Россия и русские в современном мире
Шрифт:
Н.А. Анатолий Иванович, помните, когда в 70-е, 60-е годы мы с вами начинали первые свои шаги в науке американистике, – мы развенчивали «звериный оскал империализма». Потом в нашей стране появилась некая эйфория: тогда Америка представлялась как страна кисельных берегов, где все идеально. Сейчас мы наблюдаем опять волну антиамериканизма и, прямо скажем, не без оснований. Согласны ли вы со мной, что американцы сами обрубили сук, на котором сидели?
А.И. Согласен. Последние десятилетия нам вдалбливали сквозь «глушилки», что свобода перемещения – прирожденное свойство человека, что товары, идеи, люди должны свободно перемещаться в этом мире. И что мы видим? Даже после нашей помощи американцам во взятии Афганистана, единственным результатом тесного сотрудничества было увеличение стоимости визы для наших граждан (стоила 50 долларов, сейчас – 100). Я уже не говорю о трехгодичной и т. д. – они очень дорогие, где-то полгода нашей зарплаты.
Виза, мне кажется, – убедительный показатель взаимоотношений. Среди «старых» стран – 27 имеют право свободно въезжать в Соединенные Штаты, среди «новых» – вот, в прошлом году дали право полякам, так они ликуют! Тем не менее, мне кажется, что это было одним из первых разочарований русской интеллигенции – с трудом попасть в Нью-Йорк. Потом разочарование наступило резко и быстро во многом, еще до 1993 года, когда, напомню, наш министр иностранных дел Козырев заявил: а зачем нам внешняя политика? А вот когда в январе 1994 года президент Билл Клинтон объявил, что НАТО будет расширяться к границам бывшего Советского Союза, а потом перейдет эти границы, вот тут началось значительное отрезвление. Вот тут-то американцы и заявили нам открыто, что рассматривают нас как потенциального противника.
Знаете, у нас не осталось подарков для Соединенных Штатов. Мы им все уже, кажется, подарили – Советский Союз, Варшавский Договор, СЭВ, договор по обычным вооружениям, вывели отовсюду войска. Какой еще нужен подарок, чтобы прельстить эту страну, чтобы Запад почувствовал, что мы – друзья, что мы – одной цивилизации и т. д.? Их охватила даже некая паника, когда Ельцин, будучи в Польше, вначале заявил, что он приветствует расширение НАТО, а потом, видно, после консультаций, уже в Будапеште сказал, что «будет холодный мир».
Н.А. Знаете, я хорошо помню тот период. И меня тогда удивляло наше опьянение новым мышлением. В то время, как весь остальной мир и, прежде всего, Соединенные Штаты, охотнее пользуются испытанным «старым» мышлением, прибирая к рукам все и вся. Конечно, подобная политика – это самонадеянность силы, необузданность амбиций, скольких она губила в мировой истории! В том же ХХ веке.
А.И. Меня поразил один эпизод, который имел место в прошлом году. Я, как автор книги по истории Второй мировой войны, рассказывал во время рейса Москва – Санкт-Петербург американской аудитории – людям, в общем, сведущим – о боях, которые здесь шли в 1941–1942 годах.
И вдруг вскакивает один бизнесмен, симпатичный такой, явно не глупый, и он мне начинает яростно кричать: что вы тут глупости говорите?! Война – да это величайшее благо, война – это отсутствие безработицы, война – это полная занятость, война – это когда растут зарплаты, война – это когда работает твоя жена, если хочешь, и теща, да кто угодно, война. Он искренне говорил, со своей колокольни, памятуя об их войне в 1939 году, в результате которой они в два раза приумножили национальное богатство. Я должен сказать, что те из моих старших коллег, которые были в Соединенных Штатах даже в 60-е годы, помнят еще туалеты для белых и черных, автобусы для белых и черных.
Н.А. Я тоже помню ту борьбу против сегрегации негров и Мартина Лютера Кинга, героя того сопротивления. А поводом для противостояния стал отвратительный эпизод. Вошел белый человек в автобус, а места не было. Он пинками начал сгонять беременную негритянку, мол, черная образина, как ты смеешь сидеть, когда белый человек стоит. И тут автобус – впервые! – возмутился. Водитель остановился, сказал, что, пока тот не выйдет, дальше не поедет. И эти американцы учат других сегодня межэтническим отношениям! Это же позорище! Не хочется впадать в огульное осуждение Запада, потому что у нас самих немало грехов, но все-таки – что-то такое происходит с ним, он утратил целеполагание,
А.И. Наверное, вы знаете, что в Америке в каждом городе имеется своя газета – маленькая такая местная «New York Times». И вот, ты в хороших отношениях с главным редактором, американцы довольно простодушны в этом плане, ты говоришь: покажи ПК – учебник политической корректности. И он показывает вот такую толстую книгу, представляете?! Вроде как имеется первая поправка к Конституции, которая дает американцу право говорить на любую тему, обсуждать любую проблему, а, с другой стороны, вот эта книга – о том, о чем писать категорически нельзя.
Н.А. Вы абсолютно правы. Я все время добиваюсь от моих оппонентов, этаких увлеченных западников, признания, что их кумир сам уже не придерживается тех идеалов, которые покорили в свое время русскую интеллигенцию. Русская интеллигенция, которая пала когда-то перед заклинанием «Свобода, равенство, братство!», сегодня не увидела бы на Западе ни одного человека, который был бы готов жизнь отдать за эти идеалы. Кстати, как вы расцениваете то, что сейчас Буш впервые сказал о том, что США будут готовиться к сокращению присутствия в Ираке, а англичане так просто заявили, что готовы покинуть базы?.
