Россия перед Голгофой
Шрифт:
Вот как декабрист Александр Александрович Бестужев-Марлинский написал об этом императору Николаю I в письме из Петропавловской крепости. «Еще война длилась, когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. “Мы проливали кровь, — говорили они, — а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, нас опять тиранят господа”. Войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали: “Как хорошо в чужих землях”. Сравнение со своими естественно произвело вопрос: почему же не так у нас?» [41] . Принимавшие участие в боевых действиях ополченцы из числа крепостных крестьян полагали, что после победы им самим и их семьям будет дарована свобода от крепостной неволи. И хотя этого, как известно, не произошло, невыгодное для России сравнение жизни победителей и побежденных прочно укоренилось в сознании крепостных. В отчете III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии за 1827 год о крепостных было сказано: «Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было предположить с первого взгляда. <…> Они хорошо знают, что во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные: финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши и т. д. — свободны. <…> В начале каждого нового царствования мы видим бунты, потому что народные страсти не довольствуются желаниями и надеждами. Так как из этого сословия мы вербуем своих солдат, оно, пожалуй, заслуживает особого внимания со стороны правительства» [42] . Впрочем, последняя фраза была избыточной. Со времен императрицы Екатерины II все российские монархи без исключения не оставляли крестьянский вопрос своим вниманием, однако лишь в 1861 году Александр II решился на отмену крепостного права. Если даже верховная власть задумывалась над необходимостью покончить с крепостничеством, почему же крестьянский вопрос имел почти что вековую историю?
41
«Их
42
Россия под надзором: Отчёты III Отделения. 1827–1869. С. 24.
Российская империя была страной крестьянской: в конце царствования императрицы Екатерины II городское население страны составляло всего-навсего 4,1 %, а к началу царствования императора Александра II увеличилось до 7,8 % [43] . Поэтому крестьянский вопрос затрагивал интересы всех сословий империи без исключения. Не только сами монархи, но и их благомыслящие подданные прекрасно понимали, что поспешное решение этого вопроса вместо достижения всеобщего блага приведет к большой беде: разгулу своеволия и распаду государства. Суть этих обоснованных опасений очень точно и четко была сформулирована чиновниками III Отделения — тайной политической полиции — в «Обозрении расположения умов и различных частей государственного управления в 1834 году»: «…Крестьянин наш не имеет точного понятия о свободе и волю смешивает с своевольством. А потому, сколько, с одной стороны признается необходимым, дабы правительство исподволь приближалось к цели освобождения крестьян из крепостного владения, столько с другой — все уверены, что всякая неосторожная, слишком поспешная в сем деле мера должна иметь вредные последствия для общественного спокойствия» [44] . Именно сознательное стремление правительства избежать кровавых крестьянских волнений и новой пугачевщины, а также хорошо осознанное желание любой ценой сохранить общественное спокойствие — всё это десятилетиями обусловливало неспешность действий верховной власти. Однако если политический аспект этой наболевшей проблемы был отлично уяснен монархами и их подданными, то ее экономический аспект практически никем не осознавался. Экономический образ мышления не был присущ ни российским монархам, ни благородному сословию Российской империи. В течение почти всего Петербургского периода истории России умнейшие люди своего времени, прекрасно постигавшие происходившие на их глазах процессы и явления, не задумывались над экономическим смыслом сущего.
43
Зайончковский П.А. Отмена крепостного права в России. С. 39.
44
Россия под надзором: Отчёты III Отделения. 1827–1869. С. 117.
