Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.

Анисимов Евгений Викторович

Свержение правительства Анны Леопольдовны, как и предполагал Фридрих, привело к некоторым изменениям во внешней политике России. В русско-английских и прежде всего в русско-австрийских отношениях, которые особенно поддерживал низвергнутый А. И. Остерман, наступило заметное охлаждение. Зато нормализовались отношения с Пруссией. В марте 1743 г. состоялось подписание Петербургского союзного трактата, по которому стороны обязывались помогать друг другу в случае нападения третьей державы на одну из них. Не возражала Елизавета и против заключения брака наследника шведского престола с сестрой Фридриха II. Большие надежды прусский король возлагал, как и французы, на дело Лопухиных — Ботта, видя в нем «средство теснее сблизиться с Петербургом»²².

Дело было начато по инициативе И. Г. Лестока, выполнявшего поручения французского и прусского посланников, во-первых, любыми средствами свергнуть неугодного им А. П. Бестужева-Рюмина (жена

его брата Михаила Петровича была замешана в деле Лопухиных), а во-вторых, добиться разрыва русско-австрийских отношений. С этой целью к делу и был «привязан» бывший австрийский посланник де Ботта.

Переписка французских и прусских дипломатов убедительно показывает, что Лесток действовал по их указке и что в Версале и Берлине от процесса ожидали коренного сдвига в русской политике. Фридрих II писал Мардефельду: «Случай мне кажется слишком хорошим, и вы должны употребить все старания, чтобы подорвать во мнении императрицы кредит партий австрийской, английской и саксонской. Нужно ковать железо, пока оно горячо, нужно внушить императрице, что между всеми европейскими государями она может вполне рассчитывать только на мою искреннюю дружбу; сам по себе Ботта никогда не отважился бы на подобное дело, если бы не имел секретных инструкций от своего двора». Фридрих полагал, что внешнеполитическим итогом этого дела будут разрыв России с Австрией и гарантия Елизаветы всех приобретений Пруссии. «Я отдал, — писал он Мардефельду, — секретное приказание банкирской конторе Шплитгербера в Петербурге открыть вам кредит до 20 000 экю, которыми вы можете распоряжаться для подкупов; если эта сумма оказалась бы недостаточной, то получите еще столько же. Это пора любви: нужно, чтобы Россия была моей теперь, или же это мне не удастся никогда»²³.

Желая угодить Елизавете, прусский король выслал из Берлина де Ботта, бывшего посланником Марии Терезии при его дворе, и стремился довести до сведения Елизаветы, что повсюду против нее интригуют англичане, австрийцы и саксонцы. Но самой большой победой Фридрих считал неожиданное решение Елизаветы женить своего племянника — наследника престола Петра Федоровича на Софье Августе Фредерике, дочери прусского генерала князя Христиана Августа Ангальт-Цербстского. Когда стало известно, что Елизавета хочет видеть юную избранницу в России, Фридрих сделал все возможное, чтобы внушить матери принцессы княгине Иоганне Елизавете, какие цели должна она преследовать, отправляясь в Россию. Сделать это было нетрудно, ибо, писал В. А. Бильбасов, «цербстская княгиня, как и большинство мелких владетельных особ Германии в то время, боготворила Фридриха II, его глазами смотрела на политические дела и его желания принимала за подлежащие исполнению приказания. Она не сомневалась, что эти желания благотворны, раз они высказаны Фридрихом II»²⁴. Фридрих поставил перед Иоганной Елизаветой задачу добиваться совместно с Лестоком, Брюммером и Мардефельдом заключения выгодного для Пруссии тройственного союза России, Швеции и Пруссии, а также непременного свержения вице-канцлера А. П. Бестужева-Рюмина.

Если просмотреть подряд день за днем донесения французских и прусских посланников при русском дворе за 1742–1745 гг., то окажется, что у них не было более актуальной темы, чем обсуждение средств и способов свержения А. П. Бестужева-Рюмина. Поначалу, когда он в конце 1741 г. был только назначен в помощники престарелому канцлеру А. М. Черкасскому, вчерашний сподвижник Бирона никому не казался опасным соперником. Наоборот, Шетарди рекомендовал Елизавете заменить им не способного к делам Черкасского. Сам Бестужев-Рюмин оказывал Шетарди явные признаки внимания, рассчитывая, по-видимому, с помощью близкого Елизавете человека укрепить свои позиции при дворе. Это навело Шетарди на мысль подкупить вице-канцлера. Идею посла поддержал Амело, обеспокоенный только тем, как лучше дать деньги — все сразу или выплачивать ежегодно. Шетарди предложил Бестужеву-Рюмину 15 тыс. ливров (столько же получал Лесток), однако тот отказался от пенсиона, хотя, как показалось послу, формально, для вида. Правда, вскоре Шетарди понял, что любезность вице-канцлера, прибравшего к рукам все дела внешней политики, лишь маска. Ее удалось сорвать, когда французский посол обратился к Бестужеву-Рюмину за содействием в заключении выгодного для Швеции мира. Как уже отмечалось, Алексей Петрович считал мир возможным только при условии признания шведами принципов Ништадтского договора 1721 г. Иго точку зрения разделяла Елизавета, что не соответствовало видам маркиза. Немного погодя Шетарди развернул настоящую кампанию по свержению Бестужева-Рюмина, справедливо считая его действия противоречащими французским интересам.