А.И. Вы знаете, англичане действительно уже уходят. Что касается американцев, то, под давлением большинства демократов в конгрессе, они уйдут, но неизвестно как: оставив три анклава – курды, сунниты и шииты – или все же объединив страну.
Н.А. Они там открыли ящик Пандоры, сейчас могут все границы посыпаться. И тогда такой передел мира начнется, – с восточным «каменным» экстремизмом, никому мало не покажется.
А.И. Открыли гигантский ящик Пандоры! И выигрывают пока только шииты. Иран получил 67 % населения Ирака, посмотрите на священный город Кум, ныне Бахрейн – это 100 % шииты, раньше их было меньше 10 %. А ведь это люди, готовые идти на смерть, это организации самоубийц.
Н.А. Анатолий Иванович, вы знаете, меня больше всего удивляют британцы. У американцев, у тех нет настоящего подлинного востоковедения, и потому они совершенно неспособны понять Восток. Вообще американцы, несмотря на все свои богатства, технологии, пушки всякие, техническое превосходство, они не обладают самым важным – они не способны понимать другие миры и уважать их инакость. Но британцы, с их огромным опытом на Востоке, как они могли не понимать, что имперский ресурс Америки не безграничен? Что они-то думали себе? Они уже из Индии вылетели в свое время…
А.И. Я хотел бы напомнить, за что казнили Саддама Хусейна – за применение газов в отношении курдов. Не будем вдаваться в детали. Но у него не нашли ни ядерного оружия, ни биологического, правда, химическое он действительно применил в свое время против курдов. А кто не помнит из истории, как англичане в 20-е годы в массовом порядке использовали химическое оружие против арабов? Это сто раз всеми описано.
Н.А. А Италия применила в Абиссинии в 30-е годы отравляющие вещества, погибло больше ста тысяч человек. И это почему-то никто не учитывает. Оказывается, Вторая мировая началась только с нападения на Польшу или с ее раздела.
А.И. Кстати, при этом вообще забывают, что та первая признала нацистскую Германию, что в 1934 году она единственная среди европейских держав признала Мюнхенский сговор.
Н.А. Более того, она была в ярости, что ее не пригласили пятым участником, и тут же заявила претензии на часть Чехословакии и даже в качестве демарша продвинула свои войска к Праге…
А.И. В результате одну из областей она таки получила. Вы знаете, бывший президент Польши Квасневский, помните, все любил повторять, что надо больше правды, исторической правды. А вы знаете, как на нашей сцене появился «Иван Сусанин»? Ведь его до 1939 года не было. В январе 39-го Сталину сообщили, что вермахт и польский Генеральный штаб начали консультации. Он испугался, приказал разыскать партитуры оперы «Жизнь за царя» Глинки и переименовать ее в «Ивана Сусанина».
Н.А. Ну да, Глинка же дал название «Жизнь за царя».
А.И. И в марте 39-го года в Большом театре появился «Иван Сусанин». Так вот сейчас мы знаем, что во время этих переговоров немцы хотели получить коридор, им предложили Прибалтику, и они согласились. А ведь сколько было высказано злобных слов в наш адрес, когда Советская армия вошла в Афганистан, – чуть ли это не начало третьей мировой, – а теперь бывший советник по национальной безопасности Картера везде выступает и рассказывает, что они больше года толкали нас в Афганистан. Какое лицемерие! Он сейчас ставит себе в заслугу, что затолкнул все-таки Советскую армию туда. Большего лицемерия трудно себе представить.
Н.А. Вы знаете, это мы вот так рассуждаем, а те, кто бывал в Соединенных Штатах, отмечают полное безразличие американцев ко всему, что не касается их лично. Вот я семь лет там прожила, работая в Секретариате ООН. Мы с семьей жили в обычном американском доме, с соседями были прекрасные отношения – они добродушные, с очень наивными представлениями о мире. Так вот одиннадцатилетний их сын не уставал повторять, что Америка – самая лучшая страна, что его папа – самый сильный, что мама – самая красивая, их дом – это храм, – в общем, все у них самое лучшее. При этом средний американец, как правило, не знает ни европейской культуры, ни даже своей, ничего не знает, кроме работы. Прямо скажем, узок круг их интересов. Вместе с тем, они в личном плане настолько честны, что даже списывание на экзамене у них приравнивается к преступлению, за которое с «волчьим билетом» больше никуда не поступишь.
А.И. Вот-вот. Я в этом году выступал адвокатом одной русской женщины, которая во время экзамена открыла справочник и тут же закрыла, но сидевшая сзади афроамериканка сообщила об этом преподавателю, и хотя наша студентка оплатила экзамены, оплатила четыре года обучения (это очень большой университет в Нью-Джерси) – ее выгнали! Не посмотрели даже на то, что она четыре года работала в хосписе, в доме умалишенных, была человеком гуманитарных позывов, осознанно шла на эту профессию. Вот такой случай.
Н.А. Да уж, доносительство там сегодня возведено в ранг доблести. Нам их не понять. Как можно не подсказать? Я помню, как на экзамене на аттестат зрелости на ноге рисовала своей соседке устройство триода (я была отличницей): у нас отобрали бумагу…
А.И. А как Америка воспитывает в себе героические начала! Нет фильмов, которые бы не прославляли американцев.
Н.А. А мы снимаем фильм «Сволочи».
А.И. Вы знаете, треть американцев поднимает флаг каждое утро, и, тем не менее, американская разведка – одна из самых слабых в мире. Почему? Потому что никто из них ни за какие миллионы долларов не согласится внедряться в группировку, скажем, того же Усамы Бен Ладена. Они ничего не знают о том мире, который готовы бомбить, и не хотят знать. Да, они оплачивают фонды, которые что-то докладывают издалека, но у них нет стратегической разведки. В этом плане англичане во много раз их превосходят.
