Россия ментовская

Хабаров Александр Игоревич

В Сибири, кроме уже описанных пыток, применялись и такие: в цветочный горшок сажали крысу и привязывали его жертве к животу, или к заднему проходу, а через небольшое круглое отверстие на дне горшка пропускали раскаленный прут, которым прижигали крысу. Спасаясь от мучений и не имея иного выхода, крыса впивалась зубами в живот и прогрызала отверстие, через которое вылезала в желудок, разрывая кишки, а затем - вылезала, прогрызая себе выход в спине или в боку...

Так называемая "революционная законность" на деле вылилась в полнейшее беззаконие, беспредел на государственном уровне. По существу, вся страна была превращена в громадный лагерь. Нельзя удержаться от того, чтобы не привести некоторые отрывки из статьи Дивеева, напечатанной

в 1922 году за границей. Автор живописно изображает нравы с приходом красных. "С полгода тому назад привелось мне встретиться с одним лицом, просидевшим весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме. Одной из самых тяжелых обязанностей заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась изо дня в день. Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи к Ходынскому полю, иногда на Ваганьковское кладбище, надзиратель отмерял широкую, в рост человека, канаву, длина которой определяла число намеченных жертв. Выкапывали могилы на 20-30 человек, готовили канавы и на много десятков больше. Подневольным работникам не приходилось видеть расстрелянных, ибо таковые ко времени их прибытия бывали уже "заприсыпаны землею" руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей и делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы чека...

К середине 20-х годов массовые расстрелы в Советской России прекратились или стали так редки, что скорее были исключением. Смертоубийства продолжались совершенно иными приемами, чем в начале большевистского владычества. Советские правители при своих кровавых расправах решили избегать гласности... Ночью подъезжает к дому грузовик. Раздается звонок, обитатели дома поспешно одеваются и осторожно подходят к двери. Трое или четверо вооруженных людей спрашивают имя того, кто стоит за дверью. Изнутри следует ответ. "Так и есть, - говорят вооруженные, - идемте с нами".
– "Боже милостивый, куда же это?" - слышно из-за двери. "Так, пустяки, вас подозревают в занятии спекуляцией, вас требуют к следователю".
– "Следует мне взять с собой что-нибудь, доказательство моей невиновности или вообще еще что-нибудь?" - "Ничего не надо, только не ломайтесь, через несколько часов будете дома!"

На улице потревоженного от сна человека ожидал грузовик, на котором из сколоченных досок устроено закрытое помещение. Открывают дверку и арестованного вталкивают в темное помещение, откуда ему навстречу несутся визги, стоны, рыдания и мольбы... Вновь пришедшего окружают дрожащие фигуры. Грузовик тотчас срывается с места. Спустя немного времени он вновь останавливается на какой-то улице, и опять, на этот раз после упорного сопротивления, вталкивают какого-то несчастного. Так повторяется несколько раз.

Затем, после продолжительной, безостановочной езды, грузовик, наконец, останавливается. Сидящие взаперти слышат извне громкие, повелительные голоса: их вооруженные спутники уже не говорят больше шепотом, как в городе. Дверь отворяется. "Товарищ Петров, слезайте", - раздается грубый голос. Дрожащие, плачущие люди, запертые в грузовике, сразу затихают, и из рядов своих товарищей по несчастью с трудом, медленной, боязливой походкой протискивается маленький, слабенький человечек, с растерянным выражением на лице. Несчастный слезает. Кругом глубокий снег и сосновый лес. Всякий, хорошо знающий Москву, сразу узнал бы, что он находится в Сокольниках, в городском сосновом лесу. Маленький слабый человечек дрожит на морозе. Но не давая товарищу Петрову опомниться, его подхватывают несколько сильных рук и тащат в глубь леса.

