Россiя въ концлагере
Шрифт:
Я вышелъ на желeзную дорогу. Оглянулся -- никого. Прошелъ еще версты двe и сразу почувствовалъ, что смертельно усталъ, ноги не двигаются. Возбужденiе отъ первой прогулки на {313} волe прошло, а мeсяцы одиночки, УРЧа, лагернаго питанiя и нервовъ -- сказывались. Я влeзъ на придорожный камень, разостлалъ на немъ свою кожанку, снялъ рубашку, подставилъ свою одряхлeвшую за эти мeсяцы кожу подъ весеннее солнышко, закурилъ самокрутку и предался блаженству.
Хорошо... Ни лагеря, ни ГПУ... Въ травe дeловито, какъ Медоваръ, суетились какiя-то козявки. Какая-то пичужка со столь же дeловитымъ видомъ перелетала съ дерева на дерево и оживленно болтала сама съ собой... Дeла у нея явственно не была никакого, а болтаетъ
ВОЛЬНОНАЕМНЫЕ
По полотну дороги шагали трое какихъ-то мужиковъ, одинъ постарше -лeтъ подъ пятьдесятъ, двое другихъ помоложе -- лeтъ подъ двадцать-двадцать пять. Они были невыразимо рваны. На ногахъ у двоихъ были лапти, на ногахъ у третьяго -- рваные сапоги. Весь ихъ багажъ состоялъ изъ микроскопическихъ узелковъ, вeроятно, съ хлeбомъ. На бeглецовъ изъ лагеря они какъ-то не были похожи. Подходя, мужики поздоровались со мной. Я отвeтилъ, потомъ старикъ остановился и спросилъ:
– - А спичекъ нeтути, хозяинъ?
Спички были. Я вытащилъ коробку. Мужикъ перелeзъ черезъ канаву ко мнe. Видъ у него былъ какой-то конфузливый.
– - А можетъ, и махорочка-то найдется?.. Я объ спичкахъ только такъ, чтобы посмотрeть, каковъ человeкъ есть...
Нашлась и махорочка. Мужикъ бережно свернулъ собачью ножку. Парни робко топтались около, умильно поглядывая на махорку. Я предложилъ и имъ. Они съ конфузливой спeшкой подхватили мой кисетъ и такъ же бережно, не просыпая ни одной крошки, стали свертывать себe папиросы. Усeлись, закурили.
– - Дёнъ пять уже не куривши, -- сказалъ старикъ, -- тянетъ -- не дай, Господи...
– - А вы откуда? Заключенные?
– - Нeтъ, по вольному найму работали, на лeсныхъ работахъ. Да нeту никакой возможности. Еле живы вырвались. {314}
– - Заработать собирались, -- саркастически сказалъ одинъ изъ парней.
– Вотъ и заработали, -- онъ протянулъ свою ногу въ рваномъ лаптe, -- вотъ и весь заработокъ.
Мужикъ какъ-то виновато поежился:
– - Да кто-жъ его зналъ...
– - Вотъ, то-то и оно, -- сказалъ парень, -- не знаешь -- не мути.
– - Что ты все коришь?
– - сказалъ мужикъ, -- прieхали люди служащiе, люди государственные, говорили толкомъ -- за кубометръ погрузки -- рупь съ полтиной. А какъ сюда прieхали, хорошая погрузка -- за полъ версты баланы таскать, да еще и по болоту. А хлeба-то полтора фунта -- и шабашъ, и болe ничего, каши и той нeту. Потаскаешь тутъ.
– - Значитъ, завербовали васъ?
– - Да, ужъ такъ завербовали, что дальше некуда...
– - Одежу собирались справить, -- ядовито сказалъ парень, -- вотъ тебe и одежа.
Мужикъ сдeлалъ видъ, что не слышалъ этого замeчанiя.
– - Черезъ правленiе колхоза, значитъ. Тутъ не поговоришь. Приказъ вышелъ -- дать отъ колхоза сорокъ человeкъ, ну -- кого куда. Кто на торфы подался, кто куда... И договоръ подписывали, вотъ тебe и договоръ. Теперь далъ бы Богъ домой добраться.
– - А дома-то что?
– - спросилъ второй парень.
– -
– - Дома-то -- оно не пропадешь.
– - Пропадешь въ лучшемъ видe, -- сказалъ ядовитый парень.
– - Дома для тебя пироги пекутъ. Прieхалъ, дескать, Федоръ Ивановичъ, заработочекъ, дескать, привезъ...