Н.А. Порассуждав об Америке и понимая, конечно, как специалисты, что у нее большой потенциал, мы не можем не признать, что она сегодня не на подъеме, время работает не на нее. Очень важно сейчас, чтобы оно работало на Россию, а это уже зависит только от нас. У нас есть, кстати, несмотря на все наши грехи и несовершенства, одно качество, которого никогда не было и не будет у американцев, – мы способны понимать других и уважать их инакость. В нашей стране одновременно уживаются и архаизм и высокая культура, убогость жилища и дворцы. Вот эта многокачественность нашего исторического опыта и делает нас способными быть моделью мира: где соседствуют бедность и богатство, высокие технологии, полеты в космос и порой – отсутствие водопровода. Это и бремя, но это и богатый человеческий опыт. Вопрос в том, дадут ли нам американцы полностью реализоваться как великой державе? У меня такое чувство, что они торопятся дожать нас по всем вопросам, потому что как раз понимают, что время работает уже не на них.
А.И. Вспомнил один случай. Я был тут в Финляндии, в Тампере, – городе, где Сталин, между прочим, встретил Ленина впервые. Там я познакомился с финкой, которая 14 лет проработала в Москве, в посольстве, она много о нас знает, даже была в Сибири. Так вот, она сказала мне такую однажды фразу (я вначале почти обиделся): «Знаешь, Анатолий, ничего у вас хорошего нет». Я подумал, что фраза обидная, но, с другой стороны, что поделаешь, если у человека сложилось такое впечатление. Они живут по-своему, мы – по-своему, их всего 5 млн. Но она сделала паузу и продолжила: за исключением поразительного, фантастического характера. Это сказала холодная, как замороженная треска, финская женщина! Они много пострадали от нас, они жили в одном с нами государстве, они знают о русском характере не понаслышке, он для них – и сведущий, и стремится к знаниям, и умный, и добрый, и всеобъемлющий. Она такой пропела нам панегирик, что у меня уши покраснели, но это было очень приятно.
Н.А. Это дорогого стоит. Потому что соревноваться в том, у кого ровнее газоны, нам, наверное, не надо, – у нас они кривые. А вот способность выстаивать в испытаниях и возрождаться, казалось бы, после таких катастроф, – эта наша способность, конечно, поражает мир, и они ревностно к этой нашей способности относятся, несмотря на то что построили свой рай на земле, разве что выхлопные трубы из золота не делают. А, тем не менее, они не избавились от неуверенности перед нашей огромностью, самодостаточностью. Они же понимают, что мы, если даже запремся от всех, худо-бедно, но выживем, еще на тысячу лет хватит и ресурсов, и умения, и сами, пусть плохенькие, но будем производить автомобили и классные ракеты. А вот американцы уже не могут жить, не взимая дань со всего остального мира. И они впервые поняли, что тоже зависимы, даже энергетически.
А.И. Сейчас выходит очередное, дополненное, издание моей книги «Русские во Второй мировой войне», где, в частности, говорится о том, как немецкая военная разведка Абвера, оценивала «новопришельцев» – англичан и американцев – и сравнивала их с русскими. И сравнения те были далеко не в пользу американцев. Да к тому же, у них не было стимула воевать в Европе, а тем более умереть в Европе, а у России был – защитить Родину.
Н.А. Мы много сегодня говорили о нашей стране. Мы, конечно, не хотим консервировать собственные недостатки, а у нас их немало. Но все-таки хочется напоследок сказать всем – не стесняйтесь любить свое Отечество! Мы ведь мать свою любим, а не чужую, хотя мать соседа может быть моложе, красивее и успешней, как сейчас модно говорить.
А.И. Кстати, американцы не раз говорили мне: слушайте, поменяйте алфавит на латинский, ничего же не понятно!… Поначалу я молчал, а потом не выдержал и однажды говорю: знаете, мы насмерть будем стоять за наш алфавит и, если уж начнем все менять, это будет последнее, что мы изменим. Они спрашивают: почему? По простой причине, отвечаю, что имя и фамилия моей матери написано на этом языке.
Н.А. Конечно, нам еще очень многое предстоит сделать для того, чтобы наша Россия и внутри была устроена справедливо и чтобы могла отстоять концепцию справедливого миропорядка. Где бы все уважали друг друга, где бы не навязывали никому своего особого мнения и где бы защита национальных интересов не переходила в эгоизм и надругательство над всеми остальными.«Меня слово «россиянин» корежит…»
Меньшов Владимир Валентинович, заслуженный деятель искусств РСФСР (1984). Лауреат Госпремий РСФСР (1976) и СССР (1981). Обладатель премии «Оскар» за фильм «Москва слезам не верит» в номинации «Лучший иноязычный фильм года». Народный артист России, член Союза кинематографистов России, награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
Фильмы:
Москва слезам не верит (режиссер)
Ночь коротка (сценарист)
Любовь и голуби (актер, режиссер)
Где находится нофелет? (актер)
Город Зеро (актер)
Зависть богов (актер, режиссер)
Остановка по требованию (актер)
Ночной дозор (актер)
Всего около 50 фильмов.
Н.А. Владимир Валентинович, хочу спросить: Вы русский, российский или советский актер?
В.В. Надеюсь, русский. Меня слово «россиянин», ну, корежит, что ли, с тех пор, как оно появилось у нас в обиходе. Это, видимо, на каком-то чисто биологическом уровне.