Михаил Александрович Дмитриев (1796–1866) родился в обеспеченной и культурной дворянской семье. Его родной дядя Иван Иванович был известным поэтом и министром юстиции. Сам Михаил Дмитриев окончил Московский университет, писал стихи и критические статьи, занимался поэтическими переводами, хотя выше уровня литератора второго ряда так и не сумел подняться. Он одно время принадлежал к числу московских «архивных юношей» и, последовательно поднимаясь по ступеням служебной лестницы, дослужился до генеральского чина действительного статского советника и придворного звания камергера. Племянник министра уже сделал вполне достойную, хотя и не блестящую карьеру, когда после 35 лет беспорочной службы, как гром среди ясного неба, последовала отставка без пенсии. Министр юстиции граф Виктор Панин жестоко расправился с чиновником, который отличался независимым поведением. Обер-прокурор 7-го московского департамента Сената Дмитриев был нелицеприятным блюстителем законов и не скрывал своего отвращения к жандармам. Он был человеком умным, не лишенным способностей и благородным. Прекрасное образование и многолетняя привычка к кабинетной работе не позволили Михаилу Александровичу впасть в отчаяние. Он здраво взглянул на ситуацию и нашел единственно возможный выход из нее. Человек более трети века поглощенный интересами службы, гордившийся своими честно заработанными чинами и знаками отличия, живший на государево жалованье, силою вещей был вынужден стать «помещиком поневоле». Просвещенный городской человек сознательно покинул Москву и отправился в своё небольшое родовое имение — село Богородское Сызранского уезда Симбирской губернии. Если бы Дмитриев не сделал этот решительный шаг и остался жить в Москве частным человеком, то неизбежно бы разорился. Ведь бывший чиновник не получал ни жалованья, ни пенсии и быстро прожил бы остатки своего небольшого состояния. Именно так и произошло с его великим современником и другом Петром Яковлевичем Чаадаевым. Чтобы избежать подобный перспективы, Дмитриев добровольно заточил себя в отдаленной глуши и деятельно начал обустраивать имение. Михаил Александрович счастливо избежал столь естественного в его положении соблазна единым махом решительно изменить прежнюю систему хозяйствования. Он переборол в себе беса нетерпения и начал исподволь заниматься постепенными улучшениями: не стремился к перестройке основ, но старался вникать в малейшие частности. Например, внимательно изучив свое имение, новоявленный помещик увидел, что в нем явно недостает пахотной земли, но с избытком земли луговой, с лугов травы накашивалось гораздо больше, чем требовалось для хозяйственных нужд. Из-за нехватки пахотной земли часть крестьян находились на оброке, то есть ежегодно платили помещику фиксированный денежный сбор.
Для того чтобы заработать оброчные деньги, эти крестьяне занималась отхожим промыслом: покидали свой дом и добывали деньги на стороне. Дмитриев распорядился обратить обширный луг в пашню и, сократив число оброчных крестьян, увеличил барскую запашку. Мы не знаем, как отнеслись к этому сами крестьяне. Их голоса до нас не дошли, хотя сам помещик настаивал на том, что после этого преобразования крестьяне стали относиться к нему с большим доверием. Одна эта мера без каких-либо дополнительных капитальных вложений сразу же увеличила доходность имения на одну пятую часть. Сменив шитый золотом камергерский мундир на овчинный полушубок, Михаил Александрович, не доверяя управляющему, взвалил на свои плечи бремя хозяйственных забот. «…Управителям всегда выгодно, чтобы господин не видал ясно!» [45] . Младший сын управителя втайне от помещика продавал господский хлеб крестьянам, а деньги клал себе в карман — Дмитриев своей помещичьей властью сослал его в Сибирь. Плуты управляющие были настоящим бичом всех помещичьих имений: от них одинаково страдали как крепостные крестьяне, так и сами помещики. Львиная доля господских доходов оседала в их карманах. Вспомним иронический эпилог пушкинской «Пиковой дамы»: «Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини» [46] . Стремясь избежать разорительных потерь, Михаил Александрович стал самолично надзирать за тем, как производятся все крестьянские работы. Первоначально это было вынужденной мерой, продиктованной стремлением увеличить доходность имения. Со временем Дмитриев стал находить в помещичьей деятельности поэтическое вдохновение и нравственное удовлетворение. Отставной чиновник неоднократно задумывался над своей судьбой: если бы его карьера развивалась успешно, то он никогда бы не переселился в деревню и не стал бы управлять своим имением. Хозяйство пришло бы в неминуемое запустение, из источника дохода превратившись в обременительную обузу. Не так ли обстояли дела у большинства его современников? Благородное сословие Российской империи в погоне за чинами и орденами оставляло родовые дворянские гнезда без присмотра, имения приходили в упадок, крепостные крестьяне подвергались разорительным поборам со стороны алчных управителей, помещики теряли остатки своего состояния. «Наибольшая часть лучшего дворянства, служа в военной службе или в столицах, требующих роскоши, доверяют хозяйство наемникам, которые обирают крестьян, обманывают господ, и таким образом 9/10 имений в России расстроено и в закладе» [47] . У двери гроба отставной действительный статский советник и камергер полностью пересмотрел систему былых ценностей и сделал неутешительный вывод: «Нет, никогда честолюбие, никогда новый чин или знак отличия не доставляли мне такой чистой радости, как тень и зелень, произведенная моими трудами! Как жалею я теперь, что потратил так много времени на службу, и лучшей поры моей жизни!» [48] . Итак, Михаил Александрович Дмитриев, проживший в деревне почти 20 лет, обустроил свое родовое имение, обеспечил себе достойную старость, разбил в усадьбе прекрасный парк, своими руками посадил сосновую рощу и успел увидеть, как посаженные им деревья стали большими..
45
Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. М.: НЛО, 1998. С. 487. (Россия в мемуарах).
46
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 19-ти тт. Т. 8. Кн. 1. М.: Воскресенье, 1995. С. 252.
