Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени

Гнилорыбов Павел Александрович

XVIII век, начавшийся с Петра, близился к своему окончанию. В «Письмах русского путешественника» молодой Карамзин с жаром утверждает, что за двадцать лет петровских преобразований Россия проделала путь, равный двум столетиям: «Как Спарта без Ликурга, так Россия без Петра не могла бы прославиться». Англичане, немцы и французы шесть веков опережали Русь, но она смогла сравняться с конкурентами всего лишь за несколько лет. Впрочем, допетровскую Россию Карамзин не склонен награждать положительными качествами: «Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, – для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы

изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек!» Зрелый Карамзин образца XIX века будет в своих оценках гораздо сдержаннее.

Е. Ф. Шмурло пишет, что в XVIII веке русская общественная мысль в отношении петровских реформ перешла от шаблонных восхвалений к благодарности – «не менее сильной, но более сознательной». Эмоциональная составляющая уступила место рассудку. Е. Р. Воронцова-Дашкова излагает ряд своих претензий к реформам Петра I, Радищев говорит, что император мог бы обессмертить себя еще больше, если бы утвердил «вольность частную». Но на Дашкову сильное воздействие оказали французские просветители. Они относились к первому русскому императору без особенной приязни. Для них Петр был «малокультурный тиран, далекий от истинного просвещения и законности», как писал С. Ф. Платонов.

Одновременно начинается борьба с «перегибами» в оценке XVII столетия. Екатерина II одергивает иностранцев, «которые думают даже, что до Петра Великого эта страна не имела ни законов, ни администрации». Показная любовь к иностранному и невежественное пренебрежение своей историей начинают осуждаться. Н. И. Новиков в предисловии к первому тому «Древней российской вивлиофики» осуждает «напоенных сенским воздухом сограждан» и с облегчением вздыхает: «Не все у нас, слава Богу, заражены Франциею». «Вивлиофика» Новикова – это огромная хрестоматия по российской истории. Просветитель хотел открыть широкому читателю мир допетровской России, ибо «стыдно презирать своих соотечественников, а еще паче и гнушаться оными».

Чаадаев пишет о Петре, который взял чистый лист бумаги и начертал на нем слова «Европа» и «Запад»; в России, по мнению философа, не было глубоко укоренившихся учреждений и институтов, поэтому Петр не колебался в своих преобразованиях. Он вывел подданных «из тесной ограды родной страны», и Россия появилась «на широкой арене человечества».

Константин Батюшков, современник Пушкина, в работе «Вечер у Кантемира» вложил в уста одного из героев потрясающую речь о плодах петровских реформ: «Не прошло пятнадцати лет – и великий монарх наслаждался уже плодами знаний своих сподвижников: все вспомогательные науки военного дела процвели внезапно в государстве его. Мы громами побед возвестили Европе, что имеем артиллерию, флот, инженеров, ученых, даже опытных мореходцев. Чего же хотите от нас в столь короткое время? Успехов ума, успехов в науках отвлеченных, в изящных искусствах, в красноречии, в поэзии? – Дайте нам время, продлите благоприятные обстоятельства, и вы не откажете нам в лучших способностях ума». Чуть раньше персонаж Батюшкова добавляет: Петр вылечил русских «от болезни невежества».

Свой труд о первом императоре силится начать и Пушкин. Играя на бильярде, он обмолвился: «Удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей „Истории“, говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову – пером Курбского». Александр Сергеевич внимательно изучал источники, в том числе и секретные: «С усердием перечитал он все документы, относящиеся к жизни великого нашего преобразователя, все сочинения о нем писанные». При Николае I труд первого поэта так и не была напечатан, хотя император внимательно следил за тем, как продвигается работа. «В нем много прапорщика и немного Петра Великого», – писал Пушкин в дневнике о своем главном цензоре, русском императоре.