Я даже не знаю, в чем тут дело, вроде оно когда-то и употреблялось в русской истории, и Петр I обращался – «Россияне!». Но ведь с тех пор столько воды утекло… В «Литературной газете» мы как раз обсуждали проблему русского языка и удивлялись очень, что теперь уже понятие «русский» только с языком и ассоциируется, а скажи «русский человек», и как-то неловко делается, будто непременно кого-то обидишь. Я тут был на телепрограмме «Минута славы», в жюри, так одна девушка там со сцены, не очень, может быть, кстати, сказала: «Я горжусь своим русским народом». Мой друг, Татьяна Толстая, которая сидела со мной рядом, очень серьезным образом стала ее отчитывать за то, что она употребила слово «русский». Я недоуменно, глядя на девушку, сказал: «Нет, вы все правильно делаете, вы имеете право. А в чем, собственно, дело?» – «Ну как это? Рядом с ней стоит армянин», – говорит Толстая. При чем тут армянин? И он пусть говорит, что гордится своим армянским народом.
Н.А. А я считаю, что если россиянин станет плохим русским, то есть утратит связь со своим языком, культурой, со своими предками, с традициями, даже с чисто этническими, бытовыми привычками, манерами – как готовить пищу, как угощать гостей, – он станет и плохим гражданином. Почему в начале беседы я задала вам в лоб вопрос на эту тему? Не скрою, на меня огромное впечатление произвел ваш поступок, когда вы швырнули на пол конверт с вердиктом присудить премию за явно антирусский фильм «Сволочи».
Настолько это созвучно моему отношению к подобным пасквилям!
В.В. Много разного про нашу историю сейчас говорится, это долгий разговор. В конце концов, ладно, черт с вами, само по себе, что называется, рассосется. Понимаешь, что все равно какой-то стойкий образ той, дореволюционной, да и советской, в лучшие годы, России, он останется и будет передаваться из поколения в поколение.
Н.А. Вот именно.
В.В. Что касается войны, Великой Отечественной, то она была очень справедливо названа, но и роль государства была в ней фантастической! Именно это не могут никак переварить хулители нашей истории, потому что все здесь сходится. Вот сейчас готовится к съемкам фильм Анджея Вайды о Катыни. Он великий режиссер! Но заранее можно предположить, что это будет русофобский фильм. Стопроцентно перед всем миром опять будет показано: звери – именно русские, а не коммунисты, не чекисты.
При этом нам будут тысячу раз повторять, что совершенно не пытаются ни с кем счеты свести.
Н.А. Вот-вот.
В.В. А мы, наивные, с нетерпеньем будем ждать выхода очередной картины выдающегося мастера. И будет пышная премьера, и все повалят на нее, и будут стенать: «Ах, какая правда!»
Н.А. Да бог с ними, с поляками. Я думаю, все образуется… Вы знаете, по-разному о Вас говорят. Одни больше всего ценят в Вас режиссера, другие – актера, потому что Вы – и то, и другое. А вот Вы кем себя больше ощущаете?
В.В. Я уже на эту тему высказывался, поэтому ничего нового не скажу. Дело в том, что «отрава» режиссуры – она очень сильно действующая. Я знаю, как прекрасные актеры нередко неудачно дебютируют как кинорежиссеры. Когда он актер, с ним еще можно разговаривать, – что у него получилось, что не получилось. Когда же он режиссер – он от любого замечания белеет, он внутри весь переворачивается, он не хочет слышать ничего. Это сродни, наверное, какому-то слепому родительскому чувству: попробуй сказать что-то не то о твоем ребенке – некрасив, неумен. Да ты с ума сойдешь, да ты убьешь этого человека! Хоть будь он и тысячу раз прав. Поэтому режиссура – дело особое, и, безусловно, она первенствует над всем остальным.
Н.А. Есть ли сегодня русский кинематограф? Советский был. И им восхищались, его по сей день изучают как школу…
В.В. Да тот советский кинематограф и был русским кинематографом, несмотря на то, что на восемьдесят процентов сделан людьми еврейской национальности. Но ведь на русской почве.
Н.А. Я абсолютно с вами согласна.
В.В. В советском кино «русское» всегда присутствовало. А вот во время войны, по сути, и само слово «русское» возникло, и «русскость» проявилась. Сегодня же это отсутствует напрочь. У нас теперь русский все больше: «Алле, эта, тещенька дорогая, ты че!», или: «Люлек, слушай сюда.», – все время изображается какой-то поддатый человек, который несет несусветную ахинею, и зал при этом заливается. Ну один раз смешно, два смешно. Уже Путин даже говорил об этой глупости на встрече с учителями.
Н.А. А как облаяли его за это, обсмеяли наши либеральные СМИ!
В.В. При том невероятном авторитете, которым он пользуется в обществе, он должен один раз сказать: «Ребята, все, вот этого я не люблю!»
Н.А. Начиная со времен татаро-монгольского нашествия, основная идея, которая из века в век всех нас объединяла, была идея государственности. Могучее, великое государство – вот тот идеал, ради которого русский человек готов страдать, готов терпеть любые лишения, готов, наконец, отдать свою жизнь. Это иррациональная идея, это не то прагматическое европейское стремление извлечь максимальную выгоду для себя лично. Это идея российского духа, подчиняет, растворяет в себе и Вашу, и мою индивидуальность. Но взамен и Вам, и мне дает во сто крат больше. Она дает ощущение причастности к великому организму, дает ощущение духа, дает ощущение силы и бессмертия. Не случайно Запад всегда стремился скомпрометировать идею нашей государственности.
Но дело и в нас самих. Мы сами подхватываем порой все эти бесконечные модные западные идейки, соблазняясь их очевидной практичностью, рациональностью, не соображая, что именно в этом заключена их губительная для нас сила. Ну, ничего. Наша собственная идея, в конечном счете, всегда берет верх. Вы посмотрите, даже все наши революции, навязанные нам, как правило, извне, в конечном счете, приводили не к разрушению, а только к укреплению и усилению нашего государства. И так будет всегда.