К этой кампании присоединилась и прусская дипломатия. Фридрих II вообще ставил в зависимость от свержения Бестужева-Рюмина свои успехи в деле изоляции Австрии. «Если мне придется иметь дело только с королевой Венгерской (Марией Терезией. — Е. А.), — писал он Мардефельду, — то перевес всегда будет на

моей стороне. Главное условие — условие sine qua non (непременное. — Е. А.) в нашем деле — это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Нам нужно иметь такого министра при русском дворе, который заставлял бы императрицу делать то, что мы хотим». В случае «если… вице-канцлер удержится на своем месте», король предлагал послу другую тактику: «…вы должны будете изменить политику и, не переставая поддерживать тесные сношения с прежними друзьями, употребите все старания, чтобы Бестужев изменил свои чувства и свой образ действий относительно меня; для приобретения его доверия и дружбы придется израсходовать значительную сумму денег. С этой целью уполномочиваю вас предложить ему от 100 000 до 120 000 и даже до 150 000 червонцев, которые будут доставлены вам тотчас, как окажется в том нужда»²⁵.

Hо деньги не понадобились — Бестужев-Рюмин перешел в наступление. Уже в начале июня 1744 г. он писал М. И. Воронцову, что Мардефельд прочитал декларацию о высылке Шетарди «закуся губы». Понять прусского посланника нетрудно: его могла ожидать та же судьба. Не случайно Фридрих II писал, что «Мардефельд в отличие от Шетарди сумел утаить свое участие в кознях» и поэтому остался при русском дворе. В июле того же года Бестужев-Рюмин был назначен канцлером и вскоре расправился с другими деятелями профранцузской группировки: после свадьбы Петра Федоровича и Екатерины в августе 1745 г. выпроводили из столицы не в меру активную мать великой княгини; в 1746 г. был вынужден покинуть Россию Брюммер, а через два года был устранен — не без участия канцлера — Лесток. Поняв, что в закулисной борьбе с Бестужевым-Рюминым справиться трудно, Мардефельд и сменивший Шетарди д'Аллион в 1745 г. начали вести с ним переговоры о союзе и в качестве подарка обещали ему 50 тыс. руб. По словам французского посланника, оба предложения — о союзе и «подарке» — были встречены канцлером «холодно»²⁶.

Одновременно дипломаты-союзники пытались использовать против Бестужева-Рюмина нового вице-канцлера — М. И. Воронцова, весьма симпатизировавшего Франции. Однако Бестужев-Рюмин так ловко сумел провести интригу и дискредитировать Воронцова в глазах Елизаветы, что тот был отправлен на год в заграничную поездку. «Бестужевская проблема» осталась неразрешимой для его врагов.

В чем состояла сила Бестужева-Рюмина, почему прусский король так дорого оценивал его дружбу, а сам Алексей Петрович постоянно отвергал попытки Пруссии и Франции войти в сделку с ним?

Еще при жизни канцлера недружественные ему деятели в один голос утверждали, что стойкость Бестужева-Рюмина обусловлена английскими и австрийскими деньгами и поэтому он так верно служит интересам Вены и Лондона. Следует отметить, что обвинения в продажности не избежал ни один крупный государственный деятель того времени, и в ряде случаев для таких обвинений были веские основания. Подкуп министров, как и перлюстрация, был весьма распространенным средством дипломатической борьбы и даже не преследовался так строго, как, например, шпионаж.

Не приходится сомневаться в том, что и Бестужев-Рюмин брал деньги у англичан, австрийцев, саксонцев. С весны 1745 г. в донесениях английских посланников он упоминается как «мой друг» (my friend), а в 1746 г. канцлер получил от англичан 10 тыс. фунтов, оформленных как долг без процентов на десять лет под залог дворца. Разумеется, ни о каком возврате долга позже не было сказано ни слова. Осенью 1752 г., когда польский король и саксонский курфюрст Август III, встревоженный угрозами со стороны Фридриха II, обратился к России за помощью, Бестужев-Рюмин «покаялся» саксонскому посланнику Функу, что растратил на собственные нужды свыше 20 тыс. дукатов из фондов Коллегии иностранных дел и что при первой же проверке его лишат должности. Он просил известить об этом английского и австрийского посланников. Начались обсуждения представителей союзных держав, как помочь канцлеру. Английский резидент Вульф, на которого особенно рассчитывали австрийцы и саксонцы, поначалу наотрез отказался спасать «своего друга». С документами в руках он доказал коллегам, что за последние годы передал Бестужеву-Рюмину свыше 62 тыс. руб. С большим трудом им все же удалось уговорить Вульфа выдать канцлеру хотя бы 8 тыс. руб. Остальные деньги были присланы из Вены²⁷.

В истории Бестужева-Рюмина удивительны не эти факты, а иные обстоятельства. На протяжении почти десятилетия он вел упорную и очень опасную борьбу с «французской партией», шаг за шагом отвоевывая у нее (не всегда честными способами) влияние на Елизавету и внушая императрице принципы политики, прямо противоположные тем, которые поддерживало ее ближайшее окружение. В этой обстановке для Алексея Петровича, вероятно, было бы более простым и более выгодным делом не интриговать против могущественного Шетарди, не строить козни против сильного близостью к Елизавете Лестока или Брюммера, а взять 150 тыс. червонцев от прусского или французского двора и спокойно плыть по течению, заботясь больше о своем благополучии.