47
Бестужев А.А. Об историческом ходе свободомыслия в России // «Их вечен с вольностью союз». С. 208.
48
Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 495.
Лишь обстоятельства непреодолимой силы могли заставить просвещенного человека взглянуть на окружающую действительность с принципиально иной точки зрения. Дворянину должно служить престолу и Отечеству пером или шпагой. Таков был краеугольный камень системы ценностей благородного сословия, всячески поощряемой верховной властью. И хотя Россия была страной аграрной, сельским хозяйством в своих родовых имениях занимались исключительно неудачники и маргиналы. Верховная власть понимала ненормальность ситуации, чреватой грядущим обнищанием дворянства, но не решалась покуситься на освященную веками имперскую систему ценностей. Экономическая целесообразность никогда не была определяющей в этой системе. Успешное управление собственным имением трактовалось как частное дело помещика, но не как дело государственное. Социальный престиж не находившегося на государственной службе владельца обустроенного и доходного имения не шел ни в какое сравнение с престижем офицера или чиновника. Дворянин не мыслил своего существования без обретения чинов и орденов, а между тем даже самая успешная хозяйственная деятельность не могла способствовать обретению ни того ни другого. Дворянство беднело и вырождалось, хозяйство страны приходило в упадок. Россия шла к неизбежной катастрофе. Еще в самом начале николаевского царствования эта печальная истина была осознана тайной политической полицией и доведена ею до сведения государя. «Общее обеднение в земледельческих губерниях становится, как уверяют, всё чувствительнее и чувствительнее. Почти три четверти помещичьих земель заложены в ломбардах, банках или частных руках; помещики не могут больше выплачивать процентов, а крестьянам не из чего вносить казённых налогов» [49] , — гласил «Краткий обзор общественного мнения в 1828 году», представленный III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии императору Николаю I. Российские дворяне, закладывая свои родовые и благоприобретенные имения в банке сроком на 20 лет под 8 % годовых, получали столь необходимые им деньги [50] . Однако обретенные средства шли не на повышение доходности имеющихся владений или же на приобретение новых, а расточительно проживались. Служилое дворянство отягощалось новыми долгами и в итоге разорялось. Биография Александра Сергеевича Пушкина содержит ряд назидательных примеров, позволяющих судить о том, как разорялось дворянство. Летом 1830 года Сергей Львович Пушкин выделил своему старшему сыну «в вечное и потомственное владение 200 душ мужского пола с женами и детьми» в сельце Кистеневе Сергачского уезда Нижегородской губернии. Сергею Львовичу в его нижегородском имении принадлежало 474 души, из коих 200 душ уже были заложены. Великий поэт решил жениться на Наталье Гончаровой, и его отец передал ему «души», свободные от залога. Едва вступив во владение своими крепостными, поэт поспешил заложить их в Опекунском совете, получив под залог 200 душ 38 тысяч рублей ассигнациями — «и вот им распределение: 11 000 тёще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданным — пиши пропало. 10 000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное…Теперь понимаешь ли, что значит приданное и отчего я сердился? Взять жену без состояния — я в состоянии, — но входить в долги для ее тряпок — я не в состоянии» [51] . Однако полученных денег хватило всего-навсего на три месяца московской жизни. После чего неоплатные долги стали постоянным спутником жизни семейства Пушкиных.
49
Россия под надзором: Отчёты III Отделения. 1827–1869. С. 38.
50
Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин», Комментарий. Л.: Просвещение, 1980. С. 41.
51
Пушкин — П.А.Плетневу. Около (не позднее) 16 февраля 1831 г. Москва // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 14. М.: Воскресенье, 1996. С. 152.
В глазах самого благородного сословия богатство как таковое ассоциировалось не с суммой ежегодного денежного дохода, а прежде всего с числом крепостных. Примечательно, что и Государственный заёмный банк придерживался именно этой логики. Банк, выдавая ссуду под залог деревень, принимал в расчет не размер земельной площади дворянского имения и не его доходность, а исключительно «крещёную собственность» — количество принадлежащих помещику крепостных душ мужского пола. Именно на этом основании и решил построить свою стратегию быстрого обогащения Павел Иванович Чичиков — герой поэмы Гоголя «Мёртвые души» (1842). Скупая у помещиков крепостных крестьян, значащихся в материалах последней ревизии — «ревизских сказках» — в качестве живых, он намеревается заложить их и сорвать солидный куш: «Да накупи я всех этих, которые вымерли, пока еще не подавали новых ревизских сказок, приобрети их, положим, тысячу, да, положим, Опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уж двести тысяч капиталу!» Служилое дворянство постоянно испытывало потребность в наличных деньгах, что заставляло его закладывать и перезакладывать имения, повышать степень эксплуатации крепостных или пускаться в рискованные денежные авантюры. Но не следует забывать и то, что те помещики, которые жили в деревне, не позволяли себе дорогостоящих столичных прихотей и серьёзно занимались сельским хозяйством, не только успешно сводили концы с концами, но и могли скопить немалые деньги. Гоголевская Россия — это золотая пора натурального хозяйства. Жаль, что лишь небольшая часть помещиков занималась хозяйством в своих имениях.