В.В. Вот я сделал фильм «Зависть богов». Это 83-й год, среда интеллигенции. Там, конечно, все немножко стилизовано под «красный уголок», так сказать. Но, тем не менее, все это правда: и как Москва строилась, и как урожай собирался, и как машины выпускались, трактора и так далее. Я не говорю, что советская власть – это хорошо. Я наоборот считаю, что общество тогда не сумело ответить на вызовы времени.
Оно было обречено. Конечно, ощущались и чудовищные внешние усилия, но, тем не менее, оно само не могло уже дальше развиваться.
Н.А. Согласна.
В.В. Помните, у меня в фильме есть эпизод, в котором говорится о сбитом русскими «Боинге»?
Н.А. Корейском! Я работала в то время в Секретариате ООН в Нью-Йорке. Хорошо помню всю эту историю…
В.В. Так вот, для меня, например, несомненно, что это была провокация. Потрясающий факт: ведь ни одного трупа не нашли! Ни одного трупа из более чем двухсот двадцати! Так же не может быть! Что, они тут же ушли все под воду? Потом командующий дальневосточной авиацией мне рассказывал, что пассажирские чемоданы были очень странным грузом набиты: гору каких-то детских поношенных сандалий из них вытащили.
В фильме я дал высказаться и тем, кто говорил с «Голоса Америки». Это все интеллигенция наша, которая стонала тогда, как ей стыдно быть русскими, как мы могли на такое пойти и так далее. Позорище! Один только человек старшего поколения возразил им: «Да как же! Да не может этого быть!» Так ему, человеку, который считает по-другому, даже слово не дали сказать. В фильме! В художественном фильме! Я не занимаю ничьей позиции, для меня там важна личная трагедия женщины, которая влюбляется во француза, и француз по этому поводу пишет гневную статью в свою газету, за что его высылают из Москвы. И они друг друга теряют. Это любовь всей их жизни, для меня это самое важное было в картине показать. Но меня тут же поставили к «расстрельной» стенке: «О-о-о, вот ты как, вон ты про что, старик!..» Тут же было сформировано вокруг фильма такое серьезное «общественное мнение», что он остался на «Кинотавре» без единой награды.
Н.А. Ну, а меня к «расстрельной» стенке поставили, когда после Беловежской Пущи в кинотеатре «Россия» собрался «Конгресс гражданских патриотических сил» – была такая, так называемая некоммунистическая оппозиция. Я там сказала: «Ярасстаюсь с марксизмом без сожаления, но держава-то тут при чем? Ее ж собирали триста лет! Почему в уплату за тоталитаризм нужно отдать плоды трехсотлетней русской истории?! Почему, наши реформаторы, все повторяют, как заклинание: какова история – такова и география, – про Крым, про Курилы. Что, мол, по-новому нам надо на все посмотреть и т. д.». После этого я в своем институте в лифт входила бочком, все сторонились меня: «А еще принадлежит к интеллигенции! Да это же какой-то троглодит, монстр, мумия холодной войны!»
Поэтому я вас очень хорошо понимаю…
Наверно, все задают вам подобные вопросы: «Над чем вы сегодня работаете, каковы ваши творческие?..» Я даже не о планах спрашиваю, а о творческом страдании внутреннем.
В.В. Со страдания у меня всегда все и начинается, и во все времена оно носило глобальный характер. Но каждый раз, абсолютно из ниоткуда, «из-за угла», возникала какая-нибудь история. Ну, вот скажем, «Москва слезам не верит», с которой я начался как режиссер, – никто не думал, что из этого получится что-нибудь стоящее.
Н.А. Фильм – потрясающий на самом деле…
В.В. А ведь я не мог группу набрать! Все оператор морщился, говорил: «Господи, я это уже снимал в 50-е годы, вот эту всю ахинею, со всеми этими слезами и т. д.». Не верили в успех. А получилось же! Теперь это визитная карточка страны, визитная карточка поколения.
Н.А. Это целая эпоха. И ты в нее буквально погружаешься. А какие все актерские работы замечательные, все без исключения. Будто вы намеренно взялись именно за современную классику.
В.В. Конечно, не намеренно.
Н.А. А мне так показалось…
В.В. Я вообще с большими сомнениями приступал к материалу, но почему-то мне захотелось снимать именно эту историю. Очень авторитетные, очень уважаемые люди меня тогда отговаривали. Ну зачем, мол, тебе это, ну что это за сюжет, что это за мелодрамы?! Кому оно сейчас нужно?
Об этом сейчас забыли. А ведь картина была тогда в штыки встречена нашей кинематографической интеллигенцией. Один выдающийся режиссер на высоком собрании сказал даже: «Слушайте, надо что-то делать с этой картиной, она просто позор «Мосфильма»!Н.А. Первый спектакль «Лебединого озера» Чайковского тоже провалился. Так что ничего…
В.В. Удивительное дело, казалось бы, такое проникновение в обычную жизнь, а сколько шуму наделало. Вот как через частное.
Н.А. Через человека…
В.В. .Можно выйти иногда на нечто глобальное. Такая простенькая мелодрама, а, подишь ты, проникла куда-то уже в наш генетический код.
Н.А. Абсолютно точно. Ну, вот сейчас вроде бы наше кино, российское, русское, выходит, казалось бы, из финансового кризиса. А ведь что снимают?! Вовсе не то, чем живут сегодня люди.