8 воздухе кружатся легкие снежинки и порой из-за туч выплывает полный месяц. Но для бедного товарища Петрова красота природы уже не существует. "Зачем же это, голубчики, что я вам сделал?" С несчастного срывают его черное чиновничье пальто. "Оставьте, ради Бога, - умоляет несчастный, -

мне холодно".
– "Смирно, молчать!" - кричат ему. Вслед за этим немедленно раздается выстрел. Товарищ Петров лежит на снегу с лицом, залитым кровью, и его холодеющие руки сводит предсмертная судорога.

"Сейчас кончится" - невозмутимо говорит один красноармеец другому. Несколько секунд царит полная тишина. "Васильев!" - раздается внезапно у двери грузовика, и опять из машины вылезает человек, который через несколько минут будет мертв. Так следуют один за другим. Когда со всеми покончено, убитых раздевают догола, платье и сапоги складывают в грузовик, а трупы поспешно зарывают...

Ночь. Заключенные в чека спят тревожным болезненным сном, который не приносит отдыха. Вдруг отворяется дверь камеры, и чекист с фонарем в руках громким, грубым голосом окрикивает: "Встать, собрать вещи! Всех сейчас переводят в другую тюрьму. Во дворе построиться!" Все поспешно укладываются и выходят во двор. Среди двора грузовик. Арестованным приказывают построиться. "Тут, вдоль стенки, я буду вызывать поименно", - говорит чекист. Из темноты двора выступают другие чекисты, и каждый из них занимает место против одного из арестованных. "Ходу!" - громко командует комиссар, и немедленно поднимается оглушительный шум. Комиссар подает знак, раздаются выстрелы, заглушаемые ревом мотора.

Мертвых и полумертвых волочат по земле и сваливают один на другого в грузовик. Нагруженный автомобиль выезжает с тюремного двора, и трупы зарывают где-либо неподалеку за городом. К утру грузовик возвращается весь залитый кровью. Его тщательно моют и чистят для того, чтобы с первыми лучами солнца он, блестящий и чистый - как символ коммунистической чистоты, - мог развозить по городским улицам тюки прокламаций, предназначенных для советских подданных и вещающих о любви и взаимном уважении.

В главной тюрьме города Николаева в нижнем этаже устроен длинный, постоянно ярко освещенный переход, в боковых стенах которого нет ни одной двери, но проделаны небольшие отверстия, достаточные для того, чтобы вложить в них дуло револьвера. В одном конце перехода имеются двери в тюремный двор. В один прекрасный день одному из приговоренных, не знающему, что он приговорен к смерти, говорят: "Ступай вниз во двор, погуляй полчаса". Заключенный, которому до сих пор еще ни разу не было дозволено выйти из камеры, радостно хватается за шапку и стремительно спускается в проход, чтобы выйти на тюремный двор. Никто его не сопровождает.

"Слава Богу, наконец-то я один и без надзора", - думает бедняга, идя к переходу. А в это время в одно из стенных отверстий внимательно следят за каждым его шагом, и когда он достигает середины перехода, он падает, сраженный в голову выстрелом из револьвера. Его товарищи по заключению не знают, что с ним сталось, и даже при самых мрачных предположениях никто не подозревает, что насильственная смерть постигла их сотоварища вблизи от них, в ярко освещенном коридоре. Завтра наступит черед другого. Это большевики называют гуманным и заботливым отношением к заключенным.

Причиной массового озверения была безнаказанность за преступления, отсутствие юридической ответственности. Это и была та именно свобода, о которой так громко кричали либералы, о которой прогрессивная общественность так тосковала.

"Пусть вымрет 90% русского народа, лишь бы осталось 10% к моменту всемирной революции" - эти слова Ленина являлись основной задачей Советской власти.

"Правда" от 18 октября 1918 года писала: "Лозунг "Вся власть - Советам" должен быть заменен другим: "Вся власть - чека". В той же газете от 17 декабря 1922 года Дзержинский пишет: "Чека была верным часовым революции. Ее бдительное око было повсюду. Явилась необходимость изменить нашу чрезвычайную организацию, и было создано ГПУ. Был сохранен тот же механизм, но только усовершенствованный..."