Белинский отдает Петру должное. Россияне привыкли к своей силе, к победам своей армии, но ведь подобному могуществу чуть больше ста лет (Белинский начинает отсчет возраста новой России от битвы при Лесной 1708 года). Европеизация в России началась сверху, и царь был центральной шестеренкой этого процесса. «Петру некогда было медлить: ибо дело шло уже и не о будущем величии России, а о спасении ее в настоящем. Петр явился вовремя: опоздай он четвертью века, и тогда – спасай или спасайся, кто может!» Белинский рисует, как вставал народ «с печей и полатей», но писатель не склонен демонизировать XVII век. К началу 1840-х годов, когда Белинский писал свою статью, историческая наука продвинулась вперед, и Виссарион Григорьевич признает: «Потребность преобразования сильно обнаружилась еще в царствование Алексея Михайловича». Еще Карамзин выделил Петра как фигуру, совершившую переход от «средней» к «новой» России, а Белинский пошел еще дальше. «Петру Великому мало конной статуи на Исаакиевской площади: алтари должно воздвигать ему на всех площадях и улицах великого царства русского», – писал критик, мало отличаясь от петровских обожателей XVIII века.

В статье для «Москвитянина» историк Михаил Погодин решил показать читателям, как велико влияние петровских преобразований на Россию середины XIX века: «Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 Января, 1841 года. – Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова, Петр Великий велел считать месяцы от Января. Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он, шерсть настрижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний, церковный. Приносят газеты – Петр Великий их начал… За обедом, от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом. После обеда вы идете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого. Пойдем в Университет – первое светское училище учреждено Петром Великим. Вы получаете чин – по табели о рангах Петра Великого… Вы вздумаете путешествовать – по примеру Петра Великого; вы будете приняты хорошо – Петр Великий поместил Россию в число Европейских Государств и начал внушать к ней уважение».

Исследователь О. А. Тапехина отмечает, что образ Петра приобрел новое звучание во второй половине XIX века, когда Россия вновь столкнулась с необходимостью модернизации. Первый император стал символом борьбы «старого и нового, традиционного и прогрессивного, национального и заимствованного». Много материалов о Петре Великом печатали в журналах «Русский архив» и «Русская старина». Александр Пыпин в 1886 году отмечал, что представления о Петре «…сводятся к двум основным взглядам – или к восхвалению личности Петра и возвеличиванию реформы, нередко терявшему всякие пределы, или к осуждению этой реформы и к проклятиям самой личности». Но если в 1840–1850-е годы о методах и цене петровских реформ спорили представители довольно узкой университетской и литературной прослойки, то в годы правления Александра II относительная демократизация общества способствовала увеличению числа дискуссионных площадок.

Николай Устрялов в 1858–1863 гг. публикует несколько томов «Истории царствования Петра Великого». Историку не удалось реализовать все задуманные планы, но, в частности, шестой том своего повествования Николай Герасимович посвятил судьбе царевича Алексея. Михаил Семевский в то же время печатает ряд своих беллетризованных исследований о петровской эпохе, частенько освещая и ее изнаночную сторону. Семевский много писал о пытках, доносительстве, атмосфере страха, он даже призывал составить список всех лиц, «наказанных разными способами и за разные преступления с 1689 года сентября по 1725 год январь». Впрочем, Семевского обвиняли в том, что «за пьянством и казнями автор проглядел истинного Петра». В обсуждение включился и А. И. Герцен: «Петр I – самый полный тип эпохи или призванный к жизни гений-палач, для которого государство было все, а человек ничего, он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов». Иван Забелин называл первого императора «самым жестоким и беспощадным западником». Деятели 1860-х годов критиковали Петра с позиций своей эпохи, когда вновь стали говорить о гуманности, цене человеческой жизни, свободе. Примерно в таком же ключе бранили царя мыслители екатерининской эпохи, отталкиваясь от представлений «мягкого» и «галантного» века.

В 1872 году Россия широко отмечала 200-летие со дня рождения Петра. В Москве провели Политехническую выставку, готовились открывать Исторический музей на Красной площади. Свое слово замолвили и люди искусства. Николай Ге свидетельствовал: «Я чувствовал везде и во всем влияние и след петровской реформы». Художник откликнулся на юбилей картиной «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе». На суд зрителей он представил ее на первой выставке Товарищества передвижников. Салтыков-Щедрин, внимательно осмотревший экспозицию, писал, что фигура Петра, по-видимому, была чрезвычайно симпатична художнику. Петр у Ге «…суров и даже жесток, но жестокость его осмыслена и не имеет того характера зверства для зверства, который отличает жестокие действия временщиков позднейшего времени». Во взгляде Петра Салтыков-Щедрин не нашел презрения и ненависти. Хоть мнения современников и разделились, Николаю Ге приходилось не покладая рук выполнять авторские копии. Одним из повторений картины обзавелся Александр II.