В.В. Вы правы – героя нашего времени, действующего, воплотить бы в кино! По крайней мере – вдумчиво относящегося к жизни. Тот же, я считаю, Сергей Кара-Мурза – чем не герой романа? Но ведь тут можно только панегирик написать или оду, но не сценарий для фильма. Любое же ближайшее знакомство с успешным бизнесменом, образ которого сегодня не сходит с экранов, приводит меня прежде всего к мысли о том, что первоначальный-то капитал его краденый. Хотя, отдаю должное, все равно деловые качества действительно тут нужны незаурядные. Но все равно сначала надо было украсть. И хорошо украсть.
Н.А. Владимир Валентинович, Вы знаете, я не принадлежу к пессимистам, и у меня нет апокалипсических настроений в отношении будущего России. Но конечно, я и не разделяю той эйфории, о которой вы говорите. Россия устроена несправедливо, и надо за нее еще побороться, конечно. Огромный впереди период созидания, строить – не разрушать. Но то, что Вы честно признались, что Вы в растерянности – дорогого стоит. Вы человек творческой мысли, творческого внутри сомнения. А без сомнения не может быть никогда результата. Я очень боюсь людей с готовыми идеями. А Вы ищущий человек. Так что спасибо Вам большое за беседу. Вы блистательный русский актер, режиссер, честный гражданин и ищущий человек.
«Россия – это особый цивилизационный мир»
Станислав Юрьевич Куняев – русский поэт, литературный критик, главный редактор журнала «Наш современник». Автор десяти книг в серии «Жизнь замечательных людей», многочисленных переводов из украинской, грузинской, абхазской, киргизской, бурятской, литовской поэзии. Лауреат Государственной премии СССР имени Горького. Стихи и книги Станислава Куняева переведены на болгарский, чешский, словацкий и др. языки.
Н.А. Станислав Юрьевич, Вы человек, в котором понятие советский и русский слились воедино, причем так дополнили друг друга, что стали этаким общим интегральным понятием, поэтому на вашем примере смешны потуги сегодняшних хулителей России как-то поиздеваться, поглумиться над нашей историей XX века. Думаю, нас с Вами роднит не только то, что мы оба – люди пишущие о России, но и то, что мы задаемся одним и тем же вопросом: что есть Россия? Наверное, к нам применимо то, что сказал Бердяев, что все мы родились на проблеме философической, нас глубоко волнует, что задумал Господь о России, какова ее судьба… Это свойственно русской мысли – жгучее чувство сопричастности ко всей нашей многовековой истории, а не только к сегодняшнему дню… Вот это свойство русского национального самосознания, мне кажется, – главное, что присутствует в поэзии и богатейшем литературоведческом наследии Станислава Юрьевича Куняева, которому мы отмечаем нынче 75-летие. Я знаю, вы родились на благословенной Калужской земле с ее поистине российскими просторами, с необычайным сочетанием в людях чарующей простоты и обаяния с высочайшим интеллектуальным потенциалом, с желанием одновременно оставаться самими собой, то есть русскими (и что важно – продолжать себя в истории именно как русские), и быть частью всего мира! Вы согласны со мной?
С.Ю. Да, вы затронули сейчас особую струну в моей душе таким вступлением к нашему разговору. Потому что сколько себя помню, я ощущал вот этот исторический фон, этот исторический воздух города, стоящего на крутом берегу Оки, с бором, который казался мне бесконечным, уходящим за горизонт. А когда я уже повзрослел и стал более внимателен к такой поистине русской калужской истории, тут стали возникать самые дорогие русскому человеку имена, с которыми я живу до сих пор – это, конечно, и Пушкин с его полотняным здесь заводом, и Гоголь. Я родился в доме, который находится буквально в двухстах метрах от загородного сада, в котором стоял дом калужской губернаторши Смирновой-Россет. Гоголь приезжал к ней в гости несколько раз в конце 40-х годов XIX века, и там он написал свои знаменитые «Письма Калужской губернаторше». Между прочим, это была целая программа выздоровления на правильных основах, православных, народной жизни, всего русского бытия – это замечательное завещание Николая Васильевича Гоголя написано также на Калужской земле. А обращено оно было к подруге Пушкина Смирновой-Россет, калужской губернаторше.
Н.А. Я думаю, оно очень актуально сегодня…
С.Ю. Я сразу вспоминаю другого великого русского человека – философа Константина Леонтьева, который тоже жил на Калужской земле. Помните, как он рассуждал относительно западничества и славянофильства, какие глубокие мысли были им еще в 1860—1870-х годах выношены и высказаны. Он же первый сформулировал, что Россия – это особый цивилизационный мир, потом немец Шпенглер это уже повторил, также как и Данилевский.
Н.А. Говорят, что у Шпенглера в библиотеке стояла книга «Россия и Европа» Данилевского.
С.Ю. Да, но до Данилевского был Леонтьев, который в то же время, но гораздо резче и с удивительным проникновением в будущее первым сформулировал эту неизбежность падения Запада и предостерегал нас от безоглядного следования во всем западному образцу. Да, именно наш калужский Константин Леонтьев!
Н.А. Калужская земля вообще родила стольких настоящих интеллигентов, интеллигентов в лучшем смысле слова, а не в том, как его понимают наши либералы. Для них интеллигент – это тот, кто противопоставляет себя государству, плюет на его интересы. Это высшая доблесть – сидеть в Совете Европы, в которую я иногда имею несчастье по делу ездить, и потирать руки, когда нас там шпыняют, когда нам, совершенно корыстно, бесчестно вменяют в вину то, что к нам не имеет никакого отношения…
Это Калужская земля родила Трубецких, родила такого оригинальнейшего мыслителя, как Устрялов – честь и хвала калужанам-историкам, которые поняли, как важно изучать его наследие.
С.Ю. Даже истоки евразийства на Калужской земле зарождались.
