь, отдачи почти не было, – и он, выставив на минимальную кратность прицел, посылал в цель две пули. Или больше, если цель групповая, а потом, не контролируя, переходил к следующей.