Россия и Германия: вместе или порознь?

Кремлев Сергей

Так что безответственная провокация Димитрова вредила советско-германским отношениям и тут. Болгарин, конечно, в дискуссии немца переиграл. Но эта игра на горячности натуры бывшего аса Первой мировой войны вбивала клин между двумя странами.

Западные газеты эту стычку тут же раздули, а советское посольство произвело демарш... Но немцы не были склонны ссориться, и через два дня, 7 ноября, официозное агентство печати Вольфа известило во «Франкфуртер Цайтунг»: «В связи с неверной передачей и тенденциозной интерпретацией некоторыми органами зарубежной прессы

показаний г-на министра-президента Геринга на процессе о поджоге рейхстага, сообщается, что до сих пор Советский Союз всегда пунктуально осуществлял свои платежи Германии».

Вернемся, однако, в зал суда, где начатая пикировка «успешно» продолжалась...

Геринг раздражался все более, но пока еще был в состоянии от логики не отклоняться. Сплоховав с обвинениями СССР в неаккуратности платежей, на попытки Димитрова объединить в нечто единое компартию Германии и Советское государство, он резонно заметил:

— Здесь речь идет об иностранной державе. Что делается в России, мне все равно. Я имею дело только с коммунистической партией в Германии...

Судебное заседание все менее походило на таковое и все более превращалось в перепалку двух политических врагов. И тут «подставился» уже Димитров. Как частное лицо, он мог заявлять что угодно, но как руководитель Коминтерна со штаб-квартирой в Москве, он просто не имел права говорить то, что он сказал Герингу:

— Конечно, вести борьбу против Коммунистической партии Германии — ваше право. Мое право — способствовать тому, чтобы коммунистическая партия боролась с правительством, действовала в Германии в нелегальных условиях, а как мы будем бороться — это уже вопрос соотношения сил, это не дело...

Хорошо, что Бюнгер вмешался и прервал не в меру разоткровенничавшегося главу Коминтерна: «Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду»...

Ведь Димитров явно давал в руки всем врагам СССР мощнейший козырь. Мы на всех углах заявляли о том, что СССР-де не вмешивается во внутренние дела иностранных государств. За полгода до лейпцигского заявления Димитрова наш полпред Хинчук уверял в этом лично Гитлера.

И вдруг выдающийся коммунист-интернационалист признает обратное! Открыто, сам, по доброй воле признает, что «рука Москвы» — не выдумка Геббельса, а повседневная деталь работы Коминтерна. Да-а, дела-а...

А Димитров уже закусил удила, и в ответ на реплику председателя запальчиво возразил:

— Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду!

Бюнгер тоже уже вскипал:

— Я категорически запрещаю вам... Здесь, в этом зале, не должно быть коммунистической пропаганды, а вы как раз этим занимаетесь!

— Господин председатель, — не унимался Димитров, — господин премьер-министр Геринг объяснил, что такая власть за рубежом, как Советский Союз и связанная с этой властью страна, может делать все, что захочет. Но в Германии ведется борьба против коммунистической партии. Это мировоззрение, это большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и лучшей стране мира. Это известно?

И

Геринг взбеленился:

— Я вам скажу, что известно германскому народу! Германскому народу известно, что здесь вы бессовестно себя ведете... Но я здесь не для того, чтобы позволить вам обвинять себя.

— Вы свидетель, — въедливо напомнил Димитров.

— А вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить!

— Очень хорошо, я доволен, — ухмыльнулся Димитров, и сразу же вмешался Бюнгер:

— Димитров, если вы сейчас скажете хоть слово, вас выдворят, чтобы вы не занимались коммунистической пропагандой. Если вы хотите задать вопросы, то лишь относящиеся к делу.

Димитров улыбался:

— Я очень доволен ответом господина Геринга...

— Мне совершенно безразлично, довольны вы или нет, — окончательно разозлился Бюнгер.

— Очень доволен!

— После этих высказываний я лишаю вас слова! Димитров был безмятежен:

— Но у меня есть вопросы...

— Я лишаю вас слова! Сядьте!

— У меня есть вопросы, относящиеся к делу.

— Я лишаю вас слова!

Как ни печально это признавать, читатель, но председатель IV уголовного сената Имперского суда Бюнгер был прав. Обвиняемому на суде можно, конечно, не уважать суд, но молча, про себя... А Димитров не угомонился и тут. Игнорируя запрет Бюнгера, он издевательски обратился к Герингу:

— Вы что, боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?

— Это вы будете бояться, как только после суда попадете ко мне в руки, подлец!

И сразу вслед за этим Бюнгер исключил Димитрова из заседаний на три дня.

Между прочим, советские историки часто цитируют последнюю реплику Димитрова как утвердительную, хотя она была, как видим, вопросительной, что далеко не одно и то же.

Утверждают они и то, что Геринг обрушился с нападками на СССР. Хотя, как мы видели, он как раз на нас не «обрушивался» — тем более по собственной инициативе.

А вот как «историки» Мельников и Черная описывают поведение Ван дер Люббе: «На протяжении всех трех месяцев на все вопросы он отвечал «да» и «нет» и только дважды, как бы просыпаясь, поднял голову и пролепетал: «Другие... другие».

Это, читатель, — просто ложь. Молодой голландец действительно вел себя странновато и часто отвечал путанно, однако ответы Ван дер Люббе на вопросы, заданные ему на одном лишь заседании 23 ноября в основном самим Димитровым, заняли несколько страниц стенографического отчета.

Но так или иначе, атмосфера на процессе была такой, что затрагивать тему возможной причастности к поджогу Детердинга или ему подобных было не с руки ни Димитрову, ни организаторам Лондонского общественного контрпроцесса (в поддержку Димитрова и его товарищей).

Да, очень уж многим и «справа», и «слева» хотелось раздуть именно политический момент, а не чей-то своекорыстный.

На мелкой афере Детердинга с крупными последствиями «процесса века» не получишь. Очевидно поэтому Детердинг так и остался за кадром писаной «истории».