Н.А. Абсолютно точно, потому что Устрялов (я посмотрела недавно его статьи о государстве, об империи), он не вписывается ни в какую французскую философию прогресса, она кажется такой пустой и мелкой по сравнению с его взглядами, а уж что говорить о Константине Леонтьеве. Помните, в сказках, когда богатырь русский чувствует, что сил ему не хватает, он прикладывается к матери сырой земле, и она дает ему эту силу. Вот на Калужской земле чувствуешь нечто подобное. Это наше родовое гнездо, Центральная Россия, с холодными ночами и стелющимся по низинам туманом. А Москва что? Это же Вавилон. Я не хочу ее обижать, я живу в ней, я ее люблю со всеми ее пороками, но столица уже не средоточие русской жизни, и это удел всех столиц во второй половине ХХ века, в век начала глобализации, здесь русского слова-то не услышишь.
С.Ю. Я уже сказал, что моими кумирами в годы отрочества и юности становились и Гоголь, и Пушкин, а чуть позже, когда я стал студентом, – Константин Леонтьев. Я через всю старую Калугу ходил в железнодорожную школу, где преподавал Константин Иванович Циолковский, а родился я на улице Циолковского, где был его музей, то есть путь мой был от одних циолковских мест до других циолковских мест. И вот, я выхожу как-то на высокий берег Оки, и у меня в голове звучит песня, только что я услышанная по радио, это, наверное, 1946 год или лето 45-го, мне было 12 лет. «Летят перелетные птицы» – эта мелодия Исаковского звучала во мне как-то бессловесно, а потом вдруг как прорвало. Я оглянулся – никого нет, встал на крутой берег Оки и заорал что было мочи: «Летя-я-ят перелетные пти-и-цы» и «Желанья свои и надежды связал я навеки с тобой – с твоею суровой и ясной, с твоею завидной судьбой.» Вот эта советская прививка вдруг тогда объединила во мне все – и русское, и советское.
Н.А. Недаром на Руси всегда говорили, что русский человек живет не по праву, а по правде. Если он видит, что правовая норма противоречит вот этому божескому, то он ею может и как бы пренебречь.
С.Ю. Мы привыкли часто произносить слово «справедливость». На самом же деле справедливость – великое слово, оно должно быть в основании всего для мыслящих людей. Вот наши либералы сейчас смеются над понятием суверенной демократии, но в то же время забывают, что западная демократия – она была не то что суверенной, она была колониальной демократией. Демократия метрополии и демократия колонии – это абсолютно две разных были демократии, хотя и объединены какой-нибудь одной, скажем, английской империей. Между прочим, это вполне логичное развитие Запада, начиная с Римской империи и заканчивая рейхом. Европоцентризм существует уже 2000 лет. И воевали мы не просто с немецким фашизмом, а воевали с фашистской Европой, между прочим.
Н.А. Вот об этом сейчас никто не вспоминает. А ведь каждая страна из тех, кто сейчас вроде бы и ни при чем, поставила тогда в гитлеровскую армию очень много своих солдат.
С.Ю. Много оружия, заводов и т. д. Та же Франция. Вот приехал к нам Саркози, очень хорошо поговорили, «Нормандии – Неман» поклонились, возложили цветочки, – да, для нынешней политики это нормально, но историческая память гораздо глубже нынешнего политического дня. Я вот изучал тоже немножко историю мировой войны и обратил внимание на то, сколько представителей разных европейских народов было у нас в плену после войны. Полтора миллиона немцев – ну это естественно, но были и 500 тыс. венгров, и 20 или 30 тысяч французов, 20 тысяч чехословаков. Действительно, 50 или 70 человек воевали в «Нормандии – Неман», но в составе войск гитлеровского рейха было несколько французских дивизий! Поэтому, памятуя об уроках истории, о том, как чехословацкие солдаты дважды топтали русскую землю (первый раз во время мятежа чехов в 191920-х годах), мы, желая обезопасить себя, вынуждены были ввести даже свои танки в Прагу в 68-м году. И что бы ни кричали наши либералы, уроки истории нас научили этому.
Н.А. Кстати, мы прекрасно тогда понимали, что за такой тепленькой пражской весной последует жаркое, вроде «оранжевого», лето. И пошли на этот шаг, рискуя своим престижем, понимая, что часть чешского общества будет где-то обижена на нас. Тем не менее, мы не могли порушить систему, которая санкционирована была в Ялте и Потсдаме и, кстати (это известно серьезным историкам), сообщили об этом заранее в штаб НАТО, Соединенным Штатам, и те спокойно все приняли, потому что соблюдали международную договоренность.
С.Ю. Да, дух Ялты был еще жив.
Н.А. Мы сейчас заговорили о наших бывших братьях – чехах и прочих, так вот, там, кстати, есть и прорусски настроенные люди. Моя книжка «За что и с кем мы воевали», например, где все эти проблемы поднимаются, по предложению самого чешского издательства была издана на чешском и на словацком языках, прошли широкие презентации. Теперь что касается Польши. Я смотрю, вы посвятили целую книгу нашему (этакая, знаете ли, любовь-ненависть) почти тысячелетнему роману. Даже вынесли на обложку этой книги кусочек интервью одного известного польского историка, который два года назад разразился статьей не где-нибудь, а на страницах ведущей официальной газеты «Речи Посполитой», в которой он открыто выражает сожаление по поводу того, что поляки не договорились с Гитлером и не пошли вместе с ним на Россию, в таком случае, как он пишет, «Тогда бы мы принимали совместно на Красной площади парад победоносных польско-германских войск».
Отбросим вот эту эйфорию самодовольства, что, мол, именно польских батальончиков Гитлеру и не хватило для того, чтобы победить под Сталинградом и под Курском. Это, конечно, типично вот такое польское самомнение.
С.Ю. Наполеону не хватило даже их стотысячной армии, чтобы победить Россию.
