Россия молодая. Книга вторая
Шрифт:
— Эй, капрал, жив?
— Ничего, живой…
— А говорили — голову тебе оторвало.
— Моя пришита крепко…
Плац шумел, как ярмарка, солдаты уже выкатили из погребов бочки с водкой и медом, все громче делался смех, солонее шутки. Возле разрушенной ядрами крепостной бани пушкари угощали пленного шведского канонира водкой и сухарями. Он жадно пил и ел. Пушкари смеялись:
— Что, брат, взял Архангельский город?
— Женка, небось, плачет, убивается, а? Женатый?
— Он молодой, гулять к нам пришел, за богатством…
Швед кивал, глупо улыбался, счастливый, что жив, что теперь не убьют.
Монахи,
— А чего ж вы тут делать будете?
— Гулять, господин капитан-командор, будем малым делом…
— Во ангельском чине? — улыбаясь, спросил Иевлев.
Варсонофий разгладил солдатские усы, покашлял в кулак. Другие монахи тоже покашляли. Семисадов сказал:
— А что, Сильвестр Петрович, может, и оставим которых на цитадели…
За погребом сильные женские голоса завели песню, она понеслась над крепостным плацем, над валами, над башнями, над тихой Двиной — удалая, громкая, праздничная:
Бражка ты, бражка моя,Хмельна бражка, остуженная,Крепка бражка, рассоложенная…В крепостных воротах с громом, яростно ударили барабаны, победно запели горны. Народ поднялся на ноги, толпа хлынула к дороге — смотреть, как несут знамена со шведских плененных кораблей. Стрельцы, солдаты, матросы, бросая шапки вверх, кричали:
— Слава!
— Любо!
— Ура-а-а!..
Толпа напирала, передние, взявшись за руки, не пускали тех, кто был позади, иначе бы народ смял все шествие. Барабаны били все громче, все ближе к Иевлеву. Он встал, держась рукою за стену погреба, дочки и Ванятка забрались ногами на лавку рядом с ним, горящими глазенками смотрели на Егоршу Пустовойтова, который со шпагой, вытянутой вперед, мерно шагал по булыжникам, бледный, с торжественно-суровым лицом. За ним в ряд шагали четыре барабанщика, за барабанщиками шли горнисты — играли сбор. Дальше шел единственный спасшийся таможенный солдат Степан Смирной, обожженный, с рукою на перевязи, — нес кормовой флаг плененного корабля. За ним матросы, откинувшись назад, высоко выбрасывая ноги, несли флаги с других судов шведской эскадры — вымпелы, гюйсы, стеньговые флаги.
В двух шагах от Сильвестра Петровича Егорша остановился, ударил каблуками, поднял шпагу выше головы, сказал срывающимся, но громким голосом:
— Господин капитан-командор! Флаги с полоненных шведских кораблей, в честном сражении нами отбитые — гюйсы, вымпелы, малые прапорцы, — доставлены в Новодвинскую цитадель, в ваши руки, как вы есть старший морской начальник и над крепостью командир!
У Иевлева дрогнуло лицо. Коротким точным жестом он показал перед собою на булыжники:
— Стелить здесь!
Таможенник Смирной широко взмахнул древком, синее с золотом полотнище кормового флага, морщась в складки, легло на камни. Матросы вышли вперед, кинули на булыжник гюйсы, прапорцы, вымпелы. Сильвестр Петрович, сдвинув брови, четко приказал Семисадову:
— Возьми Ванятку, боцман!
Семисадов взял маленького Рябова на руки, пригладил ему волосы шершавой мозолистой ладонью, вопросительно взглянул на Иевлева. Сильвестр Петрович
— Слава!
— Любо!
— Рябовский мальчонка!
— Любо нам, любо! Так делаешь, капитан-командор!
— Что на мель корабль посадил — того сирота!
— Добро ему.
Народ шумел, словно море в штормовую погоду, напирал на матросов, что окружили шведские флаги, голоса делались все громче, все мощнее.
— Любо то, любо!
— Слава!
Ванятка постоял на шелках, застеснялся, огляделся, будто привыкая, потом, не зная, куда девать руки, сунул их за вышитый поясок испачканной на пожаре рубашки и пошел по флагам, по синему с золотом шелку, пошел к тем, кто бился весь нынешний день со шведом, — к закопченным усталым пушкарям, к матросам, что вели брандеры на вражеские суда, к землекопам, кузнецам и плотникам, которые построили крепость и сражались наравне с воинскими людьми. Чьи-то дюжие руки еще раз подняли Ванятку над головами, чей-то радостный голос крикнул:
— Вот он, Рябов Иван сын Иванович! Слава!
— Слава! — подхватил народ.
— Честно и грозно во веки веков! — беззвучно, одними губами прошептал капитан-командор. — Во веки веков!
За его спиною плакала, не утирая слез, Таисья.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«ШТАНДАРТ ЧЕТЫРЕХ МОРЕЙ»
Лермонтов
Царю из-за тына не видать.
Пословица
Быть делу так, как пометил дьяк.
Поговорка
Глава первая
1. С донесением в Москву
В избе Резена Сильвестр Петрович велел подать себе чернила, перо и бумагу и сел за стол — писать письмо царю, но едва вывел царский титул, как пришел инженер и сказал, что есть новая, добрая весть. За Резеном виднелся тот самый востроносенький сержант прапорщика Ходыченкова, который недавно просил у капитан-командора медную пушечку для солдат, стоящих на порубежной заставе.
— Что за добрая весть? — измученным голосом спросил Иевлев.
Сержант ступил вперед, рассказал, что шведский рейтарский отряд давеча напал на Кондушскую порубежную заставу, дабы прорваться на Олонец. Но прапорщик Ходыченков к сему воровству был готов, спал все нынешнее время вполглаза, народ на заставе — не прост, шведов порубили крепко. Из тысячи человек живыми ушли не более трехсот, остальные похоронены близ валуна именем Колдун. Хоронили два дни, оружия получили много: и фузеи, и шпаги, и пушки.
— И твою, господин капитан-командор, в целости доставил обратно! — заключил сержант.