Вспомним, что увидел Павел Иванович в небольшой деревеньке Настасьи Петровны Коробочки, вдовы коллежского секретаря — мелкого чиновника X класса по Табели о рангах: «…находившийся перед ним узенький дворик весь был наполнен птицами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу мусора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком». Гоголь со знанием дела пишет, что Коробочка была «одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов. В один мешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя с виду и кажется, будто в комоде ничего нет…». Коллежская секретарша держала свои накопления в полновесной серебряной монете достоинством 1 рубль (целковый), 50 копеек (полтинник), 25 копеек (полуполтинник, четвертак). Эти монеты изготавливались из серебра высокой пробы, не были подвержены инфляции и по курсу котировались в 3,5 раза выше, чем медь или ассигнации аналогичного номинала.
А вот как предстало перед Чичиковым имение богатого помещика Михайлы Семеновича Собакевича: «Помещик, казалось, хлопотал много о прочности. На конюшни, сараи и кухни были употреблены полновесные и толстые бревна, определенные на вековое стояние. Деревенские избы мужиков тож срублены были на диво: не было кирчёных стен, резных узоров и прочих затей, но всё было пригнано плотно и как следует. Даже колодец был обделан в такой крепкий дуб, какой идет только на мельницы да на корабли. Словом, всё, на что ни глядел он, было упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке». Живущие в деревне помещики могли успешно вести дела в своем имении. Но ни они, ни даже Государственный заемный банк не умели оперировать экономическими категориями и предпочитали рассуждать в категориях натурального хозяйства. И для банка, и для помещиков богатство ассоциировалось с числом крепостных душ. Даже кратковременное увлечение политической экономией, дань которому отдали блестящие представители большого петербургского света в 10—20-е годы XIX века, оказалось всего-навсего модным поветрием. Провинция никак не реагировала на эту моду и жила по старым законам. Вспомним, что Евгений Онегин
Бранил Гомера, Феокрита; Зато читал Адама Смита И был глубокий эконом. То есть, умел судить о том, Как государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет. Отец понять его не мог И земли отдавал в залог [52] .Подобный метод ведения хозяйства привел отца пушкинского героя к неминуемому разорению. После его смерти Евгений Онегин благоразумно предпочел отказаться от наследства, отягощенного неоплатными долгами. Всего этого можно было бы избежать, если бы обустройство своих родовых гнёзд воспринималось властью и дворянством как достойная альтернатива государственной службе. Но из-за полного отсутствия экономического мышления как у самодержавной власти, так и у дворянства как важнейшей опоры трона этого не произошло — и альтернатива не была воплощена в жизнь. Крепостное право развращало не только помещиков, но и крепостных. Для помещиков оно создавало единственную в своем роде возможность вести расточительную жизнь, при которой расходы резко превышали доходы. Вспомним Пушкина:
52
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 6. М.: Воскресенье, 1995. С. 8.
Владельцы «крещеной собственности» могли делать долги, безответственно вести хозяйство, не особенно интересоваться доходами от имений, закладывая и перезакладывая их, — и всё это без малейшей опаски неминуемого краха. Между безалаберным отношением к своему родовому достоянию и неотвратимым разорением существовала весьма протяженная временная дистанция. Этот изрядный временной лаг способствовал укоренению устойчивой иллюзии, что со временем всё образуется. Крепостные же, приученные работать только из-под палки, были убеждены, что в неурожайный год барин обязан безвозмездно раздавать им хлеб из господских амбаров, и не мыслили своего существования без отеческого попечения собственного господина. В воспоминаниях Михаила Александровича Дмитриева есть колоритный рассказ о том, к какому неожиданному результату привела его попытка позаботиться о нуждающихся крестьянах. «Узнавши однажды, что у некоторых крестьян моих, семей двадцати, недостало хлеба, я велел раздать им из господских амбаров. На другое утро, проснувшись, увидел я у себя на дворе целую толпу мужиков, человек восемьдесят. Я вышел к ним на крыльцо и узнал, что все они пришли просить хлеба. На вопрос: "Разве и они нуждаются?” — они отвечали: "Нет! У нас еще есть; да коли тем дали, так за что ж и нам не дать? Мы всё равно ваши же мужики! Уж надо всем поровну!” [54] .
53
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 5. М.: Воскресенье, 1994. С. 6.
54
Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 491–492.