Н.А. Кстати, Наполеон ведь, как писал Герцен, вовсе не любил Польшу, он любил поляков, которые проливали за него кровь.
С.Ю. Совершенно верно, он был расчетливый полководец.
Н.А. Я вот думаю, такие слова поляка в ведущей газете еще какие-нибудь 30 лет назад даже на западное сообщество произвели бы больший шок, чем высказывание экстравагантного иранского президента Ахмадинеджада об Израиле. А здесь – молчок. Получается, что ненависть к России сегодня на Западе – политкорректна, более того – она индульгенция, которая искупает любые грехи: мечты поляков о несостоявшемся союзе с Гитлером, мечты о Польше от моря до моря. Ведь автор высказывает там обиду за то, что Польша совместно с Гитлером перед пактом Молотова – Риббентропа терзала несчастную Чехословакию, а ее даже не пригласили в Мюнхен на ее дележку. В той же статье он перечисляет территории, которые, как он считает, по справедливости должны бы принадлежать Польше – это Белоруссия, Украина, Литва… То есть Польша – от моря до моря. И ничего, на Западе помалкивают.
Что это такое? Ведь такого давления, которое на нас оказывали во время коммунистического Советского Союза, казалось бы, уже больше нет, а ведь подишь ты… На некоммунистическую Россию оно оказывается в десятки раз большее – духовное, геополитическое, военное. И это еще раз доказывает, что Запад боролся с нами вовсе не из-за коммунизма, он для них был вообще безвреден, а боролся как с великим государством, в какой бы форме оно ни существовало, преследуя свои геополитические интересы: Прибалтика, Черное море… Да и ваша Калужская область им была небезынтересна.
С.Ю. Ну да, она же была практически пограничной с Польшой.
Н.А. А там Смоленск близко, Брянск… Я как-то на приеме беседовала с одной дамой, послом Швейцарии в Москве. Сей-час-то там приятный, чувствуется, неплохо относящийся к России посол. А тогда была некая дамочка, напоминавшая мне Мадлен Олбрайт или что-то в этом роде… Она говорит: я тут проехала вокруг Москвы, была в Калужской области – какие просторы, какие угодья, а у нас так все перенаселено, вот куда бы переселиться. Вот с какими мыслями к нам едут.
С.Ю. Когда начались споры относительно преподавания православия в школах, на Русском соборе была поднята проблема ксенофобии. Выступал мудрый человек, автор нашего журнала, митрополит Кирилл. Он очень точно расставил акценты. Я и сам чувствовал нечто подобное, но он сформулировал это с присущей хорошему богослову ясностью: права человека без сознания высшей воли и божеских законов могут завести человечество куда угодно, потому что это право на растление, право на зло, это право на крайний индивидуализм.
В Калуге, кстати, великая традиция Оптиной пустыни, Шамардино… Там есть на что опереться.
Н.А. Меня порадовало там то, что и департамент образования высказался за преподавание основ православной культуры. Думаю, что нашими общими усилиями, усилиями наших русских писателей, поэтов, усилием политических и общественных деятелей, усилием тех, кто понимает и отстаивает право русских людей знать основы своей культуры и быть преемственными ее носителями, мы добьемся желаемого. Страна сейчас гибнет не потому, что она мало производит – у нас худо-бедно, но производство растет, а из-за состояния человека – вот этой вакханалии безнравственности на экранах, смешения понятий порока и добродетели.
С.Ю. Вы знаете, я историк, но это призвание второй половины моей жизни, призванием моей первой половины жизни была поэзия.
Н.А. Почитайте что-нибудь.
С.Ю. К нашему разговору есть у меня одно стихотворение:Два сына двух древних народов такой завели разговор
О дикости древних походов,
Что вспыхнул меж ними раздор.
Сначала я слышал упреки, в которых, как корни во мгле,
Едва шевелились истоки извечного зла на земле,
Но мягкие интеллигенты воззвали, как духов из тьмы,
Такие дела и легенды, что враз помутились умы.
Как будто овечью отару один у другого угнал.
Как будто к резне и пожару вот-вот разнесется сигнал.
Куда там! Не то что любовью дышали разверстые рты,
А ржавым железом и кровью и яростью до хрипоты.
Что было здесь правдой, что – ложью, уже не понять никому,
Но некая истина дрожью прошла по лицу моему.
Я вспомнил про русскую долю, которая мне суждена, —
Смирять озверевшую волю, коль кровопролитна она.
Очнитесь! Я старую рану не стану при всех растравлять,
И, как ни печально, не стану свой счет никому предъявлять.
Мы павших своих не считали, мы кровную месть не блюли,
И только поэтому стали последней надеждой земли.
Н.А. Спасибо вам большое, Станислав Юрьевич, за беседу, за прекрасные стихи. Я думаю, многое осознав сами, достигнув справедливости, братства и гармонии у себя дома, Россия, еще скажет свое слово всему миру. С.Ю. Я в это верю.
«Происходила утрата юридического суверенитета.»
Болдырев Юрий Юрьевич – член Высшего консультативно-координационного совета при Председателе Верховного совета Российской Федерации, затем – главный государственный инспектор России, начальник контрольного управления администрации президента России в 1992–1993 годах. С 1995-го по 2001 год – один из создателей, затем – заместитель председателя Счетной палаты Российской Федерации. Автор книг «О бочках меда и ложках дегтя», «Похищение Евразии», а также авторской серии книг «Русское чудо: Секреты экономической отсталости». Член ряда общественных организаций, в том числе русского интеллектуального клуба, Совета по внешней и оборонной политике, Комитета в защиту прав граждан на природные ресурсы и др. В настоящее время публикуется во многих популярных изданиях с исследованиями по проблемам российской экономики и политики.