Россия молодая (Книга 1)
Шрифт:
– Он и есть крестник мой?
– спросил Сильвестр Петрович.
– Он!
– ответила Таисья, и выражение особой материнской гордости озарило ее лицо.
– Ну, здравствуй!
– сказал Иевлев мальчику.
– Здравствуй на все четыре ветра, коли не шутишь, - голосом, исполненным достоинства, и без поклона ответило дитя Иевлеву, и страшно стало, - так вспомнился сам Рябов в тот час, когда не хотел он поклониться Апраксину на взгорье у Двины и когда не поклонился самому Петру Алексеевичу.
Скрывая волнение, Сильвестр Петрович шагнул вперед,
Поцеловав мальчика в лоб, он поставил его на пол, взял за руку и велел:
– Ну, веди, хозяин, в горницу.
Мальчик повел. Навстречу с лавки поднялся плечистый капрал со знакомым лицом, смущенно положил на стол ножик и мельницу, что искусно мастерил из щепок. Иевлев всмотрелся - узнал: то был разжалованный в давние годы офицер при таможне Афанасий Петрович Крыков. От времени словно бы посуровело лицо капрала. Он стоял смирно, подняв голову. Вошедший моряк с большим чином капитан-командора подал сухую, горячую ладонь, близко глядя в глаза, сказал:
– Здравствуй, Афанасий Петрович. Рад тебя видеть!
– И я тебе рад!
– просто ответил Крыков.
– По доброму ли здоровью прибыл? Каково ехалось? Волков у нас ныне тьма-тьмущая...
Сильвестр Петрович ответил учтиво, поклонился бабке Евдохе, ветошью вытиравшей и без того чистую лавку для гостя, весело осмотрел горницу, в которой щебетали, щелкали и высвистывали птицы, зеленели в горшках и ящиках травы и малые деревца, поспрошал Ванятку, как что зовется из трав и птиц, потом сел и отдал мальчику шпагу - на смотрение. Крыков все поглядывал на Сильвестра Петровича, он спросил:
– Что глядишь, господин Крыков? Переменился я?
– Переменился, Сильвестр Петрович. Есть грех. Был, прости на правде, вьюношем, а ныне муж. Взошел, видать, в года...
Иевлев усмехнулся:
– Да и ты не помолодел, господин Крыков...
Ванятка, высунув язык от напряжения всех своих силенок, вытянул наконец шпагу из ножен, похвастался Крыкову:
– Вишь, дядя Афоня, - шпага! Тебе бы такую...
Бурое от морозов и ветров лицо капрала дрогнуло. Ванятка задел самое больное место, - он не нашелся, что ответить. За него ответил Иевлев:
– Будет и у дяди Афони шпага, будет, дитятко...
Таисья вспыхнула, поняла. Афанасий Петрович, чтобы скрыть волнение, охватившее его, опять принялся строгать щепки для будущей мельницы. Сильвестр Петрович снял со стены искусно сделанную рамочку, прочитал старый пергамент, вделанный в рамочку. То была жалованная грамота царя Ивана Васильевича, данная им кормщику лодейному Рябову Ивану Савватеевичу на плавание во все моря и земли - до Аглицкой и Римской...
– У бабиньки у Евдохи хранилась, - объяснила Таисья, увидев недоумение на лице Иевлева.
– Ванюши моего покойного и родитель, и дед, и прадед - все в дальние моря хаживали и почасту. Савватеями крестились,
– Бахилы еще тятины в амбарушке!
– напомнил Ванятка.
– Только они дырявые, не сгодятся тебе, дядечка...
Иевлев усмехнулся, потянул мальчика к себе, посмотрел в его зеленые с искрами глаза, спросил тихо:
– А ты кем будешь, воин?
– Рыбаком буду!
– выкручиваясь из рук Сильвестра Петровича, сказал Ванятка.
– Морского дела старателем, вот кем!
– Испужаешься!
– молвил Иевлев.
– Где тебе! Море - оно хитрое!
– Я и сам не прост!
– ответил мальчик.
– Меня вот дядя Афоня на таможенный карбас брал, в море ходили...
Крыков издали кивнул; Таисья, грустно улыбаясь, смотрела на сына. Сильвестр Петрович, поблагодарив за ласку, поднялся, спросил, куда он определен будет на жительство. Таисья отвела его в другую половину, где все устлано было половиками и половичками, где тоже зеленели в горшках травы и маленькие деревца. Егорша уже распоряжался вещами Иевлева, расставлял на столе книги, раскладывал чертежные инструменты, повесил на стене компас, барометр, пистолеты, саблю и палаш. В шандале потрескивали свечи, в печи жарко горели дрова. Кот, важно выгибаясь, заспанным хозяином прошелся по добела выскобленному полу.
– Понравится ли тебе тут, Сильвестр Петрович?
– спросила Таисья. Хорошо ли будет? Нынче-то и впрямь тихо, а может и так сделаться, что будут у нас сироты, двое али трое. Бывает - пошумят...
– Что за сироты?
– удивился Иевлев.
– Бабинька наша, случаем, подбирает...
– Для чего?
– Ну, мало ли...
– улыбнулась Таисья.
– Так и не сказать сразу, для чего. Берет сиротинок - и все...
– Божье дело, - пояснил Егорша.
– Бабинька наша издавна такая...
Иевлев понял, сказал, что сироты его не обеспокоят. Таисья улыбнулась ласково и ушла.
– Ну, господин капитан-командор?
– спросил Егорша.
– Да уж умник, умник, что бы я без тебя только делал, и ума не приложу...
– А пропал бы ты, Сильвестр Петрович, - осклабившись, сообщил Егорша.
– Верно говорю, ей-ей. И в Голландии бы пропали, и в Лондоне, и повсюду, где мы только ни бывали. Голодом бы померли...
4. СОВЕТ
Первым пришел стрелецкий голова полковник Ружанский.
Иевлев попросил его сесть, приветливо подвинул ему коробку с табаком-кнастером, вересковые трубки, свечу - прикурить. Полковник, попыхивая пахучим дымом, не торопясь стал рассказывать, каково живется в Архангельске. Сильвестр Петрович, в домашнем, подбитом дешевым мехом кафтанчике, в меховых полусапожках, с трубкою в руке, похаживал по горнице, иногда садился перед печкой на корточки, разбивал головни кочергой, смотрел на мерцающие желтым светом багровые уголья. За стеною Таисья тихо пела Ванятке: