Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.
Шрифт:
И хотя впоследствии стратегические цели русской внешней политики — удержание ведущего положения в бассейне Балтики и борьба с Османской империей — оставались прежними, внешняя политика в 30-х годах XVIII в. изменилась. Перемены коснулись методов ведения политики, утратившей внутреннюю логику, гибкость и последовательность. Решительные демарши авантюристического толка середины 20-х годов сменились странной непоследовательностью и нерешительностью, присущей многолетнему руководителю внешнеполитического ведомства А. И. Остерману. Добросовестный исполнитель воли Петра I, он оказался несостоятелен как его преемник. Результатом правления Анны Ивановны были падение престижа России и утрата внешней политикой национальных целей.
К началу 40-х годов XVIII в. Россия хотя и сумела воспрепятствовать антирусскому влиянию в Речи Посполитой, но не смогла оказать отпора усилиям Франции
Все эти внешнеполитические проблемы и унаследовало елизаветинское правительство. Однако до тех пор, пока цесаревна не стала императрицей, груз ее внешнеполитических забот был невелик: дружественными считались те державы, представители которых интриговали против правительства Анны Леопольдовны, и, наоборот, враждебными — те государства, которые поддерживали Брауншвейгскую фамилию.
День переворота 25 ноября 1741 г. все изменил. Став императрицей, Елизавета должна была смотреть на внешнеполитическую обстановку другими глазами и руководствоваться не симпатиями полуопальной цесаревны, а интересами самодержицы Российской империи.
В момент прихода Елизаветы к власти внешнеполитические дела были запутанны и сложны. Россия находилась в состоянии войны со Швецией, причем ко времени переворота шведы несколько оправились от Вильманстрандского поражения 1741 г., подтянули свежие силы и активизировали свои действия. Сразу после переворота Елизавета попросила французского посланника И.-Ж. Шетарди связаться со шведским главнокомандующим К. Э. Левенгауптом и убедить его приостановить военные действия. На третий день, 27 ноября, был уже получен ответ, из которого следовало, что успех Елизаветы Леввнгаупт в немалой степени связывал с провокационной деятельностью шведов. В частности, он упоминал шведский манифест о причинах войны, оставленный в большом количестве экземпляров при отходе шведских войск. Как известно, подстрекательский манифест так и не дошел до глаз и слуха населения Петербурга и не оказал воздействия на события в столице: все экземпляры его были сразу же найдены и доставлены правительству Анны Леопольдовны. Ответ Левенгаупта заканчивался такими словами: «…я не буду причиной какого-нибудь пролития крови между Швецией и Россией, лишь бы мне только дали вовремя средства, которые на будущее время гарантировали бы безопасность шведскому королю и королевству». Скрытый смысл этой многозначительной фразы проявился в следующем послании генерала, полученном в конце ноября. Левенгаупт сообщил, что «не видит возможности заключить мир без предварительной уступки Россией всего, что она имеет на Балтийском море»1.
Елизавета, как уже отмечалось в первой главе, не дала согласия на территориальные уступки Швеции даже во время тайных переговоров с И.-Ж. Шетарди и Э. М. Нолькеном в 1740–1741 гг., а теперь, когда она стала императрицей, об отходе от прежних позиций не могло быть и речи. Аргументируя свой отказ, она говорила Шетарди: «…что скажет народ, увидя, что иностранная принцесса (Анна Леопольдовна. — Е. А.), мало заботившаяся о пользах России и сделавшаяся случайно правительницею, предпочла, однако, войну стыду уступить что-нибудь, а дочь Петра для прекращения той же самой войны соглашается на условия, противные столько же благу России, сколько славе ее отца и всему, что было куплено ценою крови ее подданных для окончания его трудов». Когда Шетарди попробовал действовать через А. П. Бестужева-Рюмина, то быстро убедился, что вице-канцлер «твердо стоял за начало, что невозможно начинать никаких переговоров иначе, как приняв в основания Ништадтский мир» 1721 г., закрепивший за Россией прибалтийские территории2.
Итак, Шетарди оказался в весьма трудном положении. А между тем его влияние после переворота резко возросло. Елизавета, признательная Шетарди за помощь и поддержку в прошлом, приблизила к себе французского
И вот серьезная неудача — несмотря на расположение к Шетарди, Елизавета не захотела пойти на уступки шведам, которым покровительствовала Франция. Огорченный Шетарди стал ждать совета из Версаля. Вместо совета в начале января 1744 г. он получил выговор. Уже известный нам Амело — министр иностранных дел Франции — писал Шетарди: «Я был очень изумлен, что на другой день после этого переворота вы решились писать к графу Левенгаупту о приостановлении наступления. Еще более изумился я, что вы хотите взять на свою ответственность все, что могло из того произойти. Я не могу примирить такого образа действия с вашей стороны со знанием, которое вы имеете касательно видов короля, и с постоянно сообщаемыми вами известиями о худом состоянии московской армии, которая нуждалась даже в необходимом и которую вы считали неизбежно разбитой, как только шведы явятся со своими силами… Каким образом могло случиться, что в 24 часа изменилось все и русские сделались столь страшными, что шведы могут найти себе спасение единственно в доброте царицы, во власти которой их уничтожить? Король думает, милостивый государь, совсем иначе, и более правдоподобно, что поспешность, с которою воспользовалась царица вашим значением, чтобы остановить графа Левенгаупта, скорее основывалась на опасении, внушенном слухами о походе этого генерала…»
Далее Амело (уже не в первый раз) напоминает Шетарди, что он должен в первую очередь заботиться о Франции, заинтересованной в продолжении военных действий до полной победы одной из сторон. Если бы войну проиграли шведы, поясняет Амело, они бы не могли упрекать Францию в недостаточном содействии по заключению выгодного им мира; если бы проиграли русские, «то царица почла бы себя счастливою, если бы королю (Франции. — Е. А.) было угодно доставить ей мир. В воле его величества было бы назначить условия, и Россия осталась бы ему признательна за то, что умел успокоить шведов»4.
В этих довольно циничных высказываниях как в зеркале отразилась вся суть восточной политики Франции в первой половине XVIII в. Как известно, появление на международной арене мощной Российской империи было встречено Версалем без восторга и вызвало его активное противодействие усилению русских позиций в Европе. Поле столкновения русских и французских интересов пролегало вдали от французских границ. Ведя упорную борьбу с Австрией за гегемонию в Европе, Франция стремилась создать своеобразный «восточный барьер» — союз враждебных Австрии и России государств: Швеции, Османской империи и Речи Посполитой. Этот «барьер» должен был помешать как распространению влияния России, так и объединению ее с Австрией, что могло изменить соотношение сил в Европе не в пользу Франции.
Для ограничения влияния России в первой половине XVIII в. Франция использовала все возможные средства — от дипломатических деклараций и подкупа до помощи противникам России военным снаряжением и войсками, как это было во время войны «за польское наследство» в 1733–1735 гг. В правительственных кругах французской монархии была сформулирована концепция противодействия влиянию России в Европе и на Востоке, состоявшая в покровительстве и щедрой поддержке враждебных России политических группировок в Швеции, Османской империи и Речи Посполитой и постоянном провоцировании их против России, а также Австрии. Разумеется, французская дипломатия не упускала и возможности усилить свое влияние при русском дворе, для того чтобы не допустить русско-австрийский альянс. Однако главной ее акцией все же была поддержка антирусской политики соседних с Россией стран. Поэтому в русско-шведском конфликте Франция была на стороне Швеции, что полностью соответствовало ее доктрине «восточного барьера».