Россия и мусульманский мир № 6 / 2016
Шрифт:
А какой выбор есть у российской молодежи из малых городов и сел в условиях кризиса? Разрыв между ТВ-картинкой и реальной жизнью нарастает. Некоторые российские ученые полагают, что для современной молодежи характерны негативная идентичность, аномальный эгоцентризм, деперсонализация и т.д. «Сетевая реальность подтачивает личность, делает ее анонимной, порождает квазиличность… у нее, как правило, не развита персональная ответственность». Если у нее к тому же теряется самотождественность, устойчивая самооценка и самопонимание [Майкова, Бондарева 2015: 23], то такая личность просто находка для проповедников радикализма и терроризма. Поэтому несколько странным является последующий вывод о том, что автономность личности «задает безопасный путь ориентации в лабиринтах социального бытия» [Майкова, Бондарева 2015: 25].
Ключевой для нас вопрос: какая идеология – не как перечень догматов, а как «руководство к действию» – может противостоять идеологии смертников? И какая, соответственно, сеть людей, хотящих жить, может противостоять сети самоубийц и смертников? Или иначе: безопасность граждан – это исключительно обязанность государства и его силовых структур, или же гражданское общество должно участвовать в этом деле? И если последнее верно, то каким должен быть тип гражданской самоорганизации? Отсюда последний вопрос: какой должна быть реакция гражданского общества на угрозу террористических атак? Если эти атаки суть разновидность войны, объявленной террористами остальному миру, а я считаю, что это действительно война, а как ее называть – гибридной или сетевой – вопрос второстепенный, то гражданское общество должно быть к ней готово.
При всем различии гражданского общества в России и в Европе у них сегодня есть много общего. Главное – это расслабленность богатого меньшинства, уверенного в своей силе, и напряженность беднеющего большинства, озабоченного повседневным выживанием. Между ними есть некий «средний класс», который также находится в расслабленном состоянии, вызванном влиянием идеологии и практики общества потребления. Обыватели и там, и здесь привыкли к феномену «диванных войн». Однако с наступлением критической ситуации настроение людей быстро меняется. Поэтому гражданское общество должно вспомнить, что такое гражданская оборона. Службы чрезвычайных ситуаций с террористическими атаками без граждан не могут справиться. Не надо бояться термина «мобилизация» – это лишь естественная реакция любого организма на угрозу со стороны или изнутри. В ситуации сетевой войны нет ни фронта, ни тыла, нет даже мест, которые могли бы определенно считаться более или менее безопасными, нет, наконец, привычной для традиционного сознания оппозиции «мы – они». Всепроникающий риск сетевой войны должен иметь адекватный ответ. А сетевая мобилизация местных сил самообороны есть современная форма самоорганизации гражданского общества.
За последние полвека социология рисков и других асоциальных процессов сильно продвинулась, но все же тематика войн и вооруженных конфликтов остается на периферии этой науки. Столпы современной социологии рассматривают войны и конфликты как «побочные эффекты» позитивной динамики глобализирующегося мира. На мой взгляд, эти разрушительные процессы должны переместиться в центр науки и междисциплинарного анализа. Терроризм – не только разрушительное социальное действие, но идеологический инструмент завоевания и утверждения мирового господства. Пока этот факт не осознается представителями науки. Если, например, посмотреть ведущие западные профильные журналы, то интереса к анализу военных конфликтов и критических состояний обществ не наблюдается. Вот свежий номер весьма содержательного междисциплинарного журнала Infrastructure Complexity. Очень интересные статьи, но нет ни одной, посвященной инфраструктурным рискам и катастрофам. Похожая картина и в отечественных журналах. Да, похоже, как и 200 лет назад, «обороноспособное государство может стать российским национальным брендом» [Данилова, Щербинин 2015]. Но разве дело только в бренде и рейтингах? Как я постарался показать, если позитивные и негативные процессы в обществе изучаются совместно, то это существенно меняет саму методологию исследования [Яницкий 2013; 2015]. Социология, как и другие науки, изучающие современные структуры и процессы в обществе, бессильны без понимания их идеологической подоплеки.