– - Да и трудодней нeту, -- грустно замeтилъ парень въ сапогахъ.
– - Кто и съ трудоднями, такъ eсть нечего, а ужъ ежели и безъ трудодней -- прямо ложись и помирай...
– - А откуда вы?
– - Да мы Смоленскiе. А вы кто будете? Изъ начальства здeшняго?
– - Нeтъ, не изъ начальства, заключенный въ лагерe.
– - Ахъ, ты, Господи... А вотъ люди сказываютъ, что въ лагерe теперь лучше, какъ на волe, хлeбъ даютъ, кашу даютъ... (Я вспомнилъ девятнадцатый кварталъ -- и о лагерe говорить не хотeлось). А на волe?
– - продолжалъ мужикъ.
– - Вотъ тебe и воля: сманили сюда, въ тайгу, eсть не даютъ, одежи нeту, жить негдe, комары поeдомъ eдятъ, а домой не пускаютъ, документа не даютъ. Мы ужъ Христомъ Богомъ молили: отпустите, видите сами -- помремъ мы тутъ. Отощавши мы еще изъ дому, силъ нeту, а баланы самые легкiе -- пудовъ пять... Да еще по болоту... Все одно, говорю -- помремъ... Ну, пожалeли, дали документъ. Вотъ такъ и идемъ, гдe хлeба попросимъ, гдe что... Верстовъ съ пятьдесятъ на чугункe проeхали... Намъ бы до Питера добраться.
– - А въ Питерe что?
– - спросилъ ядовитый парень.
– - Накормятъ тебя въ Питерe, какъ же...
– - Въ Питерe накормятъ, -- сказалъ я. Я еще не видалъ примeра, чтобы недоeдающiй горожанинъ отказалъ въ кускe хлeба {315} голодающему мужику. Годъ тому назадъ, до паспортизацiи, столицы были запружены нищенствующими малороссiйскими мужиками -- давали и имъ.
– - Ну что-жъ, придется христорадничать, -- покорно сказалъ мужикъ.
– - Одежу думалъ справить, -- повторилъ ядовитый парень.
– - А теперь что и было, разлeзлось: домой голышемъ придемъ. Ну, пошли, что ли?
Трое вольныхъ гражданъ СССР поднялись на ноги. Старикъ умильно посмотрeлъ на меня: -- А можетъ, хлeбца лишняго нeту? А?
Я сообразилъ, что до лагпункта я могу дойти и не eвши, а тамъ ужъ какъ-нибудь накормятъ. Я развязалъ свой рюкзакъ, досталъ хлeбъ, вмeстe съ хлeбомъ лежалъ завернутый кусочекъ сала, граммовъ на сто. При видe сала у мужика дыханье сперло.
"Сало, вишь ты, Господи Боже!" -- Я отдалъ мужикамъ и сало. Кусочекъ былъ съ аптекарской точностью подeленъ на три части... "Вотъ это, значитъ, закусимъ, -- восторженно сказалъ мужикъ, -- эхъ, ты, на что ужъ есесерiя, а и тутъ добрые люди не перевелись"...
Вольнонаемные ушли. Бeлочка снова выглянула изъ-за еловаго ствола и уставилась на меня бусинками своихъ глазъ... Бусинки какъ будто говорили: что, культуру строите? въ Бога вeруете? науки развиваете?
– - ну, и дураки...
Возражать было трудно. Я одeлся, навьючилъ на спину свой рюкзакъ и пошелъ дальше.
Верстахъ въ двухъ, за поворотомъ дороги, я наткнулся на своихъ мужичковъ, которыхъ обыскивалъ вохровскiй патруль: одинъ вохровцевъ общупывалъ, другой разсматривалъ документы, третiй стоялъ въ шагахъ десяти, съ винтовкой на изготовку. Было ясно, что будутъ "провeрять" и меня. Документы у меня были въ полномъ порядкe, но безчисленные обыски, которымъ я, какъ и каждый гражданинъ "самой свободной республики въ мiрe", подвергался на своемъ вeку, выработали, вмeсто привычки, какую-то особенно отвратительную нервную, рабью дрожь передъ каждою такой "провeркой", даже и въ тeхъ случаяхъ, когда такая "провeрка" никакого рeшительно риска за собой не влекла, какъ было и въ данномъ случаe. И сейчасъ же въ мозгу привычный совeтскiй "условный рефлексъ": какъ бы этакъ извернуться.