Наконец, о методах социологии. У нас общественное мнение привыкло, что социология – это массовые опросы. Они необходимы для самопознания общества, но для выработки инструментария борьбы с терроризмом мало что дают. Да, крайне опасно изучать эти сети «напрямую», но можно исследовать коррупционные и другие асоциальные сети. Необходимо также изучать опыт журналистов и всех тех, кто работает в «горячих точках». Надо познавать опыт тех, кто работает «на той стороне». Надо глубже изучать методы вербовки и работы сектантских и других закрытых организаций, потому что эти методы во многом схожи с криминальными. Журналисты и криминальные репортеры – наиболее близкие к нам профессионалы. Напомню, что знаменитая чикагская школа городской социологии была во многом создана такими репортерами (дословно muckrakers, т.е. разгребатели грязи). Терроризм – это не отдельная дисциплина, а насущная идеологическая и социальная проблема, требующая системного подхода. Например, безработица, отсутствие легальных средств существования – стимул к поиску нелегальных / теневых / криминальных источников дохода. В условиях кризиса и тем более критических состояний общества работодатель стремится к экономии издержек производства, переводя часть занятых в разряд не полностью занятых, фрилансеров, «вынужденных отпускников» и т.п., тем самым подталкивая людей к поиску левых источников дохода. Наконец, в любом обществе есть категория принципиальных иждивенцев или нахлебников.
1. Данилова Е.А., Щербинин А.И. 2015. Позиционирование инновационной политики в российской оборонной отрасли в контексте формирования стратегии национального брендинга. – Власть. № 8. С. 39–43.
2. Майкова Э.Ю., Бондарева Я.В. 2015. Будущее автономии личности как риск: способы самозащиты. – Власть. № 8. С. 22–26.
3. Яницкий О.Н. 2003. Социология риска. – М.: LVS.
4. Яницкий О.Н. 2013. Экологические катастрофы: структурно-функциональный анализ. – Официальный сайт ИС РАН. 2014. Доступ:ru/publ. html?id=2794
5. Яницкий О.Н. 2015. Критические состояния среды обитания. – Политические исследования. № 5. С. 145–159.
6. Arsenalt A., Castells M. 2008. Switching Power: Rupert Murdoch and the Global Business of Media Politics. – International Sociology. Vol. 23. No 4. P. 488–513.
7. Beck U. 1992. Risk Society. Toward a New Modernity. London: SAGE.
8. Beck U. 1999. World Risk Society. Malden, MA: Polity Press. 36. Власть. 2016’01.
9. Gill P., Horgan J., Deckert P. 2013. Bombing Alone: Tracing the Motivations and Antecedent Behaviors of Lone-Actor Terrorists. – Journal of Forensic Sciences (online). Vol. 59. No 2. P. 425–435.
10. Yanitsky O. 2000. Sustainability and Risk: The Case of Russia. – Innovation: The European Journal of Social Sciences. Vol. 13. No 3. P. 265–277.
Место и роль ислама в регионах Российской Федерации, Закавказья и Центральной Азии
Развитие кадрового потенциала религиозных организаций как основного ресурса стабильности государственно-конфессиональных отношений в Российской Федерации
(на примере Республики Башкортостан)
Поликультурность и многоконфессиональность современного общества при все более четко проявляющихся признаках глобализации и в условиях распространения идей плюрализма, демократии и практически неограниченных свобод естественным образом ведут к столкновению интересов, а значит, неминуемо являются питательной средой для зарождения конфликтов.
Одним из наиболее значимых факторов, непосредственно влияющих на формирование общественного мнения и на градус социальной напряженности, остается идеология и неразрывно с ней связанная духовная, религиозная составляющая.